Burn

Писал Федор мало и неохотно. Обучен он сызмальства был махать саблей, смерть с ранних лет знал, как дорогую подругу, кровь заместо вина пивал, знавал и тяготы военные и закоулки дворца царского лучше дома собственного изведал, а грамота не давалась Басманову, как тот ни старался. Все буквы его расплывались будто от постоянной влаги, норовя улизнуть с листа, юля и недоговаривая чего-то, как и написавший их опричник. Иван Васильевич сохранил каждое письмо, что постарался, сдюжил написать для него Федор. Краткие строки будто были для царя залогом: с момента, когда он прочел их впервые, он знал, что эти ледяные глаза принадлежат только ему, что кудри, самые черные на всей Руси, вьются для него, и пальцы под тяжелыми перстнями, его, его, его… Говорил Басманов лучше, чем писал. Рукописные строки были скудны, но стоило Иоанну в них вчитаться, перебрать пальцами тонкие листки, как мир кругом вспыхивал новыми красками и, казалось, вовсе горел. Царь перечитывал каждую строчку, каждое словцо, неровное, мятое. Он искал, рыскал среди букв в поисках ответов и хоть единого знака. И мир пылал кругом. Бумага занималась быстро и трещала в печи вместе с поленьями звонко, почти радостно. Царь сжигал каждое письмо, стирая Басманова из повествования, стирая Федора из своей жизни, придавая огню все, что могло оправдать опричника. Царь бросал все в огонь яростно и самозабвенно: мир не имел права на сердце самого царя, мир не имел места в его постели и самых потаенных мыслях. Мир никогда не узнает, что сказал, что подумал, что почувствовал Иван Грозный, когда мальчишка, собака, холоп, дрянь разбил его сердце. Басманов разорвал его на части. И теперь оно тоже пылало, не давая царю спать, есть, пировать с верными еще людьми и попросту жить. И все же, все же не мог Иоанн отказать себе, отказать огню, что занимался внутри все жарче: раз за разом он перечитывал строки, раз за разом искал там что-то, и раз за разом в каждом корявом слове вновь видел Федора. Вопреки расхожему мнению, Федор не был похож на женщину. Даже золоченый сияющий летник не проявлял в нем ни единой женской черты. Басманов был безоговорочно красив: черные кудри, брови в разлет, а под ними стальные глаза, будто в них отразилась та самая сабля, что Федор сжимал в тонких, но бог весть, каких сильных пальцах. Даже в монисто когда плясал, даже когда веснушки соком лимонным выводил, как прихорашивающаяся девка, все равно не было в нем ни слабости, ни покорности. А пусть и звали за спиной Федорой, да всем ведь известно: мечи булатные, звезды горячие, да смелые корабли - все самое прекрасное и сильное в мире женскими именами кличут! Нет, не было в нем ни капли девичьего: могла бы женщина пронзить одним легким движением человека насквозь? Могла бы женщина решительно проколоть каждую мочку уха раскаленной иглою и тут же вдеть в кровоточащие дырочки царский подарок? Могла бы женщина день и ночь скакать подле царя? Могла бы женщина, схватив за ворот, тащить предателя через весь дворец к царским ногам? Федор мог это и немного большее. Царь не смог казнить опричника. Новгород горел, кровь лилась по его улицам, но Федора Иван Васильевич тронуть не смог. Не посмел. Царь не смотрел на Басманова вовсе, боясь вновь поймать взгляд колких глаз, вновь поверить и вновь сдаться. В Белоозеро Федор отбыл так и не увидав царя вовсе. А через несколько недель царю было доложено о смерти Басманова. Рассказывали ему, мол первые дни Федор ходил молча, тихо молился вечером, чего не случалось до сели, не говорил ни жене, ни детям ни слова. По ночам у окна стоял, долго вдыхая темный воздух. На пятый день вернулся вечером невесть откуда, встал у иконы Богородицы Семистрельной на колени, да и упал там же. Еще три дня пролежал в жару, а на третью ночь умер. Потух, как фитиль. Сгорел быстро, будто и не было никогда на свете Федора Басманова. Опричник не снился царю ни раза. Сложно сказать было, боялся Иоанн этого, или желал пуще всего на свете. Знал только, что тоже сгорит однажды, исчезнет быстро, будто и не было. Письма, коих было не много, отправлялись в огонь медленно, провожаемые долгим взглядом царя. Нет, Иван Василевич не простил предательства. Федор лишился всех прав на душу царя, на его сердце и тело, Федор лишился места не только в опочивальне царской, но и в жизни Иоанна. О, как царь хотел, чтобы эти слова были правдой! Как царь хотел сгореть поскорей.