Хейзел

Когда началась школьная пора, я после учёбы постоянно сидел дома, общался только с родителями, сестрой и учителями. Моя жизнь проходила так спокойно, без потрясений, словно меня вообще не было. Конечно, я имел несколько друзей. Джером Сэлинджер, Харпер Ли, Рэй Брэдбери, Фрэнсис Фицджеральд, Эрих Мария Ремарк - остатки бабушкиной библиотеки. Книги стали моими лучшими друзьями, с их помощью я получал нужное мне развитое общение. Дома скучно, поэтому читал всё свободное время, и, наверное, каждая книга оставила какой-то след на мне. Если писать примитивно, моя семья состоит из меня, отца, матери и сестры, и мы живём очень даже мирно, не считая мелких ссор с сестрой: в тайне мы друг друга очень любим. Мой отец, Чарльз Солас, веселый и жизнерадостный живой человек, который работает управляющим единственного местного кафе. Он всегда пытается подбодрить нас, если мы вне настроения, и иногда у него получается. Папа часто приносит домой мороженое и молочные коктейли, и тогда у него обязательно получается. При всей его энергичности и коммуникативных навыков я с отцом общаюсь только косвенно, разговаривая со всей семьей, потому что мы очень разные, но люблю за ним наблюдать. Веселый он. Постоянно что-то делает: то копается в своей обожаемой машине, то приготовит еду на обед, пока мама прибирается в доме, то усядется на диване и начнёт смотреть свой любимый футбол. Он болеет за Кливленд. Когда начинается игра, я ухожу на задний двор, в гараж, и читаю там, потому что дома одновременно начинаются отцовские крики радости или печали. Мама, Лили Солас, несколько спокойней отца. В любой момент она может подойти и запросто начать разговор со мной, и я не буду уходить от беседы. Мама имеет особое чувство ритма, которое манит к ней. Это чувство приманило и отца. Однажды бабушка рассказала мне о том, как мои родители познакомились; сами они не любили этом говорить. — Перед выпускным твоя мама Лили пошла со своими подружками в то кафе, где сейчас работает твой отец. Помню, она ещё не хотела туда идти, но я настояла: ей нужно было расслабиться, отдохнуть, скоро же экзамены. Что было дальше – сама не знаю, только вот, мама вернулась в нехорошем самочувствии, а на следующий день пришёл твой отец и спросил… Неважно. Она рассказала это, когда мне было двенадцать лет, и я ничего не понял. Сейчас же история раскрывается совсем другим образом. Хейзел на год младше меня. Если кратко описать её, то всё внимание обращается к волосам. Они яркие, золотого цвета, что заставляет считать Хейзел вторым солнышком. Я уже писал, что мы часто ссоримся из-за пустяков, но я никогда серьёзно не обижался на неё? При смешении живого характера отца и маминого спокойствия получилась Хейзел. Она очень разная, и всё проявляется в зависимости от дня. Иногда она не может успокоиться и бегает по дому, сшибая меня, маму, тумбочки и шкаф на своём пути, а бывает, она настолько закрыта в себе, в раздумьях, что за день я не услышу ни одного слова от неё. Однажды она села смотреть футбол с отцом, хотя сама говорила, что этот спорт очень агрессивный, нисколько не спортивный, и вообще он её раздражает. Я вспомнил один случай в гараже. В один день, мне тогда было тринадцать, я сидел в гараже и читал веселую книгу с грустным смыслом «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» Мигеля де Сервантеса, потому что отец смотрел футбол с самыми ярыми чувствами. — Это должен быть лучший матч в лиге. Его будут вспоминать и через десять, нет, двадцать лет, как эталон борьбы команд! — убеждал он всю семью за завтраком. Чтобы сквозь тонкие стенки не слышать вопли отца, я надел наушники и включил какие-то древние записи с маминых кассет. Иногда в руки попадали песни Смитс или Боуи; мне нравилось читать стихи или какую-то лирику под мелодичное звучание, а энергичный, завораживающий голос закидывал тебя в неизвестные миры и при открывал завесу тайны книг. В начале шестой главы в дверь постучались. Стучали с силой, и дверь бешено тряслась. Я не хотел открывать, но потом подумал, вдруг отец хочет что-то взять из гаража, встал и начал снимать затвор с петли. Вообще гараж строился для того, чтобы отец после работы ставил машину под крышу. Так продолжалось один месяц. Но у нас большой двор и отцу было легче загнать машину на открытое место и работать с ней там, а не в темном и душном помещении. Гараж пользовался спросом машины, только когда шёл дождь, и то не всегда, поэтому бензином, маслом и другой ерундой там почти не пахло. Сам же я, не теряя времени, перетащил в угол старое кресло, подвесил небольшой ночник, не люблю читать с плохим освещением — быстро портится зрение, и прикрутил полку для книг. Вместо отца дверь открыла Хейзел. Она казалась расстроенной, как будто что-то выбило из колеи; неприятное ощущение какой-то проблемы окружало её. Меня это нисколько не задело — опять увидела, как мама убила паука или по телевизору объявили… Неважно. Если она захочет, то объяснит мне, что случилось, буду вытягивать из неё каждое слово, ни мне ни ей не упрощу этот процесс. И вообще почему люди скрывают свою боль… — Я могу посидеть здесь? — спросила она. — Эмм. — Это был первый раз, когда кто-то пришёл ко мне в гараж просто так; отец заходил сюда только тогда, когда ему надо было что-то взять, а мама не открывала эту дверь вообще, — Да… Конечно… Я, как будто ничего не произошло, сел обратно в кресло и продолжил читать. Она медленно и робко прошла в гараж, поглядывая на каждую деталь с недоверием, словно впервые оказалась внутри (это было не так), и встала у древнего деревянного столика. У этого столика есть своя история, но сейчас она не имеет никакого смысла. Свет начал мистически мерцать, и я ударил рукой по ночнику, чтобы он не создавал эту гнетущую атмосферу. — Что читаешь? Она смотрела на обложку, а там большими буквами было написано название книги, что даже слепой мог бы прочитать. Теперь я заинтересовался: причиной печали и растерянности могла быть лишь одна вещь — любовь. Но какая, и к кому, и почему, и что было? Я не ответил на её вопрос, и она с каплей обиды села на стол и уставилась на свои ноги. Точно любовь. Её печаль мешала мне читать, и я не хотел, чтобы Хейзел злилась на меня, поэтому с глубоким вдохом я открыл рот и стал вслух повествовать историю о Дон Кихоте. — Эту ночь они провели под деревьями; от одного из них Дон Кихот отломил засохший сук и пристал к нему железный наконечник — таким образом у него получилось нечто вроде копья. Стараясь во всём подражать рыцарям, которые, как это ему было известно из книг, не спали ночей в лесах и пустынях, тешась мечтой о своих повелительницах, Дон Кихот всю ночь почти не смыкал глаз. С отрывком мне не повезло. Между мной и Хейзел обстановка стала разряжаться. Ей было неважно, что я читал, ей был важен голос, мой голос, который казался непрочным веревочным мостом, перекинутым через два острова, и если один из них чуть-чуть отодвинется от другого, мост порвётся, порвется связь, и я не знаю, что тогда было бы дальше. Я только чувствовал — она нуждается во мне как никогда… Я перестал читать, но голосом продолжил: — Какой счёт? — наверное, это был самый глупый вопрос, который я мог задать. — Что? — переспросила она, но потом сообразила, чём я. И засмеялась, — Тебе-то какое дело? И продолжила смеяться. Так чисто и искренне, что чувствуешь, как-то, что возможно называется душой, освобождается от тела и заставляет тебя забыть о проблемах, пусть и всего на мгновение, на пару минут. Она перестала смеяться. Её улыбка превратилась в слёзы. Ноги спускались все ниже и ниже. Она уже сидела почти под этим древним столиком и рыдала, закрыв руками глаза. Моё сердце замерло. Что делать? Утешать, ты же Солас, нет, я не умею. В книжках такому не научишься. Я боялся подойти к ней, именно это и сделал. Упал на колени. Взял в себя воздух, чтобы что-то сказать, но просто выдохнул его обратно. Медленно потянул руку к её плечу и, не дотронувшись, положил обратно к себе на колено. Нет, я не знаю, что делать. — Хейзел, — наконец выдавил мой рот. И это было нужное слово, хотя я не понял с какой интонацией произнёс его. Она опустила руки и посмотрела мне в глаза. Они наполнились слезами, и я не противился, чтобы они потекли, такая связь есть только между братом и сестрой, когда плачет один, другой начинает плакать тоже. Не важно близнецы вы или нет, важна лишь связь и её прочность. Она обняла меня. Сильно. А я её. Сильно. Нам обоим было страшно: я боялся за Хейзел, а она за своё сердце. Всё остальное не имело никакого смысла: никто и ничто. Только мы. Я захотел защитить её от всего, что готовит нам этот дрянной мир, хотя понимал — ничего не получится. Объятия стали ещё сильней, и так мы просидели около получаса, а казалось целую вечность. Всё это время тихо звучали из наушников баллады Смитс. Хейзел, не отрывая рук, но немного отодвинувшись, посмотрела мне в глаза и спросила, говоря каждое слово отрывисто: — Ты… Меня… Никогда… Никогда не бросишь. И я с полной уверенностью ответил: — Никогда. В этот день она увидела, как Стив Боррит, парень, в которого Хейзел была влюблена со второго класса, целовался с Эми Фишбор... Говорите - детская любовь, а разбивается больнее настоящей. Я так и не дочитал «Дон Кихота».