История игрушки

   Над Пекином и окрестностями немилосердно рассыпало лучи солнце, выдавая городу тройную порцию жара, как справедливо считали пессимисты, в счет грядущей тройной порции ливня из хлябей небесных. Императорская доля пекла приходилась на долю центрального рынка, исходившего запахами местной кухни, описать кои нет никакой возможности: ведь всякий, учуявший их впервые, поспешно зажимал нос и более не принюхивался.    Среди изобилия товаров, распределенных по рядам весьма условно, под мощный нескончаемый гул множества голосов, найти можно было что угодно, если уметь искать.    — Хорошеее дерево, хорошее! Прочный стул получится! Красивый стол! Крепкая опора для стены! — непрестанно кивал торговец, до изумления походя на товар его соседа — деревянных болванчиков. Покупатель сутулился, утирал с лысины пот узорчатой шапочкой и, пытаясь вместо веера обмахнуться резным посохом, приценивался к бревну в человеческий рост, необычно светлого цвета.    — Ну где же хорошее-то! — брюзжал он, скупо посверкивая глазами, которые сощурил больше обычного, чтобы скрыть хитринку. — Вот, смотри! Сучок. И еще сучок.    Торговец, скучнея лицом, следил за посохом, безжалостно обличавшим недостатки предложенного товара. Когда пропыленный наконечник из каменного дерева ткнул в десятый по счету изъян, коммерсант выложил последний аргумент:    — Хорошее дерево! — и, склонившись к самому лицу клиента, таинственно добавил — Волшебное! Живое! Только у нас в провинции растет!    Покупатель недоверчиво фыркнул.    — Ай, беда, — вздохнул торговец. — Три дня продать его не могу, скоро домой уже ехать... Уважаемый, возьми хоть на игрушки — для внуков лошадок вырежешь.    — Для лошади цвет не тот, — буркнул покупатель. — А в куклы у меня играть некому, девчонок нет. На дрова возьму — отдашь?    Торговец обреченно махнул рукой, принимая деньги, и сейчас же взялся нахваливать другое бревно, привлекшее внимание клиента. Сделка на сей раз прошла быстро, и к обоюдному удовольствию: каждый остался уверен, что крепко надул другого.    Крепкие носильщики подхватили бревна и, лавируя меж многочисленных посетителей рынка, двинулись на выход.    Проделав на загорелых плечах путь через весь рынок, затем по переулкам и улочкам, соседствующими с центральным широким проспектом, и побывав даже в прямой видимости императорских садов, бревно, наконец, рухнуло наземь в палисаднике богатого дома. Рядом рухнул на колени оборванный старик, судя по мокрой одежде, давно уже ожидавший на жаре, и безмолвно, умоляюще уставился на господина с посохом.    — Долг не прощу, — важно сообщил господин. Во взгляде старика появилась обреченность.    — Так, что ж, на рынок мне? — тихо спросил он.    — Обязательно, на рынок, — покивал господин. — И, раз уж мне тебя продавать, так рассказывай, что умеешь?    — Резчик я, — вздохнул старик. — Делаю куклы и узоры, могу картину вырезать в дереве, могу — шкатулку.    — А можно и не на рынок, — неожиданно решил господин, поразмыслив, и сощурился. — Наделаешь мне товара из целого бревна, отсрочку дам.    — А материал...    — За материал отдельно должен будешь, — отрезал господин и дал знак носильщикам.    Бревно второй раз за день свершило полет и рухнуло в пыль, на дорогу за низкой оградой. Мгновением позже рядом рухнул старик-резчик, полежал, кряхтя, поднялся, растер спину и поволок его в сторону своего дома. Вновь бревно побывало в прямой видимости императорских садов, миновало улочки и переулки, соседствующие с проспектом, затем рынок, бедные кварталы ремесленников, лачуги рыбаков и нищих... И уже к вечеру завершило путь в таких трущобах, где и вороны не летали, справедливо полагая, что еды там не найти, а то можно и самим попасть на стол какому-нибудь меткому жителю.    Старик скинул свой груз у порога дряхлой лачуги, которой, при ее-то щелях, не надобны были окна, и, войдя внутрь, осторожно, чтоб не тревожить спину, опустился на жесткий топчан.    — Да, — прошептал он. — Давненько старому Ло не было так худо. Все-таки не ко мне это, тяжести таскать.    — Кар! — заорал кто-то с улицы. Пришлось подниматься — ме-едленно — и идти смотреть, кого принесло.    — Кар! — не унимался тот.    Когда усы и волосы Ло еще были черны, носил он прозвище Ворон. Однако, прошли зимы, мудрая птица облезла и посерела, и даже мальчишки уже не стеснялись дразнить старика, вопя "Кар! Кар!". Вот это самое Кар и стало новым прозвищем, прилипло крепче родимого пятна.    — О! Кар! — обрадовался старик, звавший Ло. Гость стоял, облокотившись на оставшийся от забора единственный столб, и помахивал булькавшей глиняной бутылкой. Судя по цвету его носа, старик успел изрядно приложиться к посуде, пока ее нес.    — Пслушай! — забормотал он в лицо Ло, для верности вцепившись в его плечо. — У меня день рождения. Выпьешь со мной?    И, не дожидаясь ответа, побрел в лачугу, отдвинув с пути ее хозяина.    — О! — раздался удивленный возглас от порога. — Да ты работу на дом взял!    Гость попытался пнуть бревно, чтоб точно стало ясно, какую работу он имел в виду, но его нога встретила ногу старого Ло. Гость удивился и попытался пнуть бревно еще раз, с тем же результатом.    — Бревно нельзя портить, — заявил Ло.    — Ну, знаешь! — возмутился гость. — Если тебе для друга бревна жаль...    И, подбросив бутылку, попытался ударить Ло.    Следующие несколько секунд доставили бы искреннее удовольствие знатокам боевых искусств, настолько опытные сцепились бойцы. Причем гость явно придерживался техники "пьяницы", ну а Ло применял все без разбора, от "журавля" и "лисицы", до подвернувшегося под руку деревянного половника, который и решил исход схватки. Гость вылетел из размытого облака защит и контратак, снес по дороге трухлявый столб от ограды и нелепо взмахнул руками в попытке удержать равновесие, что не помешало ему поймать вернувшуюся из полета бутылку и преизрядно хлебнуть. Со вздохом гость потер лоб и поклонился противнику. Тот ответил тем же, незаметно выкинув обломки половника.    — Так отчего ты такой нервный? И чем так дорого тебе именно это бревно? — поинтересовался гость. Ло вздохнул и начал рассказ.    Гость Ло, по имени Чжу Зе, в силу обладания редкой в трущобах роскошью — фамилией, слыл мудрецом. Потому в ответ на рассказ Ло он мудро молчал.    — Ну, так что скажешь? — не вытерпел старый резчик.    — Вельможа назначил сроки?    — Нет.    — Плохо. Это значит, он может потребовать товар в любой момент.    Ло вздохнул и опустил плечи.    — Впрочем, — продолжил умную мысль Чжу, — вырезать все равно придется, ведь на тебе теперь еще и долг за материал. Единственный выход, что мне виден, сделать тебе нечто, на чем можно заработать самому, не испортив при том товара. Тогда ты сможешь получить немного денег до того, как товар потребует вельможа, и вернуть хотя бы часть долга!    — Чушь! — возмутился Ло. — Как можно заработать на дереве, не продав и не испортив его?!    — Сделай куклу, — посоветовал Чжу. — Хорошую, большую куклу, так похожую на человека, чтоб тебе платили уже за то, чтоб взглянуть на нее.    — Ну, что ж, — произнес Ло задумчиво. — Пожалуй, куклу я сделать смогу. Как бы только вельможа не прознал, что я зарабатываю на его товаре.    — Ну, это уж не в твоей власти, — возразил Чжу, благочестиво складывая руки перед грудью.    — На все воля кармы, — согласился Ло.    — Она и наградит и накажет, — подхватил его собутыльник, наливая в деревянную чашку рисовой водки. Он сам по-прежнему хлестал прямо из бутылки.    Кармическое наказание за разгул настигло стариков уже утром. Державшийся за голову Чжу ушел, с трудом вписавшись в проход.    Ло же вздохнул, позавтракал холодной водичкой и взялся за дело.    Вначале дело не шло никак. Резец постоянно натыкался на слишком твердые сучки, словно дерево не хотело принимать задуманную мастером форму. Надоедливые препоны мешали сделать и атлетическую фигуру и классическое раскосое круглое лицо. В конце концов, Ло сдался и повел резец так, чтоб убрать сучки, решив, что кукла просто выйдет чуть меньше...    Мастер отложил резец и с удивлением вгляделся в собственное творение. Решение вести не линию за резцом, но резец по уже пролегшей в дереве линии принесло настораживающий результат — перед Ло стояла готовая кукла. И она действительно была похожа на человека до невозможности, на худого, жилистого человека с длинными руками и ногами, и совершенно некитайским лицом. Ло еще попытался поправить длинноватый нос, но резец вновь наткнулся на железной крепости дерево и мастер отложил инструмент.    Весь оставшийся день он не находил покоя, бродил туда-сюда по лачуге. Чем ближе становился закат, тем более живой выглядела кукла, словно портрет настоящего человека.    Ночью Ло не спал. Он распотрошил свои запасы, отложенные для похорон, и всю ночь жег ароматные палочки. Запах дурманил, но не давал заснуть — Ло боялся засыпать в одном доме с куклой. Его не оставляла мысль, что кукла с самого начала была в бревне, а его резец ее лишь освободил. Из головы не шли истории о демонах, но к утру всех страхов старика и даже дурманного аромата не хватило, чтоб удержать Ло в реальности.    В полудреме резчик мечтал о сыне, который поддержал бы его старость, избавил от необходимости тяжко работать за старые долги. Но даже на эти грезы накладывалось застывшее лицо с чужими круглыми глазами и длинноватым носом.    На рассвете Ло очнулся. Палочка угасла уже давно и остатки дурмана унес ветер. Но дыхание ветра ясно прерывалось еще чьим-то.    Старик с замиранием сердца пополз к освобожденному им из бревна — в этом он уже не сомневался... человеку ли? Тот сопел и улыбался во сне, и лицо его теперь, когда ушла мертвая неподвижность, выглядело совсем детским.