Мертвые капли

Их двое. Возможно, на всей планете. Возможно, но они заперты в этом глупом сером подвале, и сказать точно нельзя ничего. Особенно — сколько они ещё будут жить. Горят экраны их смартфонов. Бесполезных игрушек сейчас — связи нет. Кажется, ничего уже нет. Они молчат. Их двое заперто тут, но они не хотят говорить — не хотят даже знать друг друга. Потому что спасены оказались лишь чудом. И, честно говоря, зачем? Чтобы умереть спустя пару дней уже не от взрыва атомной бомбы, а от тривиальной мучительной жажды? Время бежит скоростным поездом, сопровождаясь тихим звоном падающих капель. Подвал кажется бесконечным — мертвенный голубой свет от экранов освещает едва ли с десяток метров. Всё остальное прячется в чернильной темноте, и даже откуда этот дробный отзвук воды — не различить. Часы в молчании и нежелании даже смотреть друг на друга сменяются болезненным любопытством. — Я Гоша. А вы? Гоша — молодой совсем, лет шестнадцати. И голос его, хриплый немного, ломается слезами. — Лёша. Можно и на ты. Лёша же взрослый совсем — лет тридцати пяти, и в его низком мягком голосе просто вековая усталость. — Так вы старше же. Лёша смеётся тихо и горько. Гоша хмурится и отводит взгляд куда-то в сторону. Они сидят друг напротив друга в небольшом кружке света, и кажется, будто за пределами этой небольшой сцены уже даже не подвал серый и мрачный — а просто пустота, без конца и без края. — А какая теперь разница? Мы здесь одни и осталось нам не так много. И правда, не так много осталось. И правда, какая теперь разница. Даже в истерике биться не хочется — глупо это все. И выход искать не хочется — куда? Прямиком в атомную зиму? В горы трупов и мёртвых надежд? Лёша сидит, сложив ноги калачиком, и почти не шевелится. Гоша то и дело меняет позу и все время грызёт ногти. У Гоши глаза серые. И волосы тоже. И даже кожа мертвенно серебрится. Лёша тянет руку вперёд и проводит по щеке соседа. И правда, пыль. Под серым слоем простая светлая кожа. Глаза все такие же остаются, только расширены в недоумении. А волосы… Блондин? — Поседел, — неловко улыбается Гоша. — Сестру на части разорвало прямо перед моим носом. Лёша кивает и подвигается поближе к Гоше. У того кровавые капли на футболке, и Лёша с трудом подавляет порыв тошноты, понимая, чья это кровь. Но кладет руку на плечо в нелепой попытке поддержать. Гоша вроде не возражает, а с неприкрытым любопытством Лёшу рассматривает. Лёша даже на вид уставший. С залысиной небольшой, опухшим лицом и больными карими глазами. — Как жил? Заглушает надоевшие до боли капли Лёша бесполезным вопросом — ему же неинтересны проблемы подростка, к чему все это? Гоша отвечает. Семья, сестра, собака, учёба, экзамены. Обычная жизнь, обычный парень. Друзья, вечеринки, любовь. … И всего этого больше нет. Погибли чуть ли не все враз — а Гоша спрятаться успел, трусливо забежав в ближайший подвал, где его Лёша и встретил. А вслед за Гошей обвал — и единственный выход замурован без права на возвращение. Лёша зачем-то выслушал, покивал. Рассказал про себя. Семьи нет своей, только где-то далеко родители уж старые совсем — да и живые ли? Преподавал в университете литературу, учеников своих до безумия любил. … А больше-то и любить некого. Вся эта кутерьма смертельная закружилась неожиданно, застала посреди улицы с папкой бумаг — а там лишь бы выжить. Ближайший подвал благословением показался. А потом ловушкой. Гоша и Лёша снова молчат. Чужие друг другу — и даже сочувствовать не особо охота. Да и зачем? Что это даст теперь? Капли снова зазвенели. Стало холоднее, чем пару часов назад. Зарядки на обоих смартфонах осталось по тридцать процентов. — Ты не виноват, запомни это, Гоша. Гоша называл себя уродом и слабаком — потому что не попытался никого спасти, сбежал, спрятался. Лёша говорил, что любой бы так сделал, потому что любой хочет жить. Кроме них уже, кажется. Гоша в лёгкой футболке откровенно дрожал. Лёша в простом пиджаке и рубашке — тоже. А потом вдруг загрохотало где-то сверху и стало ещё холодней. В воздухе кружилась пыль, дышать совсем тяжело было. Гоша отчаянно кашлял и морщился, прикасаясь к горлу. Лёша начал засыпать. Гоша закричал отчаянно, затормошил соседа — но тот с трудом отзывался. А потом и Гоша уже с трудом глаза открытыми держал. — Это… Все? Конец? Вот так глупо? Голос Гоши хриплый стал совсем, разобрать хоть слово тяжело было — но Лёша понял. И похлопал по плечу. — Соберись, пацан. Умирать надо гордо. Гоша тихо всхлипывал и шептал что-то неразборчиво. Гоша просил, чтобы в следующей жизни им всем повезло. И Лёше — тоже. Чтобы была и кошка, о которой он мечтал, и жена, и дочь… И никакого серого подвала и тонны пыли под грохот чёртовых капель. Лёша молчал. Лёша закрыл глаза и мечтал, чтобы ничего этого не было — ни смертей, ни бомб, ни подвала… И чтобы у Гоши сестра жила. И собака. И мама с папой. И все-все друзья. Чтобы не было у подростка седых волос и отчаянного безразличия. Все затихло. В мёртвом пустом подвале больше никто не дышал. Только отзвуки мёртвых капель помнили их голоса.