Одна – но пламенная страсть…
М. Ю. Лермонтов
В монастыре жили мцыри. Одна мцырь убежала…
Из школьного сочинения
Я шел, не разбирая дороги. Вокруг был лес, все такой же пышный, наполненный тысячами звуков настоящей, свободной жизни, пахнущий ново и остро. Но восхищение им таяло по мере того, как сгущались сумерки. Оно уступало место тревоге и страху. Я чувствовал, что выбиваюсь из сил. Уже не раз я помышлял о том, чтобы повернуть назад и попытаться по собственным следам выйти к тому поселению, приветливые огни которого я видел. Но всякий раз я одергивал себя. Нет. Я не пойду к этим людям. Я для них иноземец, чужак, враг. И они для меня враги. Даже голод или жажда не заставят меня приблизиться к ним. Да, я так решил, но все же… На мгновение образ девушки, которую я видел около ручья, так ясно встал перед моими глазами, что я споткнулся и едва не упал. Она была так хороша, так проста и невинна – она могла бы понять мою душу, душу пленника, беглеца, скитальца, когда бы я мог объяснить ее ей. Она бы не оттолкнула меня. Но что бы с ней сделалось, если бы я в тот момент осмелился показаться ей? Я бы только напугал ее и обратил в бегство. Лес становился все гуще. Я забрался на дерево, но, как ни старался, не увидел ничего, кроме зубчатых верхушек деревьев. Даже далекое поселение скрылось из вида. Мне оставалось только надеяться на то, что сил моих хватит, чтобы проделать весь путь. Но я даже не знал, сколько еще мне предстоит идти. Вдруг впереди показался огонек. Поначалу я испугался и замер, но понял, что это всего лишь огонек костра какого-то одинокого путника или охотника. Я двинулся на свет. Не знаю, что заставило меня это сделать. Может быть, голод и жажда. Может быть, страх перед лесом, прямо на моих глазах превращавшимся в огромное темное чудовище, которое грозило вот-вот навалиться на меня. Может быть, мной руководило что-то иное. Сила, гнавшая меня от людей, переменилась и теперь, наоборот, толкала меня к людям. Приблизившись к костру, я увидел молодого охотника. Он сидел прямо на земле и, порыкивая от удовольствия, глодал кость своей недавней добычи. Услышав мое приближение, он насторожился, вгляделся в заросли. В темноте блеснули его глаза – он заметил меня. Кость полетела в сторону. Припадая к земле, охотник двинулся на меня. Я отступил на шаг и запоздало сообразил, что напугал его: в моей руке был толстый крепкий сук, который я подобрал для защиты от диких животных и так и не выбросил. Сейчас избавляться от него было уже поздно. Охотник набросился на меня. Мне пришлось защищаться. Я ударил его и рассек лоб. Охотник взвыл, как раненый зверь, и опрокинулся, но тот же снова вскочил. Из раны на его лбу текла кровь. Но он не обращал на нее внимания. Он бросился на меня. Взор его был так яростен и дик, что я ни на секунду не усомнился: охотник намеревался убить меня. Я выставил перед собой свое оружие, метя противнику в горло… Наверное, я мог убить его или, по крайней мере, тяжело ранить. Но в последний момент перед тем, как охотник, рискуя напороться на острие сука, подался ко мне, я повернул оружие, просто преграждая ему путь. Будь он зверем, я бы, не раздумывая, нанес удар. Но он не был зверем, и я – тоже. Я не смог его ударить. Не смог… Он сбил меня с ног и сам ринулся следом. Сцепившись, мы покатились по земле. Сук отлетел в сторону. Сплетясь, как две змеи, обнявшись, как самые близкие друзья, мы боролись друг с другом. Охотник вскрикнул, но я не разобрал его слов – язык был мне не знаком. Я закричал тоже – и он не понял моих слов. Но, мне показалось, он понял, что я хотел сказать. Мы вцепились друг в друга еще яростней. Гибкий и сильный, мой противник был словно зверь, но и я чувствовал себя зверем – диким, яростным, страшным. Кровь кипела во мне, и я снова закричал – так, словно только что появился на свет. Я будто бы еще не знал никакого языка и мог изъясняться только так – полузвериным криком. Под яростным натиском мой противник стал уставать и уступать мне. Я устал тоже – но не настолько, чтобы дать ему шанс вырваться. Я держал его крепко, ощущая, как с каждым разом становятся слабее его удары, как он, задыхаясь, дышит все медленнее. Мы были так близко, что я ощущал запах его пота и земли, прилипшей к влажной коже. Я тоже задыхался. Наши взгляды встретились. Глаза охотника по-прежнему блестели, но былой ярости и жестокости я в них не видел. Он что-то хрипло прошептал и отвернулся, как будто бы смутившись. Я не разобрал его слов. Тогда он искоса посмотрел на меня и, медленно подавшись вперед, коснулся губами моих губ. Я испугался, отпрянул. Но охотник крепко держал меня в своих объятиях. Наши взгляды снова встретились. Мольба и отчаяние – вот что я прочел в глазах моего противника. Я понял: передо мной такой же чужак, изгой, как я сам. Может быть, еще более несчастный. Время шло. Пыл битвы покидал нас, ночной ветер холодил кожу. Мой противник обнял меня крепче и привлек к себе. Я поддался, и наши губы снова слились, на этот раз надолго. Это было так странно – прикасаться губами к губам кого-то, странно, но приятно. Мы целовались – да, мы целовались, и сознание мое уплывало, ускользало в какую-то темную, но совсем не страшную бездну. Руки охотника прикасались ко мне со странной нежностью. Никто прежде не целовал меня так – в губы. Никто прежде так не прикасался ко мне. Стыд и смущение овладели мной, но мой противник, куда более опытный, чем я, помог мне их преодолеть. Мы снова перекатывались по земле, сплетаясь, подобно змеям, а то и крепче. Но в том, что происходило, не было страха, ярости или ненависти. Были боль и нежность. Подражая моему противнику, я прикасался к его телу. Мои ладони проникали под его одежду точно так же, как его под мою. В то же время я чувствовал, что это лишь путь, но не цель. И я не ошибся: мы вплотную приблизились к тому, что должно было произойти между нами. Я чувствовал растерянность, страх и даже гнев, но вместе с тем жгучее желание переполняло меня. Это было почти как смотреть на далекие горы и тянуться к ним рукой, веря, что однажды сможешь пройти по их склонам. Я мешкал, не решаясь следовать своему желанию. Я не был уверен в себе. Но мой противник направил меня, и мы наконец-то соединились по настоящему – два тела, нет, две души – в новой схватке, где никто не искал победы. Я снова кричал – не от ярости или боли, но от наслаждения. Всю жизнь я подозревал, что существует нечто подобное, но до этой ночи я не верил в это до конца. Мы уснули у догорающего костра, так и не разорвав объятий. Не знаю, сколько времени я спал, но, когда проснулся, я уже был один. Костер прогорел, даже пепел успел остыть. Небо над моей головой было серым – цвета пепла. То, что произошло ночью, могло бы показаться мне сном, страшным и прекрасным одновременно, когда бы не свежие царапины, оставленные охотником на моей груди. Они все еще алеют и саднят, и я не хочу, чтобы они затянулись прежде, чем я закрою глаза навсегда. Я поднялся и побрел через лес, тревожа птиц, еще только робко пробующих свои голоса. К тому времени, как рассвело, я выбрался в долину. В первую минуту я обрадовался, ведь теперь я мог не бояться заблудиться. Но радость, охватившая меня, тут же угасла. Я знал эту долину, я множество раз видел ее прежде. Я ни на шаг не приблизился к своей цели, только сделал крюк, чтобы по воле жестокой судьбы вернуться к месту своего заключения. Дальше всего отойти от стен своей тюрьмы мне удалось лишь минувшей ночью, и больше никогда не сумею я повторить этого пути. Колокольный звон, разлившийся по долине, тяжестью отдался в моем сердце. Я никогда не уйду отсюда – эта мысль лишила меня надежды, а с ней и последних сил. Я лег на землю. Солнце поднялось, и я уже начинал чувствовать его жар. Но небо надо мной было светлое и тихое. Скосив глаза, я мог увидеть горы, темнеющие вдали, горы, по склонам которых – я уже знал это! – мне не пройти никогда. Я мог различить и зубчатые стены монастыря. И странно – в этот момент моя ненависть к нему поблекла. Да, монастырь бы скучным, мрачным и душным местом. Но, не проживи я всю жизнь в таком месте, сумел бы я искренне радоваться свободе, которую я обрел на столь краткое время? Вряд ли – подумал я, закрывая глаза и не надеясь открыть их вновь. Вряд ли.