Миллион дней назад

Орихиме впервые пришла сюда спустя миллионы дней, хотя раньше — подумать только — мечтала жить и умереть тут. Она неловко открыла гарганту и тут же отпустила прозрачные шторы, хорошо бы никто не узнал, что она здесь. Ее дни давно закончились — и никто уже не признает в ней ту самую рыжую девчонку, которая дважды нарушила правила мира мертвых и никогда — правила живых. Орихиме все делала правильно, кроме готовки и дружбы, но для обеих этих ошибок у нее была Мацумото, она могла съесть мороженое с чесноком и выслушать тоже могла. Сердце ее, большое, словно мир, первое постигло боль Орихиме и первое отпустило его — Мацумото давно уже служит королю душ, больше с Орихиме они не увидятся. Орихиме пришла сюда не ради самой себя — ради самой себя она бы и пальцем не пошевелила. Ее вело ее сердце, остаток его. Она шаркала слабыми ногами и искала свои мотивы, но находила только один-единственный — любовь. Орихиме все еще любила. Она все еще верила. Она все еще мечтала пять разных жизней прожить с одним человеком. Вот только Куросаки Ичиго тут уже был не при чем. Подумать только — миллионы дней назад — она была тут ради него. Ради него пробудила к силе спящие заколки, ради него отказалась от брата-чудовища, ради него стала частью мира богов смерти — кто сделал бы больше. Орихиме смешно и странно вспоминать, как она влюбилась в бунтующего школьника и посадила его на воображаемый пьедестал, наверное, школьный психолог лучше бы разобрался в этом — одинокая после смерти брата девочка-подросток сделала своим идеалом того, кто поступал так, как никогда бы не поступила она сама, а позже смешала свое уважение и восхищение с симпатией и обозвала эту бурную смесь (то же мороженое с чесноком) любовью. Странно. Но Орихиме боли или стыда не чувствовала — Ичиго был, есть и остается ее близким человеком, и она уже не может держать на него обиду. Или любить — тоже не может. Она пришла сюда не ради Ичиго — но во имя его. Потому что имя его теперь носит другой человек — и вот к нему по-настоящему рвется ее сердце. Орихиме трудно представить, что она больше никогда не увидит этого человека, и представлять такое — удар по сердцу. Она аккуратно проходит бараки одного отряда за другим, пока не находит заветный знак подснежника. Теперь хорошо. — Привет, Кучики-сан, — говорит она вежливо, поклона, впрочем, Рукия не получит сегодня. — Хорошо выглядишь. — Орихиме, — весело отзывается постаревшая Рукия, кивая ей. — Приятно видеть тебя тут. Я давно не видела живого человека в Сейретее. Наверное, со дня своего назначения офицером отряда. — Это давно было, — соглашается Орихиме, садясь без приглашения. — Ты тогда еще не родилась даже, — кивает Рукия, лицо ее темнеет от гнева. — Так, кто позволил тебе прийти сюда? Назови мне имя — и я исключу его из всех отрядов сразу. — Я пришла сама, — мягко говорил Орихиме. — И ты знаешь, почему я пришла. — Знаю, — неизменная прядка у Рукии лежит теперь сбоку, прикрывая седину. — Но лучше бы тебе уйти. По крайней мере, мне проще будет принять это. — Я бы и рада уйти, — читается на лице Орихиме. — Как будто мне приятно видеть место, куда я после смерти точно не попаду. Людям везет, рай или ад они видят лишь однажды и навсегда. А я в свой личный ад наведывалась каждые выходные, спасая то тебя, то себя. — Это верно, — читает ее мысли Рукия. — Тут тебе не повезло, подруга. Ты была обречена на необычную жизнь. Она тебя и подкосила. Она нас всех подкосила. Рукия слышит детский шум и крики, и торопливо прикрывает седзе — но Орихиме слышит топот детских ножек и ее уже не остановишь. Она быстро открывает свои теплые объятья — дети шумной толпой ныряют в них. Так хорошо… Забытое материнство просыпается в некогда пышной груди, и Орихиме целует алые головки. Такие здоровые дети… Такие красивые… — Это мои младшие, — охотно поясняет Рукия. Старшей она зовет только Ичику. Ичика давно повзрослела и служит королю душ — или самому дьяволу, кто ее знает… В родные бараки дочь Ренджи больше не приходит. Она истерично боялась пойти по стопам отца или матери или — чего хуже — связаться с рыжим человеком без будущего. Теперь у Ичиго весь мир за пазухой, а Рукия от тоски стала матерью еще нескольким малышам. Они сейчас греются на коленях у Орихиме, как когда-то грелась она сама. Орихиме — исчадие тепла и любви, лучшее, что создал мир, величайший его провал. — Они похожи на тебя, — честно говорит Орихиме. — Ничего от Абарай-куна в них нет. — Только фамилия, — в тон ей отзывается Рукия. — Возвращайся домой, Орихиме. Ты устала. Орихиме знает, что Рукия права. В гладком пруду покойного Укитаке она видит седую старуху, в которой нет ничего от той рыжей девочки, которая любила нарушать и создавать правила. Рыжая девочка быстро постарела — ее нервный брак отнял у нее силы, страхи обострились, а от клиники Куросаки осталась только кредиторская задолженность, ничего больше. Она проиграла, и она зря пришла сюда в мир мертвых — очень скоро она придет сюда окончательно. Но Орихиме твердо стискивает кулаки и внимательно смотрит на Рукию — миллион дней назад такой вот взгляд уже решил судьбу Куросаки Ичиго. Теперь решается судьба другого такого же рыжего… — Он останется тут, — твердо говорит Рукия. — Он шинигами. В твой мир он больше не придет. От ее уверенности пахнет звуками бамбука и космеи — Рукия ведь богиня, как-никак. Орихиме слепо кивает — она кивала так уже миллион раз — но всякий раз возвращалась. Теперь, когда Ичиго давно умер, ее чувство к нему тоже умерло, как умерли ее смелость и верность, красота и забота. Но жива любовь — и именно она ведет Орихиме к старой гарганте, оставленной еще влюбленным в нее Улькиоррой. Орихиме пришла сюда за Казуи. Без Казуи она не уйдет, даже если сегодня Рукия и выгонит ее в очередной раз. — Я все равно вернусь, — настойчиво говорит она. Рукия кивает — приходи, ты тут желанный гость еще с того дня, как Ичиго выбрал тебя, а не меня. — Но Казуи останется тут, — повторяет она. — Он шинигами. И это слово больно бьет старую Орихиме по щекам, рубцует сердце. Ее сын вырос. — Ты передашь ему, что я жду его дома? — спрашивает она у прозрачных штор. — Передашь? Скажи ему, что я ничего не меняла в его комнате… И на ужин будет суп, если он голоден. — Он и так все это знает, — честно говорит Рукия, бережно обнимая старую Орихиме, — Иди же, возвращайся. Ее пламенные младший дети машут выжившей из ума старухе ручонками — сначала она пугала их своим видом, теперь они радуются ей. Вот только Ренджи отказывается выходить к Орихиме, слишком сильно противоречие, страшен диссонанс — как быстро стареют красивые люди, как мало от них остается потом… Рукия смотрит вслед бредущей по проходу Орихиме, считает дни и отворачивается. Она бережно опускает прозрачные шторы, чтобы никто больше не узнал, что Орихиме была тут. Рукия хороший друг и бережет ее покой, пока еще может. Она расчищает пыль и камушки возле мрачной плиты — шестьдесят восьмой район Руконгая не самое лучшее место для радужного отпрыска двух рыжих людей, но так захотел сам Казуи. Он уснул тут миллион дней назад, еще в расцвете своего пути, оставив любящих его людей и богов в горе — Ичиго не смог пережить разлуку с сыном, Ичика — второй Ичиго — ушла охранять дворец бога душ, лишь бы не слышать имя любимого человека и не помнить о нем. Память ослабла, боль ушла, сознание притупилось — и даже Рукия уже не помнит, как пахла младенческая головка маленького Казуи, как быстро лепетал он свои первые слова. Ренджи забыл. Бьякуя, уважаемый брат, и не помнил никогда. Младшие сестры Ичиго разлетелись по миру, а отец его женился снова — и жену не зовут Масаки вопреки всему. Все забыли о несостоявшемся Боге — но Орихиме помнит. Усердно вспоминает, куда он ушел в последний раз, когда она видела его, и продолжает приходить за ним. Миллионы дней. Постоянно. Чтобы услышать грубый отказ Рукии и уйти до следующего возвращения. Рукия все еще ждет ее. Мрачная плита стоит тут так давно, что младшие дети Рукии успели родиться и подрасти — но в мире Орихиме она все еще любит маленького мальчика с большими планами на жизнь, которым не суждено было сбыться, и Рукия точно знает, что будет отвечать ей, когда она снова придет за Казуи в мир, где Казуи уже нет. — Ты останешься тут, правда? — уверенно говорит она старой плите. — Ты ведь шинигами… Этот мир — твой. Пока Рукия говорит, а Орихиме слушает ее — Казуи все еще жив, Казуи все еще рядом с ними. Как и миллионы дней раньше. Как и завтра — как и всегда.