***
Пальцы привычно отбивали ритм, и роялю вторили струны контрабаса Кларка. Опять этот чёртов "Рэгтайм". Марвин почти ненавидел эту пьесу, которую последние несколько суток приходилось играть по три раза на дню. Пробило девять, и последнее на сегодня выступление должно было вот-вот окончиться. Не слишком заботясь о незатейливых аккордах, Ассестент думал о Фридкине, вчерашнее знакомство с которым так необычно началось и не менее необычно обещало продолжиться. Он видел таких. Насмотрелся вдоволь, пока играл в отелях и ресторанах. Господин, чей папаша мечтал пристроить сынка куда-нибудь в банк посолиднее, а того всё тянуло на приключения. Конечно, "приключения" Фридкина немного отличались от тех, что приняты в его обществе, но, в сущности своей, они были самым обычным стремлением испытать все возможные чувства и эмоции в этой жизни. Вчера за чашкой кофе они говорили о погоде. Сегодня утром – о политике. Лишь перед дневным выступлением Фридкин решился спросить Ассестента о чем-то более личном, высказав мнение, что он слишком молод, чтобы быть таким виртуозным музыкантом. Ассестент, в свою очередь, сдержал порыв язвительно обвинить собеседника в сомнениях относительно уровня его мастерства, ответив лишь дежурной улыбкой и самым кратким изложением своей биографии: Хобокен, игра в ресторанах, несколько лет в полковом оркестре. Не забыв упомянуть, конечно же, доброту мистера Хартли, ходатайствующего перед компанией за молодого музыканта, которого желал видеть в своём квинтете. Ассестент сыграл последний аккорд и улыбнулся уголком губ, услышав громкое одобрение слушателей. Он играл не для них. Всю жизнь, сколько помнил себя, он не видел зала, пока не дойдёт до финала пьесы, будто всех их и вовсе не существовало. Он привык играть для себя самого, радуясь каждой ноте, эхом отдающейся от стен, будь то оклееные обоями бедные кафе или облицованные красным деревом палубы. Но теперь... – Марвин бросил короткий взгляд в зал – ...возможно, теперь он играл для одного из них. Возможно. Поклонившись с оркестром, он уже привычно подошёл к столику, на котором его ждала чашка горячего кофе. Усевшись на плетёный стул, обитый зелёной тканью, Марвин улыбнулся Фридкину и упёр взгляд в белую кружку на изящном блюдце, стоящую на другой стороне стола. – Сэр, вы не могли бы... – он указал взглядом на свой кофе. Хьюго, засуетившись, подхватил блюдце, стараясь не расплескать горячую жидкость на белоснежную накрахмаленную скатерть, и холодные пальцы Ассестента легко коснулись его руки. Они оба замерли, глядя друг другу в глаза и надеясь, что поняли друг друга. И что никто из снующих туда-сюда официантов не заметил слишком надолго зависшей над столом чашки с кофе. Только блюдце вновь коснулось скатерти, Фридкин залпом допил шампанское в своём бокале. Никто из них больше не произнёс ни слова. Ассестент, стараясь укрыться от взгляда соседа, искусно изображал глубокую погружённость в свои мысли и иногда постукивал пальцами по столу, чем неизменно приводил Фридкина в ещё более отрешённое от окружающего мира состояние. Вскоре посетители начали расходиться. К их столику подошел официант, любезно напомнивший, что через полчаса зал приёмов будет закрыт. – Вы не хотели бы продолжить разговор в... – Хьюго первым нарушил молчание, стоило официанту отойти. – Не думаю, сэр, что ваши соседи по первому классу будут рады меня видеть, – Ассестент не дал ему договорить, надеясь, что за неполный час молчания достаточно узнал его, чтобы понять. – Но они боготворят вас, вы столько раз купались в их овациях! – О, нет, – с губ Ассестента сорвался смешок, – боготворят они маэстро мистера Хартли и виолончелиста Брику из трио, что играет в холле прогулочной палубы. Как бы ни важна была фортепианная партия для нашего оркестра, не думаю, что кто-то... – он запнулся на секунду, – кто-то, кроме вас, знает меня в лицо. Видя смятение Фридкина, Марвин продолжил после короткой паузы: – Как и господину вашего положения было бы не очень уместно провести вечер во втором классе. Однако, – ему в голову пришла неплохая идея, которую он мог бы с лёгкостью реализовать, – если вам действительно хочется продолжить наш разговор, мы могли бы остаться здесь. Я надеялся попросить у первого помощника ключ от зала, чтобы немного порепетировать... – он улыбнулся и добавил, – с таким жутким графиком выступлений совершенно нет времени разучивать новые композиции, а этот ужасный "Рэгтайм" уже в печёнках сидит. Когда последние посетители разошлись по каютам или ресторанам, работающим до более позднего времени, Ассестент встал из-за столика и через десяток минут вернулся со связкой ключей. – Просили только приглушить свет, чтобы горящие окна не смущали пассажиров, – бросил он, проходя между мягкими диванами у стены и присаживаясь к роялю. Фридкин встал и, не выпуская из рук шампанского, подошёл к сцене и облокотился на край инструмента: – Простите, мистер Ассестент, – он решил, что лучшей возможности может не представиться, – когда я смотрел за вашей игрой, мне навязчиво казалось, что этот пиджак... сковывает движения ваших рук? Марвин усмехнулся: – У вас острый глаз, мистер Фридкин, – он быстро расстегнул пуговицы, и вскоре аккуратно сложенный пиджак оказался на спинке стула. Оставшись в белой рубашке и изящном, хотя и вышедшем пару лет назад из моды, жилете, он положил руки на клавиши. Он играл, почти не глядя в раскрытые ноты, чутко наблюдая за затаившим дыхание Фридкином, который с каждой мелодией становился всё внимательнее и, видимо, всё пьянее, так как не желал расставаться с шампанским, постепенно пустеющая бутылка которого всё ещё стояла на их столике. Лишь один раз он, поразившись красоте мелодии, решился нарушить молчание: – Что это? – Религиозный гимн, – почти прошептал Ассестент, не отрывая взгляда от клавиш, – называется "Ближе, Господь, к Тебе". Любимый у мистера Хартли. Он продолжил играть. Одна мелодия сменяла другую, пока время не перевалило за полночь. Доиграв очередную мелодию, Марвин встал и обратился к Хьюго: – Вы говорили, что хотите продолжить разговор, сэр, – он подошёл к нему ближе, на совершенно неподобающее расстояние, – но за весь вечер вы, кажется, и пары фраз не произнесли. Ассестент знал, что Фридкин весь день не выпускал из рук бокала. Марвин же не пил. Ни разу, за этот рейс. Боялся, что даже лёгкое похмелье помешает точности пальцев и ясности сознания. Стоит пианисту лишиться рассудка хоть на секунду, пострадает весь оркестр. Именно поэтому ледяное шампанское, которое он бесстыдно выпил из бокала Фридкина, казалось таким горячим. – Так вы из Нью Йорка? – продолжил Марвин, подходя ещё ближе. Хьюго, уже мало что соображающий от количества выпитого, двумя руками ухватил его за жилет и, развернувшись на 180 градусов, вжал в стену зала в том месте, где она, причудливо изгибаясь, создавала неглубокую нишу, где даже днём залегали глубокие тени. Ещё одно движение – и он уже летит в пропасть, окончательно и бесповоротно. Губы музыканта были такими же холодными, как его руки. Марвин застыл, боясь пошевелиться, а когда Фридкин первым отстранился, пытаясь перевести дух, усмехнулся: – Разве не счастье – жить здесь и сейчас? – он посмотрел ему в глаза. – Кажется, вы так говорили тем джентльменам? – Сколько у нас времени... – Хьюго тяжело дышал. – Вы знаете, мистер Фридкин, что зал открывается в восемь утра по лондонскому времени. Также вы знаете, что следующий концерт начинается в два пополудни.***
Следующий концерт прошёл по расписанию. Зал вновь был переполнен; все столики были заняты, и многие пассажиры вынуждены были прогуливаться по палубе снаружи, чтобы провести время за пустыми разговорами под полюбившуюся музыку. Установившийся штиль позволил даже самым чувствительным к качке особам выйти из кают и продефилировать по лайнеру. И никто не заметил, что руки пианиста не так ловки, как обычно, а взгляд его, блуждая между нотами и клавиатурой, то и дело возвращался к угловому столику. – Вы сегодня освободитесь, как обычно? – Хьюго вновь схватил проходящего мимо Ассестента за рукав, тут же отдёрнув руку, но уже не отводя взгляд. – Сегодня воскресение, сэр, – он улыбнулся, протягивая руку для рукопожатия. – Поздним вечером мы играем на шлюпочной палубе. – На шлюпочн... – Хьюго нахмурился, рассеянно пожимая поданную руку, – почему на шлюпочной? – Звук с неё разносится на две палубы вниз, мистер Фридкин, лучше места для воскресного концерта не найти. Хьюго проводил взглядом удаляющегося музыканта и вновь уселся за столик, наполняя бокал. Ещё один день на "Титанике" прошёл незаметно. Все пассажиры, томясь в ожидании обещанного выступления, заполняли рестораны, бассейн и расположенные неподалёку от него турецкие бани. Безветренная погода и чистое небо позволяли мерно прогуливаться по открытым палубам, наблюдая за покачиванием волн за бортом. Лишь стемнело, по всему лайнеру зажглись светильники. Около десяти вечера с верхней палубы раздались звуки скрипок и фортепиано. Холл, в котором играли музыканты, был забит людьми до отказа – многие не нашедшие места за столиками стояли, прислонившись к стенам, а дамы опирались на руки сопровождающих их господ. С каждой минутой стоновилось всё холоднее. Даже в помещении от дыхания в воздухе образовывались клубы белёсого пара. Примерно через час игры музыканты были вынуждены прерваться на пару десятков минут, чтобы подтянуть расстроившиеся от холода струны. Хьюго видел, как Ассестент, согнувшись над инструментом, потирает ещё более обычного побледневшие пальцы. Концерт продолжился. Прямо посередине исполнения особенно оживлённой пьесы корабль тряхнуло – пол ушёл из-под ног стоящих, мебель заскользила к стене. Марвин ухватился за привинченное к полу пианино, случайно задетые клавиши которого издали жалобный писк. Им вторила мелко трясущаяся на потолке хрустальная люстра. Было слышно, что на палубах внизу зашумела толпа. Хьюго выглянул в одно из расположенных по периметру арочных окон и ужаснулся – под ногами бегущих в панике пассажиров плескалась вода, отражая яркие огни палубы. Его чуть не сбили с ног несущиеся к выходу из холла слушатели концерта, тут же повскакивающие со своих мест. Через считанные секунды в холл быстрой, но спокойной походкой вошёл молодой мужчина в матросской форме и перемолвился парой слов с мистером Хартли, руководителем оркестра. Тот закивал в ответ матросу, а затем развернулся к музыкантам и, крепко сжимая в руке гриф скрипки, также отдал им какие-то указания. Фридкин поймал растерянный взгляд Марвина, лишь на секунду повернувшегося в зал, а затем резко схватившегося за ноты и начавшего перелистывать их в начало. Замерев на мгновение, он резко встал и уверенным шагом направился в сторону Хьюго. – Не стойте столбом, мистер Фридкин, – он пытался перекричать шумящую толпу, – судя по звуку, первая шлюпка уже ушла без вас. – Но... – тот в замешательстве переводил взгляд с Ассестента на бегущих людей за окном. – А как же вы? – Играем до последнего слушателя, – ответил, будто невзначай. – Приказ капитана. – Не глупите! – Хьюго схватил его за руку, цепляясь, будто за последнюю соломинку, и не веря в услышанное. – Вы же знаете, это самоуб... – Вам будет гораздо приятнее погружаться в шлюпки под бодрящую музыку, – перебил его Ассестент, – не так ли? Бегите скорее, все уже снаружи! – Что, – Хьюго, не ослабляя хватку, притянул Марвина ближе, – вот и вся любовь? Тот рассмеялся: – Какая любовь?! О чём вы? – вновь усмехнулся. – Пара громких слов и похотливых взглядов. На деле же – третьи сутки не видите дальше своего бокала. Спасайте свою бесценную шкуру, мистер Фридкин. Сожалею, но вы вряд ли уже сможете добраться до своего саквояжа, первый класс, вероятно, уже под водой. Ассестент резко повернулся, вырывая руку из цепкой хватки Хьюго и направляясь на своё место за пианино. – Мартин, стой! – последняя попытка совершенно растерянного Фридкина. Он обернулся: – Моё имя Марвин, сэр. Хьюго опустил взгляд и быстрым шагом направился к выходу на палубу, вскоре сорвавшись на бег. Ассестент занял место за фортепиано. – Мне казалось, вы с тем господином подружились, – Кларк перехватил контрабас поудобнее. – Повздорили? Марвин отвернулся, склонившись над клавишами: – Какой смысл в дружбе на пороге смерти? Не хватало ещё, чтобы он застрял здесь вместе со мной. Вода продолжала прибывать, а крики снаружи всё не стихали. В холле, кроме музыкантов, не осталось ни души. Ассестент был уверен, что точно знает значение формулировки "до последнего слушателя". Он краем глаза увидел, как Хартли снял шейный платок и привязал им к руке скрипку. Продолжало холодать. С каждой секундой воздух становился всё более колючим, а освещение быстро слабело – судовым генераторам не хватало пара на выработку достаточного количества электричества. Чтобы разглядеть ноты, приходилось наклоняться к ним вплотную. Холод сковывал руки. Они играли "Рэгтайм", будто марш, старательно чеканя каждый аккорд, так что звуки, разносившиеся на две палубы вниз, должны были вселять бодрость в самые отчаявшиеся сердца. Марвин играл отрывисто, пытаясь в коротких паузах согреть начинающие костенеть пальцы дыханием, но от него становилось лишь холоднее. Он слышал, как у Тейлора за его спиной от холода расстроился альт. Да и сам он играл не лучший свой концерт – руки тряслись всё сильнее. Что за пианист не может взять октаву? Вскоре "Рэгтайм" закончился, и они начали "Осень" Арчибальда Джойса. Вбежавший в холл матрос свалил на помост, где они стояли, кучу громоздких спасательных жилетов. Музыканты обернулись на грохот, но не сдвинулись с места, продолжая пьесу. Лишь только прозвучал последний её аккорд, Хартли прокашлялся и объявил название следующей композиции. Марвин сглотнул. Он был уверен, что она станет последней. Шлюпка Хьюго отходила одной из последних – замешкавшись в холле, он оказался оттеснённым от борта неугомонной толпой. Отплывая, он слышал раздающиеся с корабля звуки смутно знакомого ему гимна. "Ближе, Господь, к Тебе", – одними губами прошептал он и обернулся. Корабль представлял собой совершенно жуткое зрелище. Раненый нос судна полностью погрузился под воду, единственная остававшаяся над водой палуба была на корме, и на этом маленьком клочке сбились в кучу те, кто ожидал своей смерти. Над всеми ними раздавались звуки оркестра, играющего им реквием. Фридкин услышал крики тех, кто сидел с ним в шлюпке и, оторвавшись от ужасного и одновременно завораживающего зрелища, обернулся на звук. В ту же секунду гиганская волна накрыла шлюпку и легко перевернула её кверху дном, надёжно заблокировав пассажиров под ней. Мистер Хартли, не переставая играть, подошёл к широкому окну: – Шлюпок не видно, – он прокашлялся, подавившись холодным воздухом после долгого молчания. – Дай Бог, все уплыли. Ассестент трясущимися руками доигрывал гимн и пытался припомнить, какие у него были слова... Он помнил лишь несколько строк, которые слышал ещё в юности, в хобокенской церкви:Когда земную жизнь Окончу я, Когда во славу Ты Введешь меня,
Вечная радость мне: Ближе, Господь, к Тебе, Ближе, Господь, к Тебе, Ближе к Тебе!