I'm far from sober and she's far from sane But she takes my hand and she pulls me away
Этой ночью он выпил много. Тело с трудом его слушается, язык кажется тяжелее свинцовой гири, а горящие от напряжения воспаленные глаза инстинктивно смыкаются при контакте с особенно яркой полной луной. Он выпил много по меркам обычного человека, но в рамки обычного Леон уже давно не вписывается: не с его работой, не с его образом жизни, не с его психологическим состоянием, постоянно взвинченном, нервном, не находящем спокойствия, но отчаянно жаждущем успокоения. Он выпил много, но сохранял поразительную ясность ума: то ли потому, что его за обе ладони крепко сжимала такая же безбожно далекая от трезвости любовь всей его жизни, то ли потому, что соленая, кажущаяся темнее ночи вода обжигала ключицы ледяными поцелуями — или это все же Ада? Леону до сих пор происходящее кажется какой-то издевательской сюрреалистичной иллюзией, пьяным бредом, сгенерированным его уставшим мозгом, однако он чувствует тепло её пальцев даже под толщей воды, как волосы треплет холодный морской ветер, в конце концов, даже взгляд не плывет: строго сфокусирован на её безмятежном и спокойном лице, на смеющихся глазах и слегка приподнятых уголках губ. В кои-то веки он видит не усмешку и не ухмылку, а неуверенную, но искреннюю и живую улыбку: такое его мозг при всем желании не смог бы воспроизвести, он плохо помнит, как тепло умеет Ада улыбаться — слишком много воды утекло. Леон касается её щеки губами — задерживается, чтобы в очередной раз проверить, чувствует ли теплоту её кожи, и еще сильнее сжимает её ладони — боится, что она развеется миражом, солеными брызгами рассеется по ветру, морской пеной ускользнет сквозь его пальцы. Он уже перестал считать оставленные на бледной коже поцелуи, а она все еще не исчезала и лишь ближе прижималась к нему едва заметно подрагивающим от холода телом. Этой ночью пьяный и отчаявшийся Леон C. Кеннеди в который раз пытался безрезультатно вычеркнуть женщину по имени Ада Вонг из жизни. Этой ночью пьяная и отчаявшаяся Ада Вонг впервые в жизни решила принять пятнадцать лет бесконечных отрицаний. Она совершенно «случайно» наткнулась на Леона в одном из баров на береговой линии Брайтон-Бич, проигнорировав его удивленное «как ты меня нашла?». В конце-концов, Ада вся состоит из недомолвок, обрывочных фраз и ускользающих силуэтов, а плюсы её шпионской работы заканчиваются далеко не только на шестизначных гонорарах. От неё сильно пахло выдержанным виски, в глазах плясали чертята, и она совершенно перестала себя контролировать и отдавать себе отчет в происходящем — хватит, по горло уже сыта этими недомолвками, неловким флиртом и редкими, но запоминающимися интрижками раз в несколько месяцев. Рядом с Леоном по-хозяйски закинув ногу на ногу сидела какая-то разодетая женщина с броскими губами и объемной копной светлых волос, но Ада не обратила на неё никакого внимания, даже когда женщина возмущенно вскочила с места и не совсем вежливо попросила её убраться. Вонг ловко притянула к себе лишнее кресло от соседнего столика и опустилась на него, тесно соприкоснувшись с Леоном коленями. Словно ненароком наклонилась к его лицу так близко, что могла ощутить на своей коже его учащенное дыхание. Перехватила его руку и поднесла к своей груди, чтобы он ощутил, как порывисто бьется её сердце: Ада искусно хороша в флирте, но безнадежно плоха в выражении своих чувств, ведь если подумать, она ещё ни перед кем не обнажала свою душу кроме той роковой ночи пятнадцать лет назад, еле живая, на последнем издыхании произнеся то, что при других обстоятельствах ей в жизни не пришло бы в голову. Ада едва уловимо улыбается Леону и его изумленному лицу: он, все еще такой же невинно-милый за своей маской крутого парня, не может понять, то ли его опять пришли обводить вокруг пальца, то ли воображение решило сыграть с ним жестокую шутку, однако Ада решила до конца руководствоваться своим пьяным импульсивным порывом: сегодня никаких игр. Сегодня она пришла, чтобы дать ему то, что он с тлеющим, но все еще горящим огоньком надежды всегда ждал от неё. Она пришла, чтобы хотя бы попытаться. Еще минута — и Аде уже было искренне жаль спутницу Леона: перекосившая смазливое личико гримаса злости перешла в самый натуральный гнев, когда Леон, не обращая внимания на её возмущения, притянул Аду к себе на колени, собственнически обхватив одной рукой её бедро, а второй зарывшись пальцами глубоко в её волосах. Стало ей жаль и Леона, славившегося своим моральным духом и выдержкой, но совершенно неспособного расстаться с ненужными чувствами. Ей определенно льстило, что ради нескольких секунд близости с ней он способен отказаться от любой маячившей на горизонте перспективы завести, наконец, нормальные, здоровые отношения, но отчего-то у Ады предательски заныло сердце — не иначе, как из-за выпитого алкоголя. Наверняка эта женщина могла бы делать его счастливым, не причиняя столько боли и не растаптывая каблуками выстраданное, истосковавшееся по человеческому теплу сердце. Когда их губы мягко соприкоснулись, Аде подумалось, что не так уж и сильно от него отличается: к сожалению — или к счастью, с ненужными чувствами она расстаться тоже неспособна. Третий стул за их угловым столиком опустел совсем недавно, но для Ады в объятиях Леона будто бы прошла целая вечность. Она тянется свободной рукой к полупустому стакану с виски, но мужчина не дает ей даже выдохнуть, и Ада великодушно прощает ему эту своевольность, однако всерьез беспокоится, что без поддержания должного уровня спиртного в её крови рассудок возьмет вверх над чувствами и снова заставит её бежать куда-подальше. Леон хоть и смотрит на неё все тем же тоскливым, полным обожания, почти смущенным взглядом, но в его действиях чувствуются совершенно новые нотки: он уверен в каждом своем движении, от отточенных, почти властных касаниях его языка вдоль внутренней поверхности её губ, до переплетенных на её плечах и талии сильных рук, недвусмысленно дающих понять, что на ближайшие полчаса она полностью в его распоряжении. До тех пор, пока официант не подойдет любезно поинтересоваться, стоит ли повторить, до тех пор, пока приглушенные биты не начнут отзываться эхом в ушах, до тех пор, пока его тело не даст понять, что этих исступленных поцелуев ему явно недостаточно. Тогда Ада, наконец, мягко, но уверенно вырывается из его объятий, окликает официанта требованием принести еще несколько стаканов виски с колой, соскальзывает с бедер Леона на свободную часть кресла и кладет ему голову на плечо, расположив тонкие колени на его груди. Мужчина удивленно косится на неё, но вслух ничего не говорит: не помнит, чтобы Ада в их взаимодействии была заинтересованна в чем-то помимо секса или издевательских игр в духе скоро-увидимся-Ада-подожди, но сидеть к ней настолько близко, плечо к плечу, невероятно хорошо и спокойно: можно закрыть глаза и представить, что никогда не существовало Ракун-сити, Амбреллы, работы на правительство США и её таинственных работодателей; можно представить, что они — обычная пара, знакомая еще с университетских времен, никогда не расстающаяся и нежно любящая друг друга. У них уютный дом где-нибудь в тихом районе Портленда, две кошки, ухоженная лужайка и несколько дурацких садовых гномов, страшно раздражающих Аду, но отчего-то сильно полюбившихся Леону. Возможно, у них даже могли бы быть дети, и — Леон готов поспорить — это были бы самые красивые дети в мире. Приятное наваждение прерывается звяканьем кубиков льда в стакане на подносе официанта, и Ада жадно осушает один из них — второй протягивает мужчине. — Пей, — выдыхает ему прямо в ухо и грубо укусив за мочку, тянет её на себя. Избавившись от верхних пуговиц на рубашке, спускается ниже, от шеи к ключицам, целует уже гораздо более спокойно, чтобы дать Леону спокойно разобраться с виски. — Неразбавленный. Он знает о ней ничтожно мало: по полустертым воспоминаниям из прошлого, по отстраненным интонациям, по привычкам уходить без предупреждения, но раз за разом возвращаться, Леон знает, что Ада достаточно внимательная, чтобы помнить, какой алкоголь он предпочитает, достаточно сдержанная, чтобы не показывать, как безнадежно её к нему тянет (впрочем, он и сам об этом догадывается), достаточно бескорыстная, чтобы не требовать благодарности за каждый раз, когда она оказывает ему незримую помощь. Единственное, чего в ней явно недостаточно — так это её самой.She leads me down to the shoreline She leads me down to the sea She pulls me into the water And then she whispers to me
Обрывочные голоса с соседних столиков, рваная музыка из колонок и перезвон бутылок в руках бармена сливаются в одну сумбурную какофонию, и у Ады все почти плывет перед глазами, а стакан в руках дрожит как осиновый лист на ветру. Несколько не попавших в рот капель виски стекают с её губ вниз по ключицам к ложбинке между грудей, и Леон, замечая это, не может удержаться, чтобы не слизнуть их оттуда. По коже проходит холодок от оставленных мужчиной влажных поцелуев, и Аду накрывает сильнейшая волна возбуждения: сейчас она больше всего на свете желала отдаться ему прямо здесь, на тесном кресле в окружении пьяных разгоряченных тел и на фоне до скрежета невыносимых битов. Она уже почти запустила руки ему под брюки, но где-то глубоко в подсознании рассудительно-трезвая Ада буквально вымолила её остановиться: ведь совсем не за этим к нему пришла. Знала бы эта её рациональная сторона, как тяжело себя сдержать, когда один его хриплый шепот в ухо сводит с ума, а от легких, почти невесомых прикосновений подушечек пальцев хочется взвыть. Она осушает еще один стакан и нетвердо встает на ноги, намекая, чтобы он тоже поднялся и последовал за ней. Сначала Леону показалось, что она, переплетя их пальцы, ведет в уборную как следует закончить начатое, но вместо этого она потянула его за собой из пропитанного затхлым воздухом бара в непроглядную ночь снаружи, к безлюдному пляжу, где пахло солью и ночной свежестью, и где морской бриз скользил холодком по коже, остужая её уж слишком разгоряченную голову. Кеннеди, впрочем, был возбужден не меньше, чем она сама, но не задавал лишних вопросов и покорно двигался за следом. Оказавшись на берегу, Ада резко остановилась, опершись о плечо мужчины, стянула с себя туфли на высоком каблуке и направилась дальше, по щиколотку утопая в песке. Леону всегда казалось невероятно забавным, что без каблуков Ада резко сбавляла в росте и едва доставала ему до переносицы, поэтому вместо того, чтобы размышлять, куда Ада его ведет, он предпочел думать о том, что его спутница невероятно очаровательна в своей вынужденной градусом естественности, без непроницаемо-холодной маски, без обычной рациональной отстраненности. Он не заметил, как до его лодыжки резким прикосновением дотронулась вода и, поняв, что женщина хочет зайти еще дальше, отбросил свои кожаные кроссовки подальше от спокойных приливных волн. — Ты решила устроить двойное самоубийство под луной? — нарушает молчание Леон неловкой шуткой, на что Ада вполоборота усмехается и тянет его еще дальше. Остывшая после дневного зноя вода резко контрастировала с их разгоряченными телами, но благодаря алкоголю или закаленному организму обоих ощущалась почти теплой и на удивление приятной. Леона не переставало преследовать ощущение абсурдности ситуации: будто бы он оказался героем какого-то мелодраматического фильма, и что его ждёт самый незабываемый момент в жизни, за котором по всем канонам последует море, вот только метафорическое, и преимущественно из его слез. Ада будто бы подводит его к чему-то невероятно важному, чтобы потом снова надолго исчезнуть из его жизни, и — о, боги — Леон молится — лишь бы только не навсегда. — Очень романтично, но все-таки я больше предпочитаю старомодные свидания в ресторанах, — Ада снова улыбается и, позволив волнам ласкать её плечи, поворачивается к Леону и заключает в объятия, переплетя руки у него на шее. — Я люблю тебя, — её голос сливается с шумом прибоя — Кеннеди понял, что ему не померещилось только благодаря обжегшему ухо чужому дыханию, и ему начало казаться, что земля у него уходит из-под ног, а тяжелая, наполненная сбивчивыми мыслями голова мгновенно проясняется. — Я не ослышался? — удивленно переспрашивает он, но получив в ответ тишину, удостоверяется, что не ослышался: Ада не станет бросать на ветер слова, которые ей тяжело произнести, и уж точно не станет повторять их дважды. Однажды она уже признавалась ему в любви, но то было продиктовано отчаянием, страхом скорой смерти и вскружившей голову почти подростковой влюбленностью. Сейчас — это совсем другое. Сейчас её чувства пронесены сквозь года, испытаны долгими разлуками, вымучены изнурительно-долгим периодом отрицания. Слишком долгим для них обоих. Разумеется, он об этом догадывался. Но строить догадки в своих мыслях — одно дело, и совсем другое услышать это от неё воочию. Оправившись от захватившего тело оцепенения, Леон мягко касается пальцами её скул и целует, и почему-то ему мерещится привкус крови на её губах, прямо как тогда, в Ракун-Сити. — Я… Я определенно не был к этому готов, — искренне признаётся Леон, мягко сжав её ладонь в своей и отведя взгляд — Ада может поклясться всеми вирусами на планете, что смущенный. — Спасибо. Что сказала мне. Теперь у меня снова есть причина жить, — он вымученно улыбается, подняв голову на женщину, и Ада, не в силах выдержать его печальных глаз, отворачивается, тихо всхлипывая. Он так просто и так давно вверил свою судьбу в её по локоть кровавые руки, что ей становится сначала горько за себя и свой треклятый образ жизни, которым она скована как дикая птица, бьющаяся с каждым днём ослабевающим телом о железные ржавые прутья, а потом страшно, смертельно страшно за Леона и его искалеченную её собственными окровавленными руками психику. — Прости меня… — Ее голос снова теряется в морской пене. Туда же отправляются две стёкшие по горящим щекам слезинки, явно незамеченные мужчиной. Она, конечно, хотела, чтобы виски дало ей возможность освободить хотя бы какие-то чувства из-под строжайшего контроля, но не слезливые, и уж точно не прямо перед Леоном: он настолько близко, что может рассмотреть каждую морщинку на её лице, разумеется, он заметит и покрасневшие глаза, и слишком резко вздымающиеся ноздри, и подрагивающие уголки губ. Когда он замечает, Аде хочется далеко не в шутку утопиться.Love, you known that I can make you stronger Love, you know that I can make you brave But there's one thing that you must remember, That I am too far gone for you to save
Проходит мгновение — и Вонг, несмотря на все еще переполняющую тело эйфорию и мнимое чувство окрыленности, смертельно жалеет о своих неосторожно вырвавшихся словах. На губах Леона застыла сдержанная улыбка, но его тело будто бы светится изнутри. Всего три жалких слова, которые она столько раз произносила с усмешкой и со спрятанным в кобуре на набедренной повязке пистолетом, но еще ни разу — чуть ли не плача; всего три жалкие слова, способные превратить его жизнь как в рай, так и в кромешный ад; всего три ж а л к и х слова, способные наполнить его существование смыслом. Игра в бога Аде претит, особенно если это касается судьбы Леона, особенно, если после этого — последнее, о чем Аде хочется думать — последует очередное расставание, способное в очередной беззастенчиво разорвать ему сердце. — Я бы так хотела убежать с тобой, Леон, — голову кружит внезапное чувство дежа-вю: Аде кажется, что когда-то давно она уже произносила эти слова, а Леону — что он где-то их слышал, только оба не могут вспомнить, где, словно глаза застлала пелена сладкого сна, одного на двоих. — Ты все еще можешь, — вкрадчиво произносит он, почти мягко, словно стараясь не спугнуть неловким движением неосторожно вышедшее к человеку дикое животное, и Ада почти ему верит, тянется к нему, приникает к его груди, теснее прижимается головой к широкому плечу и обнимает за спину. «Я не могу», — надрывая связки, отчаянно бьется рационально-трезвая Ада где-то глубоко внутри, — «Ты это знаешь. И он это знает. Мы все это знаем. Так зачем же ты себя обманываешь? Зачем тешишь его ложными надеждами?» Но вместо того, чтобы произносить это вслух, Ада невероятным усилием подавляет здравомыслие, выдавливает из себя улыбку и обрамляет его лицо своими тонкими пальцами. Потом. Она будет разбираться со всем потом. Когда смоляную морскую гладь разорвет задребезжавший неуверенными отблесками рассвет. Когда он будет пытаться согреть её заледеневшие руки, накрыв своими, отчего-то еще теплыми, и попытается вывести из воды на берег. Когда она будет собирать разбросанные по его квартире чулки, чтобы снова уйти на неопределенный срок. А сейчас существует только слепящий свет полной луны, умиротворенная морская гладь, его губы у неё на щеке и долгая-долгая ночь впереди. — За что ты меня любишь, Леон? — задает Ада регулярно терзающий её вопрос, пропуская сквозь пальцы прядь его длинной ниспадающей на точеное лицо челки. Она могла бы с легкостью насчитать десятки прекрасных качеств Леона, непроизвольно вызывающих теплые чувства, но найти в себе что-то настолько же хорошее, что-то достойное его благородства и человечных идеалов — невозможно, как бы она не пыталась. Кеннеди отводит взгляд, мягко улыбаясь, перехватывает её руку и целует запястье, позволяя ей и дальше перебирать его волосы. — Ты, наверное, не осознаешь этого, но мы похожи гораздо больше, чем ты думаешь, — его печальные глаза озаряются отражением света маяка на отдаленном побережье, и Ада внезапно понимает, о чем он говорит. — И настолько сильно мы похожи, насколько сильно различаемся. Я люблю в тебе эти отличенные черты. Я искренне восхищаюсь ими. И некоторыми из них я бы очень хотел обладать сам, — Леон усмехается, припоминая что-то из их немногочисленных общих воспоминаний. — Неужели? Да чтобы сладкий пай-мальчик Леон хочет забыть о своем всеобъемлющем человеколюбии и начать ходить по головам? — не удержавшись, съязвила Ада, тоже полусдержанно усмехаясь. Это почти похоже на нормальное человеческое общение с присущими ему дружескими колкостями и издевками, и, черт возьми, приятно осознавать, что, несмотря на все, у них все еще есть шанс на таковое. — Иногда я думаю о смене сферы профессиональной деятельности. Твоим работодателям, случайно, не нужен первоклассно обученный и первоклассно выглядящий спецагент? — Кеннеди уже откровенно веселился, и Ада, не в силах сопротивляться его заразительной улыбке, тоже смеется, представляя, как прямолинейный и не слишком хорошо умеющий маскировать свое присутствие Леон с грохотом прокрадывается в сверхсекретные лаборатории, или, совершенно не обладая даже простейшими навыками программирования, пытается взломать фармацевтические базы данных. — Полегче, мистер Кеннеди, если из-за вас я лишусь своей работы, вам придется отрабатывать сверхурочно… — Ада пытается произнести эти слова максимально кокетливо и для пущей убедительности напоследок выдохнуть Леону в ухо или хотя-бы мимолетно коснуться его губ, но из-за прокатившейся по всему телу волне смеха осекается и опирается на его грудь, пытаясь подавить в себе неконтролируемый поток эмоций. Вонг едва ли может припомнить, когда в последний раз ей было искренне весело; не помнит и когда в последний раз позволяла себе валять дурака и совершать поступки, выходящие за рамки необходимости или её обычной холодной сдержанности, но рядом с Леоном всегда все выходит наперекосяк: он определенно оказывает на неё самое дурное влияние. Поэтому она бьет ребром ладони о воду под заранее рассчитанным углом, чтобы обильно окатить уложенную светлую челку морской водой, резко отплывает в сторону и откровенно смеется, наблюдая за явно обескураженного внезапной атакой мужчиной. Леон действительно растерялся, но не из-за залившего его волосы холодного всплеска и раздраженных солью глаз, а из-за ослепительной улыбки Ады, бриллиантом сверкающей среди стекла: он еще ни разу не видел, как она смеется, поэтому, прежде чем рвануться в её сторону, он еще несколько секунд, затаив дыхание, наблюдает за её резко вздымающимися от смеха плечами и проступившими на щеках ямочками. Он и понятия не имел, что у неё есть на щеках ямочки. Погружаясь под воду, чтобы уйти от контратаки, Аду давлением моря опутывает сладковато-горькое наваждение: счастливая улыбка Леона стоит всех вирусов в мире, вместе взятых; она стоит того, чтобы все бросить, кинуться ему на шею и больше никогда не оставлять одного, чтобы эта самая чертова улыбка больше никогда не сходила с его лица. Она стоит того, чтобы ради неё терпеть заслуженную боль в сердце. Ада выныривает за спиной у Леона и рывком бросается ему на спину, пытаясь весом своего тела погрузить под воду уже его, но он ожидал от неё нападения с тыла и, резко развернувшись, сгребает её в охапку за талию и вместе с ней уходит к песчаному дну в сопровождении тысяч мельтешащих вокруг пузырьков воздуха и взбаламученного под ногами мелкого песка. Вокруг не видно ничего, кроме смутных силуэтов и пугающей обволакивающей тело темноты, поэтому Ада наугад тянется к губам Леона чтобы проверить, возможно ли как в фильмах целоваться под водой, не захлебываясь. Кеннеди, кажется, намеревался выяснить то же самое и, отчаянно сопротивляясь выталкивающей силе, со второго раза поймал её лицо ладонями и притянул к себе. Неисправимый романтик, подумала Ада, позволяя чужим губам прикусить и осторожно приоткрыть её собственные. Рот тут же наполняется солью, и она забывает как дышать — не потому, что иначе в легкие безжалостно хлынет вода, а потому, что из-за гула в ушах и всепоглощающей темноты вокруг его прикосновения ощущается особенно ясно: его шершавый язык, мягко обвивающий её собственный, выписывающий незамысловатые узоры на верхнем нёбе, его хаотично рассеянные волосы, щекочущие кожу на щеках, наконец, его пальцы у неё за ухом, нежно касающиеся линии подбородка. Оказывается, еще как возможно. Они отталкивается от песка только когда воздуха в легких уже совсем не оставалось и вырываются на поверхность, шумно вздыхая и забирая назад прилипшие к лицу волосы. У Леона глаза горят огнем. Он смотрит на Аду с такой необъятной нежностью, что ей снова становится совсем не до смеха: её глаза потухают, она закусывает зацелованную губу и отворачивается, пытаясь не смотреть в эти прекрасные глаза, только не смотреть, не смотреть, не… — Ада? — Леон не пытается спрашивать, что случилось, потому что прекрасно знает — ответа не получит: захочет — скажет сама. Вместо этого он обнимает её за спину, прижимая к себе как можно крепче, и утыкается ненавязчивым поцелуем ей в шею. Ада знает, какое воздействие она оказывает на Кеннеди, прекрасно знает, на что он готов пойти ради неё, и с чем готов без единого сомнения расстаться. Она знает, что рядом с ней он становится сильнее, отчаяннее и дерзче, что он живет буквально от встречи до встречи с ней и невыносимо страдает без неё, заглушая душевную боль в алкоголе и в объятиях случайных женщин. Она знает и понимает все, но ясно как день осознает одно: ей его не спасти. И с горечью в дрожащем голосе шепчет ему это на ухо.Like sand through her fingers The night slips away She gave me her body But never her name I followed her to the shoreline I'd follow her to the grave Two sinking ships in the darkness And we are much tоо close to break away
У Леона теплые руки не только метафорически: её плечи будто бы обдало жаром от его прикосновений и горячего дыхания — нет-нет да и ожег останется, впрочем, ей ли не привыкать: её кожа без того исполосована десятками шрамов, украшена несколькими рубцами, и даже кое-где пронзена кривыми, неумело наложенными швами. У Леона теплые руки и решительная хватка: он крепко держит её за спину, перебирая подушечками пальцев вдоль позвоночника и обводя сквозь одежду очертания её бюстгальтера. В другой ситуации Ада незамедлительно помогла бы ему, но сейчас она предпочитает неподвижно прижиматься к его груди и его теплом избавляться от охватившего тело озноба. С его стороны было бы гораздо благоразумнее вызвать такси и укрыться в теплой квартире или в номере отеля, но Леон пытается на как можно дольше растянуть эту сумбурную, но до притягательности необычную ночь, свет полной луны над головой и шелест спокойных волн позади. Чтобы Ада как можно дольше оставалась с ним, чтобы он смог, наконец, встретить рассвет с её головой на плече, а не с пустыми скомканными простынями, остывшим кофе и запиской с вытесненным отпечатком красных губ в нижнем краю. Её слова стеклянным эхом отзываются где-то далеко у него в подсознании: за кого же ты меня принимаешь, Ада, думает Леон, чертыхаясь, избавляясь от цепочки пуговиц, тянущихся от ворота её алой рубашки к бедрам, так удобно расположившимся на его собственных. На её лице почти не осталось следов макияжа, лишь небольшой мазок алой помады на нижней губе, и Леону хочется стереть его, чтобы полностью обнажить бледные, слегка приоткрытые губы, взглянуть на неё естественную, незащищенную даже её излюбленным иронично-равнодушным, сотни и тысячи раз отработанным выражением лица. В её покрасневших глазах читается печаль, которую не спрячешь учащенным дыханием и игривой улыбкой, поэтому следующее, что делает Леон — целует её шею, раскрашивая кожу еле заметными кровоподтеками, мягко прочерчивает кончиками пальцев линию вдоль её ключиц и медленно ведёт вниз, свободной рукой, наконец, справившись с застежкой бюстгальтера, обхватывает её грудь, чувствуя между пальцами напряженный сосок, спускает руки ещё ниже, обрамляя поцелуями совсем недавно исследованные пальцами ключицы. Женщина шумно вздыхает, и Леон тут же поднимает на неё беспокойный взгляд, искренне надеясь, что печаль в её глазах затмило любое другое чувство — хоть вожделение, хоть блаженство, хоть — особенно сильно хотел бы увидеть — смущение, и, облегченно выдохнув, снова прижимается губами к её коже. Пальцы Ады зарываются у него в волосах, а сама она выгибается навстречу его ласкам и, прищурившись от удовольствия, помогает ему стянуть с себя насквозь пропитанную морской водой рубашку. Она привыкла занимать ведущую позицию во всем, в том числе и в сексе, но позволять Леону доминировать над собой — приятно, чувствовать его поцелуи у себя внизу живота — еще приятнее, а когда он набирается смелости, чтобы резко вжать её тело в песок, не отрывая одну из рук от её промежности, Ада позволяет вырваться протяжному стону из своего горла и подается бедрами вперед, навстречу его пальцам, с удовлетворением отмечая, что мистер Кеннеди успел прекрасно изучить её тело и знает, как заставить её потерять голову от осторожных поглаживавший вдоль коленей или куда более настойчивых поцелуев во внутреннюю часть бедра. Он также знает, что она терпеть не может долгие прелюдии. Аду вновь как будто обдало жаром, вот только уже не плечи, а внизу живота. Леон, ради удобства перехватив и приподняв её ягодицы сильными руками, не сбавляя темпа, склоняется над ней, чтобы поцеловать её хоть куда-нибудь: чтобы попасть точно в губы, придется остановится, а останавливаться обоим до смерти не хочется. Леон наугад утыкается в её плечо, отчего Ада, будто проснувшись от ощущения миллиона пробежавших по ознобшей коже мурашек, притягивает его голову к себе, неровно выдыхая прямо ему в губы. Сквозь поцелуй у неё вновь вырывается неподконтрольный стон, и она прижимает к себе его спину, скрещивает согнутые в коленях ноги за его спиной, еще сильнее сжимаясь вокруг его плоти, пытаясь стать к нему еще ближе, еще теснее, хотя казалось бы — быть еще ближе попросту невозможно. Утром на его спине заалеет несколько неглубоких царапин — прямое свидетельство тому, насколько он хорош и как точно чувствует её тело, каждый сантиметр, каждый особенно чувствительный участок кожи. Одна из освободившихся мужских рук нежно обвивает её за талию сзади: все же как бы он не старался, а его прикосновения все равно слишком осторожные, слишком бережные, словно он даже дышать на неё боится. Она причинила ему столько боли, а он в ответ даже не может взять её с грубой силой — в глазах у Ады плеснулось разочарование, быстро сменившееся вновь уколовшим чувством вины. Я не достойна твоей любви. Ты заслуживаешь гораздо большего, нежели меня. Руки сами тянутся к его руке на её талии, и Ада кладет свою ладонь поверх его и ведет вверх, касаясь его пальцами своего живота, откуда чертит кривую линию к груди, зажимая между своих-его пальцев сосок, слегка надавливая на него и царапая ногтем, провоцируя еще один стон на выдохе прямо в его ухо. Леон, кажется, уже совсем близок к оргазму, поэтому не замечает, как Ада уводит его ладонь еще выше, замыкает у себя на горле и вжимает его пальцы в тонкую кожу шеи. Можешь считать это моим искуплением, — думает Вонг, чувствуя, как ей становится нечем дышать, и как зрение начинает мутнеть, размывая линию горизонта в одно большое чёрное пятно, и как Леон на пике удовольствия сквозь стиснутые зубы произносит её имя и ещё сильнее сдавливает пальцы на её шее и бедре. Из её груди вырывается очередной стон, на выходе прекратившийся в сдавленный хрип, от которого Леон приходит в себя и с ужасом отстраняется, поспешно слезая с её тела. — Боже, Ада, что за чертовщина? — Он с испугом наклоняется к ней, приподнимая за плечи, и едва касаясь проводит рукой по посиневшей шее с явственными очертаниями его собственных пальцев, даже в полутемках заметно контрастирующих с её обычной изящной бледностью. В ответ она делает глубокий шумный вздох и прерывается на середине, согнувшись пополам от внезапного порыва кашля. — Ты знаешь, из всех возможных смертей я бы предпочла смерть от твоей руки, — выпрямившись, осипшим голосом искренне произносит она глаза в глаза, игнорируя вопрос и вымученный, почти отчаянный взгляд Леона. Его лицо будто бы разом выражало чуть ли все существующие эмоции — и злость, и облегчение, и непонимание, и брови забавно то сводились острыми углами под переносицей, то расслаблялись обратно в мягкую линию — при всей серьезности ситуации Ада не смогла сдержать смешок. К гамме эмоций, отражавшихся на его лице, примешалось еще и искреннее недоумение, но он, не найдя, что сказать, немым укором ответил на её легкомысленную ухмылку и покачал головой. — Господи, Ада, а если бы я в самом деле тебя придушил? О чем ты, черт возьми, думала? Ты же прекрасно знаешь, я не могу контролировать себя рядом с тобой, — Его брови все ещё строго сверкали на неё с переносицы, но на щеках проступила тень легкого румянца: он отводит глаза и берет женщину за руку, поглаживая тыльную сторону ладони, успокаивая не сколько её, сколько себя. Подумать только, еще бы секунда-другая, и она, может быть, больше уже не вздохнула никогда. А ей как будто бы абсолютно все равно, судя по легкомысленной улыбке и расслабленных плечах, доверчиво опирающихся на его руку. — К сожалению, ещё как можешь, — усмехнувшись, отозвалась Ада и приникла к его груди, почувствовав, как на её талии вновь смыкаются чужие сильные пальцы. Он действительно не на шутку перепугался — это очевидно по его побледневшему лицу и хаотичному сердцебиению, неспособному выровняться уже достаточно долго, и Вонг тоже чувствует пробежавший по коже холодок страха. Какой бы она не была — живой ли, мертвой ли, Леон обречен на страдания при любом раскладе, и от осознания этого хотелось выть волком на медленно скользящую сквозь облака луну, бить кулаками об усиливающийся прибой и еще раз придушить себя, только в этот раз уже результативно — она в полной мере заслужила это. …однако он не заслужил. Ада вновь ругает себя за эгоистичные мысли и гонит их прочь вместе с очередным порывом ветра, от которого съеживается и теснее прижимается к теплому Леону, все еще нервно хватающему воздух как будто в последний раз.And I know that she will make me stronger And I know that she will make me see And I know that she will make me hunger But I don't know what more she'll do to me
— Это не сработает, — шепот Ады почти заглушает шум прибоя. Водная гладь на горизонте еле заметно отражает несмело проступающее зарево — совсем скоро рассвет, а они все еще плечо к плечу сидят на песке около моря, молча наслаждаясь свежим бризом и обществом друг друга. Пока еще есть возможность. Пока еще есть время. Пока она еще никуда не ушла, а его не гложет очередной приступ отчаяния, и они порознь друг от друга одновременно не стирают пальцы до крови, царапая стены от необъяснимой тоски. — Мы никогда не сможем сработать. У нас изначально не было шансов. Она представляется ему неразгаданной загадкой, недостающей несколько частей мозаикой, свободной и абсолютно независимой, вольной, разрезающей огромным размахом крыла небесную гладь птицей, сопровождаемой лишь свистом ветра в ушах и бесконечной тягой к жизни. Он определено романтизирует её образ в своей голове, и оттого не может понять, почему она так упорно противится идее быть с ним чуть дольше короткого промежутка от заката до рассвета. Поэтому Леон молчит, не зная, что ответить ей на это, и тянется к её ладони своей, которую женщина мягко, но решительно отталкивает. Её слова для него далеко не новость — он уже давно всё принял, но не может избавиться от мнимой, каждый день пускающей мучительный яд надежды в сердце. — Но ты все еще здесь. Со мной, — напоминает он ей, пытаясь заглянуть ей в глаза и надеясь увидеть в ней ту же самую боль, которая сжимает тисками его и без того неспокойное сердце. Она усмехается про себя. Леон, все такой же наивный, невинный и до боли милый Леон еще верит, что она может остаться с ним, спасти его, подарить ему успокоение, которого он так отчаянно ищет. Она усмехается и ускользает из-под его полного отчаяния взгляда. Сейчас её лицо слишком уязвимо. Слишком легко читается. Даже если ей больше нечего от него скрывать, даже если она уже все ему выложила ночью стоя по плечи в воде. Будет лучше для всех, если они оба притворятся, что ничего не было. Что она, ведомая слепыми чувствами, под влиянием алкоголя и располагающей обстановки сказала то, чего никогда не должна была. Так будет лучше для неё — она привыкла делать вид, что ей абсолютно все равно, и ему тоже было бы во сто крат легче, если бы он и дальше продолжал верить в её равнодушие. Ведь было бы?.. — Я хотела бы отдать тебе все, что у меня есть, — Леон не видит выражения её лица, но слышит, как напряженно она сжимает зубы и еле слышно всхлипывает. — Но все, что я могу тебе предложить сейчас — это моё тело и обещание, что я исчезну из твоей жизни как только ты этого пожелаешь. Больше никаких внезапных встреч. Больше никаких обязательств. Никаких надежд. Больше ничего. Встречаться раз в несколько месяцев ради ни на что не обязывающей ночи — легко. Уходить на рассвете, чтобы потом вновь встретиться неизвестно когда -…легко. Обещать навсегда быть вместе и бросить все, что у неё есть ради него… …если бы она и правда была так свободна, как он себе представляет, все было бы намного проще. — Я им не воспользуюсь, ты же знаешь, — Леон тоже отворачивается, чтобы пропустить сквозь пальцы горсть мелкого прибрежного песка. — Я столько лет не мог отпустить тебя. Думаешь, я смогу это сделать теперь? — А тебе точно стоило бы, — тяжело вздыхает Ада, не в силах поднять на мужчину глаза. До смерти боится того, что может в них отразиться. Она искоса бросает на него взгляд, изящно перекидывает ноги в сторону, поджимая под собой, и облокачивается спиной о его спину, чуть прогнувшуюся вперед под её весом. — Как и тебе, — эхом отзывается мужчина, и Вонг тихо смеется, понимая, что ей нечего на это ответить. Он прав. Бесконечно прав. Она нуждается в нем так же сильно, как он нуждается в ней. И именно поэтому она не имеет права подвергать его жизнь бессмысленному риску — сотням и тысячам цепей, которые сковывают её образ жизни, ограничивают её свободу, не позволяют заводить крепкие дружеские связи, и в случае попытки неповиновения врезаются в кожу так глубоко и так невыносимо, что иногда легче не сопротивляться и покорно следовать их воле и дальше. — Ты — единственная причина, которая заставляет меня подниматься с кровати по утрам и доживать до начала следующего дня, — продолжает Леон, улыбаясь, произнося эти слова, и хотя Ада не видит его лица, она чувствует это и кладет голову ему на плечо. — А потом до начала новой недели, оттуда — до нового месяца, а потом — до встречи с тобой. И так по кругу. — Ужасно. Без контекста можно подумать, что ты говоришь о психотропных веществах, — Вонг за иронией прячет целую бурю эмоций, но цепко удерживает их под контролем, хотя, казалось бы, после сегодняшней ночи в этом осталось крайне мало толка. — Ты наполняешь мою жизнь смыслом. Я не смею просить о большем, — Леону в жизни бы не пришло в голову пытаться ею манипулировать, о чем он посчитал необходимым тут же уточнить. Такой он все-таки прекрасный, думает Ада, вспоминая его улыбку, его отражающие лунный свет ясные глаза, его бескрайнюю и совершенно бескорыстную нежность к ней. По её щекам стекают еле заметные бисеринки-слезинки, которые она не торопится смахивать — теперь уже незачем. Я тебя не заслуживаю. Я слишком далека от тебя, и мне тебя не спасти. Солнце уже почти прорезалось над линией горизонта, окрасив янтарной позолотой водную гладь. Волосы Леона казались озаренными ослепительным нимбом, и его красивое лицо будто бы светилось изнутри, когда он повернулся к Аде с немым вопросом во взгляде. Он неподвижно ждет ответа, не отрывая глаз от её лица, запоминая каждый сантиметр, каждую неровность, каждую морщинку, хотя он и так знает её как наизусть, наверняка сможет воспроизвести даже с закрытыми глазами спросонья. Заранее готовится к предстоящей разлуке — от этого щемит сердце не только у него, и Аде опять хочется отвернуться от его взгляда, слишком пронзительного, слишком переполненного этой бессмысленной надеждой. Однако больше отворачиваться она не может. Не имеет права. С полным восходом солнечного диска над горизонтом Ада наконец отвечает.And she said you know that I can make you stronger Love, you know that I can make you brave But there is one thing that you must remember That I am to far gone for you to save