Холод

      Леопольд Стотч или просто Баттерс состоит в школьном совете старшеклассников, принимает активное участие в организации мероприятий, проводит игры среди начальных классов, также он член художественного и танцевального кружка, у которых репетиции по три раза в неделю, в последнее время он раздумывает над тем, чтобы вступить в научный кружок, ведь его члены каждую весну едут на математическую олимпиаду в Вашингтон. Он нагружает себя делами на целый день, тусуется в школе плоть до семи или восьми вечера — все это для того, чтобы оттянуть приход домой.       Страх уже с детства стал его самым ближайшим другом. Он окружает его везде, не оставляет ни на минуту, и даже когда бояться нечего, он напоминает о себе болью в ребрах или в ногах. Со временем он смиряется с ним, принимает его и встречает как старого знакомого с улыбкой и объятиями. Но смириться не значит победить. Он все еще боится. Боится, что отец вернется с работы недовольный или злой, боится, что мать встретит его с бутылкой водки в руках.       Рождество должно быть временем счастья и единения семьи, но для семейства Стотч это время, чтобы напиться и пожрать. Баттерс ненавидит Рождество, во время этого праздника что-то в нем всегда непоправимо ломается. Этот вечер заканчивается слезами и слабостью в теле. Оказавшись в своей комнате, он рассматривает синяки на животе, на ногах и на ягодицах. Он не бьет по видным местам. Переливаясь фиолетовым и синим, они напоминают парню космос, целую Вселенную его боли.       Он со злостью выключает свет и разноцветные гирлянды, оставаясь в полном мраке, в котором он не увидит доказательства своего загубленного детства и юности, отмеченных прямо на нем самом. Ему не спится. Он устал, но не чувствует сонливости. Эта усталость далеко не физическая, она исходит из его нутра. Он встает и подходит к окну, открывает занавески, смотрит на фейерверки и на людей, которые вышли, чтобы посмотреть на огни поближе. Это нерушимый обычай в Южном Парке — в рождественскую ночь выходить на улицу, чтобы любоваться грандиозным шоу салютов вместе со всей семьей. В последний раз он с родителями смотрел на салюты в четвертом классе.       Фейерверки светят красным, розовым, желтым — всем, чем только можно. Глядя на них, он хочет взорваться как они. Юноша прислоняется ладонью об окно, как оно вдруг немножко распахивается, прохладным ветерком приглашая на нечто безумное и опасное. Он поспешно закрывает его и снова оказывается в теплоте, но еще долго смотрит на фейерверки, над чем-то тяжело раздумывая.       Ему становится душно в комнате, он хочет пить, но он заперт, и ему кажется, что он задыхается в этой сраной комнате, в этом доме, в этом городе, в этой жизни. Что-то царапает его по груди, и это больнее отцовских ударов, больнее даже пустого взгляда матери.       С каждым криком из улицы — “Счастливого Рождества!” — на него находит такое беспредельное отчаяние, что он разрывается тихими рыданиями, вновь в нем просыпается тщательно спрятанная ненависть к себе, к миру, к своим родителям, все кажется невероятно пустым и бессмысленным. В эту праздничную ночь, когда другие веселятся и живут, он в своей маленькой темной комнатке, как пленник, наблюдает за счастьем других, не имея возможности получить свою.       Ему кажется, что одиночество окружает его со всех сторон, давит, словно стены, спереди и сзади, не даёт проходу, не даёт отдышаться. Он в ловушке.       Со слезами на глазах он смотрит на свое будущее, полное привычного страха. Он уедет из дома, переедет в другой город, синяки пройдут, но он знает, что навсегда привязан к этому дому, к этой убогой комнате, внутренние синяки такими были, такими же и останутся. Южный парк будет всегда влиять на его жизнь, куда бы он не поехал, этот город, что подарил ему столько страданий, никогда его не отпустит. Он не хочет такого будущего и не хочет такого настоящего.       Вдруг по ту сторону окна он замечает красную куртку, обтягивающую толстое тело Эрика Картмана. Вместе с ним идёт его мать, а затем присоединяются и три другие фигуры, его верные друзья. Баттерсу хочется заорать во все горло, так громко, чтобы весь город услышал, что не все в эту ночь счастливы. Эрик Картман — говнюк, эгоист, за всю свою короткую жизнь причинивший другим людям столько боли, как никто другой в этом городе, но даже у него есть семья и друзья. А Баттерс изо дня в день тщательно рисует на лице улыбку, даёт списывать домашку, приветствует всех знакомых, всегда готов помочь другим, но друзьями за эти десять лет он так и не обзавелся. На первый звонок он пришел в школу один, и один же из него уйдёт с последним звонком.       Вид счастливого Картмана в окружении близких ему людей провоцирует в блондине странное ощущение, к которому он не привык. Это чувство — ярость. Он в бешенстве за такую несправедливость, на душе мерзко, как будто туда плюнул сам Бог. Но почему же "как будто"? Так и есть. Бог — тот ещё кусок говна, даже хуже Эрика. На его совести боль миллиардов людей по всему миру.       Баттерс распахивает окно, позволяя морозному ветру окутать его измученную плоть. Ему холодно, и ему кажется, что вся его сущность вместе с телом леденеет и покрывается снежинками. В эту ночь он впервые попробует дать отпор своей судьбе, сегодня он будет счастлив, пусть и на мгновение, но в последний раз искренне улыбнется.       Быстро одевшись, он спрыгивает с окна на дерево и таким образом оказывается на земле.       Он идет, словно пьяный, к центру, где собирается большинство людей. Он не знает, что ждет от этой затеи, он просто хочет почувствовать жизнь. Он знает, что после шоу его одноклассники каждый год собираются в доме Токена, чтобы отпраздновать Рождество самим, уже без взрослых. Он пойдет туда. Впервые за всю жизнь. До этого родители не пускали его. Точнее отец запрещал, а маме же всегда было плевать на сына.       На площади он видит неразлучную четверку. Его замечает Кайл и подзывает к себе. Он подходит.       — Привет, — почти одновременно говорят Стэн и Кайл.       Кенни просто машет рукой, а Картман и вовсе не здоровается.       — Привет, ребята, — он не узнает свой голос: дрожащий и надтреснутый.       Парни тоже странно на него смотрят.       Кайл заботливо спрашивает:       — Что-то случилось?       Кайл всегда нравился Баттерсу, возможно, их отношения могли бы перерасти в нечто большее, чем просто холодно приятельские, но у него под боком уже теснились трое ртов, которых тоже надо было кормить дружеской поддержкой, так что извини, Лео, но ты опоздал.       — Ничего, просто замерз, — он улыбается. За десять классов в школе он так и не понял физику, не прочитал ни один роман Диккенса, но зато мастерски научился давить ненастоящую улыбку так, чтобы она казалось от всего сердца.       Парни успокаиваются. Стэн спрашивает, что им подарили родители. Ему подарили классные наушники и компьютерную мышь, Кайлу — вязаный свитер и несколько книг, Кенни показал ключи от старой дедушкиной машины и сказал, что после небольшого ремонта уже в следующем месяце он сможет подбрасывать их до школы, Картман же похвастался новыми часами на руке. Баттерсу хочется снять с себя одежду и показать самый большой синяк, почти полностью охватывающий правый бок, но врет и говорит, что ему подарили рубашку и книги.       Они болтают, и он узнает, что после школы они планируют вчетвером уехать в Нью-Йорк, снять одну квартиру, учиться или работать, где они пожелают, и уже сейчас они копят деньги на первый месяц. Баттерса одолевает зависть. Жизнь этой четверки кажется такой далекой, непонятной, и такой желанной. Их будни полны приключений, драмы, любви и юношеской беззаботности, а будущее обещает насыщенную взрослую жизнь. Он с тяжелой тоской вспоминает всю эту активистскую ерунду, в которой он погряз, которую он делает совершенно машинально, единственное, что толкает его на них, — это страх. Все это бессмысленно, как и вся его жизнь.       Слез уже не осталось, поэтому он стоит совершенно невозмутимый и отрешенный, возможно, слишком отрешенный, потому что Кенни легонько хлопает его по плечу, внимательно смотря на него своими голубыми глазами. Баттерс улыбается.       Они вместе идут к Токену, на пути попадаются другие его одноклассники: Крейг, Твик, Джимми, Бебе, Венди…Он учится с ними первого класса, целое десятилетие они провели в бок о бок, но он знает о них ничего. Нет, конечно, он знает, что Венди феминистка, Бебе учит немецкий и хочет связать жизнь с языками, Крейг любит видеоигры и животных, Твик очень нервный, но добродушный парень, а Джимми травит лучшие шутки в школе, но он не знает о них реальных — чего они боятся и о чем они мечтают? Они тоже ничего о нем не знают. Стотчу вдруг становится очень грустно от того, насколько людям плевать на других людей, насколько они все далеки друг от друга. Один маленький город, одна маленькая школа, где все друг друга видят каждый день, но какая большая пропасть между всеми ими. Самое худшее, что Баттерсу так и не удалось узнать кого-то реальным, как и никто не узнал его за все это время.       Вечеринка в самом разгаре, и ему невыносимо сильно хочется напиться. Он пробует какой-то коктейль, и ему становится противно не только из-за алкоголя, но и от самого себя, от его глупого желания влиться туда, где ему нет места.       Он сидит на скамейке в саду. Ему семнадцать, и впереди вся жизнь, но он не хочет этой жизни, ему тошно на этой планете. Он не знает, для кого он живет, для кого он терпит унижения и избиения.       Кто-то к нему подсаживается. Лео поворачивается и видит оранжевую парку и светлые растрепанные волосы. Это Кенни.       — Что тебе надо? — грубо спрашивает он.       Он не будет больше давить улыбку, он устал от всей этой игры, да и смысла уже нет.       — У тебя какие-то проблемы?       «Вся моя жизнь — это сплошная проблема».       Он уже открывает рот, чтобы снова притвориться нормальным и счастливым, но что-то резануло по нему, и он отвечает:       — Знаешь, Кенни, у меня дохуя проблем.       — Правда? Какие? — Маккормик не звучит удивленным.       — Ты когда-нибудь чувствовал себя не причастным к этому миру? Будто ты в тюрьме и из решетки смотришь на небо и на солнце, не понимая, что это? Это чувство уже слилось со мной, захватило меня в свои толстые цепи.       Вот сейчас он удивляется.       — Сказать честно, я и не задумывался об этом никогда.       Кенни стало жалко этого нездорового и худенького парня, одиноко сидящего в саду, и когда он решил как-то поддержать его, он пожалел, что вообще подошел к нему. Он то думал у Баттерса какие-то проблемы с девушками или там с родителями поссорился, а тут такое. К сожалению, он мало чем может помочь.       Он не из тех, кто много думает о плохом, а плохого в его жизни хватало: нищета, папа-пьяница, брат в тюрьме, но он научился со всем этим справляться. У него есть подработка, родители, пусть и пьянчуги, но любящие, и девушки его любят, а то, что брат в тюрьме — это даже хорошо: одним ртом меньше, да и выйти он должен скоро. Маккормик считает, что все проблемы у Баттерса из-за того, что он слишком много думает. Надо бы ему развеяться.       — Не находишь тусу скучной? — спрашивает он.       Лео пожимает плечами:       — Не знаю. Не с чем сравнить.       — Поверь мне, она скучная. Пошли, тебе, кажется нужен воздух вдалеке от этого шума.       Кенни притащил его на Старк пруд, благо располагается он недалеко от дома Токена.       — Расскажешь по подробнее?       И Баттерс рассказывает. О его ужасных родителях, о синяках, об одиночестве, о постоянном чувстве ненужности, о своих страхах, о своей пустой жизни сейчас и в будущем, о бессмысленности всего, что он делает, о темной комнате, где его запирают, о фейерверках. Поток его слов льется, словно бушующий водопад, он сотрясает громом ночной зимний воздух, а Маккормик тем дольше слушает, тем меньше его понимает. В конце Стотч не выдерживает и плачет.       — Давай, дружище, поплачь. Тебе это необходимо.       Он действительно не понимает все эти душевные терзания. Он, несомненно, понял, что у него больные родители, и что у него нет друзей, но эти странные метафоры о пустой жизни, о комнате и о фейерверках оставили его только недоуменным.       Он вдруг вспомнил, как в средних классах, когда семейство Кенни переживало ужасные трудности, Баттерс делился с ним своей едой, предлагал деньги за пустяковые задания, давал в долг, но не напоминал и не просил вернуть его обратно. Ему становится совсем жалко его. Баттерс — хороший парень, он не заслуживает к себе такого обращения.       Ему не нужно быть тончайшим психологом или красноречивым златоустом, чтобы успокаивать других, он привык действовать, а не думать о причинно-следственных связях, поэтому он тянет Лео за плечи и обнимает. От Маккормика пахнет летом и любовью, он теплый, и Стотч крепко к нему прижимается.       Есть в Маккормике особый талант казаться родным и близким, даже если ты его совсем не знаешь. У него широкая и добрая душа, любому найдется там место и с любым он готов делиться. И Баттерс поддается, он льнет к нему, и он верит ему. А затем он его целует, а Кенни не противится, он сделает все, чтобы парню полегчало.       У Кенни пухлые и мягкие губы, а у Баттерса — сухие и обмороженные. Теплота его губ и тела на прекрасное мгновение заполняет пустоту в Стотче. Это был сладкий поцелуй, и Лео неподдельно улыбается. Они отстраняются, и Баттерс откидывается на скамейку, полной грудью наслаждаясь этим моментом, где он не был больше одинок.       Маккормик смотрит на его бледное, бесцветное лицо. Какое-то оно у него…мертвенное, увядшее. В Баттерсе действительно все увяло. В нем увяла сама жизнь, и поцелуй, к сожаленью, не расцвел его, а слегка затеплил. Как мало он сейчас похож на того гиперактивного одноклассника, который, казалось, интересуется всем. Он приближается и видит короткие светлые ресницы, покрытые инеем, темные мешки под глазами и красные от слез белки глаз. Пар вокруг его рта практически становится незаметен, и Кенни серьезно пугается, что он умер. Но нет, Лео шевелит глазами и смотрит на него.       — Спасибо, — шепчет он.       — Да, не за что.       — Можешь уходить. Тебе уже нечего делать тут.       — Ты уверен? — он хмурится.       Он не хочет оставлять его здесь в таком странном пугающем состоянии. Баттерс походит на призрака, весь его вид какой-то эфемерный и отсутствующий.       — Да, уходи!       Кенни еще немного сопротивляется. Он беспокоится, но если честно, то уже довольно поздно, парни, наверное, его потеряли, и всю выпивку скоро разберут.       — Иди домой Баттерс, уже холодно, а можешь пойдешь со мной?       — О нет, ты исполнил все мои желания, пока!       — Иди домой, — повторил Маккормик, — и пошли нахуй своих родителей! Ничего, остался год, а потом все дороги будут перед тобой открыты! Уедешь, куда подальше от них, и заживешь новой жизнью. Пока, дружище!       И он уходит. Эта беседа с Баттерсом, несомненно, странно на него повлияла, но, скорее всего, сейчас он напьется и назавтра ничего не будет помнить. Потерянные и опустошенные, Кенни знаком с такими с детства, это немного его родители, его старший брат, такие сидят в баре, где он работает, таких он видит, когда идет домой по своему неблагополучному району. Он видит таких так часто, что уже привык чувствовать их мертвое дыхание у себя под боком, они для него уже обыденность. Лица смешиваются в кучу, и они выветриваются из его памяти.       Баттерс долго смотрит на удаляющуюся фигуру в оранжевой парке, а затем переводит взгляд на Старк Пруд. Он, конечно же, не пойдет домой, он знал это уже тогда, когда сбежал через окно. Он больше никогда не вернется, никогда не увидит мерзкие рожи своих родителей и бесконечно этому рад.       Он медленно подходит к пруду. На нем тонкий лед, что мгновенно трескается под его ногами. Юноша снимает верхнюю одежду, и на секунду это возвращает его в комнату, когда он также стоял перед отрытым окном и позволял ветру обнять его. Тогда он немного замерз, сейчас он уже почти замороженный, но это недостаточно. Он хочет, чтобы каждая клетка его тела покрылась инеем и льдом, и тогда все пройдет. Заледеневшие уже не чувствуют боли, даже холода, они не чувствуют ничего. Пруд влечет его, он кажется таким умиротворенным и спокойным, скоро и он будет таким. Лед разрушается под ним, и Баттерс погружается в воду, он идет дальше и дальше, пока его конечности не замерзают и не тянут его вниз.       В свою последнюю минуту он благодарит Кенни и больше никого.