Без зависти

      За окном вечерней электрички быстро проносились деревья и здания, и только электрические провода, натянутые вдоль путей, волнами перетекали от столба к столбу.       Внутри было на удивление душно и тихо. Весь вагон был залит неприятным жёлтым светом, и то ли смеясь, то ли флиртуя, подмигивала возле меня лампочка, и я, разморённый духотой, совершенно не мог противиться усталости, от этого глаза закрывались сами собой.       Казалось, эта поездка длится целую вечность, как будто всю свою жизнь я еду в этом вагоне, и вагон всю мою жизнь — от самого её начала до самого её конца — едет по заснеженным рельсам, изредка встречая на своём пути мужчин и женщин в апельсиновой униформе, которые провожают его так, словно только его всю свою жизнь и видят — один и тот же вагон с одними и теми же людьми, и будто вагон этот оторван от остального состава, будто во всём мире есть только вагон, полный пассажиров, заснеженные рельсы и люди в апельсиновой униформе.       Чтобы не уснуть окончательно, я пролистал музыку до Queen и стал рассматривать тех, кого мог увидеть, сильно не напрягаясь и не привлекая к себе внимания.       Напротив сидела молодая мамаша с надувшейся, словно воздушный шар, дочкой, которая пальцем выводила на запотевшем стекле непонятные каракули.       У тамбура топтался коренастый мужчина в спортивной куртке нараспашку. В одной руке он держал небольшой букет красных роз, а другой то и дело доставал из кармана классических брюк старенький телефон и проверял время.       Рядом с ним сидела подслеповатая бабушка, главным занятием которой было внимательное разглядывание содержимого телефона сидящего рядом незнакомца — парня лет семнадцати, которого такое соседство совсем не устраивало, и он всеми возможными, но приличными способами старался от неё отодвинуться.       Я посмотрел на время. Ехать оставалось ещё пятнадцать минут. До Нового года оставалось два с половиной часа. ***       Дом встретил меня запахом запекающейся в духовке курицы, мандаринов и песнями Фрэнка Синатры. Отец неспешно паял гирлянду, а мама, размахивая палочкой, сервировала стол в гостиной.       Да, с отцом у меня было много общего. Он так же, как и я, не переносил магического вмешательства в те дела, которые можно было выполнить без волшебной палочки, и которые он делал хорошо сам. До знакомства с мамой он пару лет проработал в автомастерской электриком и многому там научился, поэтому дела электричества в нашем доме всегда были под его контролем, за исключением некоторых случаев.       Это был первый Новый год за последние лет пять, когда мы должны были все вместе собраться вокруг традиционного оливье, посмотреть обращение нового Верховного Чародея и запустить в небо пару фейерверков из палочек, чтобы порадовать соседскую детвору.       — А Миша что, ещё не приехал? — нарочито пренебрежительно спросил я, повесив куртку и, совсем как в детстве, закинув шарф на верхнюю полку, как всегда неудачно, — он кашемировой змеёй свесился вниз. Так я его и оставил.       Для меня эта поездка была волнительной, потому что Мишу я не видел несколько месяцев. Я как мог избегал его в Ведомстве, пока занимался официальным подтверждением своих магических способностей, хотя прекрасно знал, что именно он постарался облегчить для меня эту долгую процедуру и скрыть моё участие в деле Чижевского.       — Сказал, ненадолго задержится на работе, — просто ответил отец, продолжая заниматься своим делом.       Я поморщился, вспомнив, как, устроившись в Ведомство, Миша стал пропадать на этой своей работе. Однажды на Новый год он так и не появился, хотя ждали его до трёх часов ночи. Сказал — операция. Секретная. Вот так. Родители волновались жутко, потом привыкли и даже стали гордиться, что их сын занял такую почётную должность.       — Ты, значит, теперь маг? — спросила мама, появившись в дверном проёме. Её светлые волосы были уложены и напоминали мне причёску Нади из «Иронии судьбы».       — Маг, — кивнул я. — Господин Вернер взялся меня изучать.       — Поосторожнее с Вернером, — предупредила она. — Дядя Коля учился с ним в Школе и рассказал мне кое-что о его безумных экспериментах. Не могу поверить, что он главный врач!       Мы с папой переглянулись. Николай, мамин дядя, был тем ещё выдумщиком. Иногда мне даже казалось, что фантазёром, о котором говорилось в знаменитой песне, был именно он.       Дядя Коля никому не нравился, то есть ни у кого доверия не вызывал, потому что увлекался теориями заговора и прочими сомнительными вещами. Пару лет назад он решил написать фантастический роман о влиянии слизи флобберчервей на мозг человека и о любви бедной чародейки к молодому магу, чей отец занимался их разведением. В связи с этим дядя Коля перестал посещать семейные торжества, и все родственники смогли выдохнуть свободно. Потом он пообещал выслать по экземпляру книги на каждую семью, на что все ответили готовностью прочесть её и поделиться впечатлениями. На том и разошлись: родственники — в счастливую жизнь без теорий заговора, а дядя Коля — в добровольное затворничество.       Я ответил, что буду смотреть в оба, и прошёл в нашу с Мишей комнату.       Стены моей половины были завешаны плакатами из журналов с изображениями немаговских знаменитостей, на его половине красовалась карта Магического мира, семейные фото- и колдографии, а также колдографии «примеров для подражания».       Среди них даже был бывший Верховный Чародей: ещё молодой, он благодарно улыбался Совету, только что объявившему своё решение в выборе его на главную должность магической России.       Я с грустью окинул взглядом половину комнаты брата, которая по сравнению с моей была по-настоящему волшебной.       Мне на всю жизнь запомнился день, когда Мишу забрали в Школу. Тогда на его стене не было ни карты, ни тем более колдографий Верховного Чародея — они появились здесь лишь летом после второго курса, когда он вернулся оттуда совершенно другим человеком.       В то августовское утро родители озабоченно бегали по дому, собирали необходимые вещи, как будто собирали его в летний лагерь, давали наставления. Я сидел на верхней ступеньке лестницы и наблюдал за тем, что происходило внизу. Мама волновалась: это было заметно по её раскрасневшимся щекам и влажным глазам; папа, как в «Простоквашино», носился за ней со стаканом воды. Сам Миша, лохматый и без переднего зуба, хлопал глазами, ничего не понимал и старался напоследок хорошенько напакостить.       Ровно в девять раздался звонок, и на пороге появилась женщина, одетая как Мэри Поппинс. Она с интересом осмотрелась, подала руку отцу и кивнула матери, потом поманила Мишу за собой. Он неловко подхватил небольшой чемодан, крепко обнял родителей, не то гордо, не то зло сверкнул глазами в мою сторону и скрылся за дверью.       Хотелось, чтобы и за мной однажды кто-нибудь пришёл, но этого так и не случилось.       На моей кровати калачиком свернулся серый кот Рыжик, которого отец подобрал на улице в сильный мороз три года назад, а мама помогла его отогреть, приготовив какое-то тёмно-зелёное снадобье. Кажется, в наше с братом отсутствие Рыжик стал полноправным хозяином комнаты, — об этом свидетельствовали валявшиеся на полу игрушки: бантики на верёвках, резиновые мячи, рыбы и мыши. Я опустился на колени и осторожно, стараясь не спугнуть кота, стал гладить его по голове. Он лениво разлепил глаза и, не удостоив меня вниманием, зевнул.       Миша появился перед домом из воздуха — опять эти магические штучки. Была у них, у Стражей, такая дурная привычка.       Внизу стихла музыка и послышались голоса.       Он пришёл не один.       И правда, когда я спустился, то увидел Бахрушина с виноватой улыбкой на лице, который стоял позади Лары, уже рвавшейся помогать маме с закусками.       — Семён, — кивнул он.       — Стражи, — поздоровался я в ответ. — Это все, или вы полным составом?       Лара нахмурилась. Я вежливо улыбнулся, чувствуя себя обязанным за их молчание, и развёл руки в стороны:       — Наш дом — ваш дом. Располагайтесь.       Мишу я встретил на кухне. Он совсем по-человечески, то есть по-немаговски, тянулся к верхней полке за имбирным чаем и всё никак не мог его достать. Я вытащил палочку из кармана джинсов, и пачка имбирного чая спикировала на стол мимо напряжённых Мишиных пальцев.       — Я и сам мог бы достать, — спокойно сказал он, оборачиваясь, а затем удивлённо приподнял брови и ухмыльнулся. — Подловил.       — Всегда мечтал так сделать, — довольно ответил я. — Ты Ведомство-то чего сюда припёр? Из соображений безопасности? Так я и без них тебе задницу надрать могу. Теперь.       — Мечтай.       Мы засмеялись, и я впервые за долгое время почувствовал себя дома. Без зависти, без ненависти, без необходимости скрываться.       — Слышал, многих уволили после расследования, — осторожно начал я, чтобы никто не смог нас услышать.       — Это… долгая история, Сём, — он покосился на чай. — Я не хочу сейчас это обсуждать.       Я понимающе кивнул и оставил Мишу одного заваривать чай для наших гостей.       Бахрушин кружился возле отца и задавал вопросы о немаговской технике: «А это как работает? А это? Да вы что! Нам бы такое в Ведомство!» Больше он, конечно, хотел показаться вежливым, и отец это прекрасно понимал, но не отказывался поболтать о том, в чём хорошо разбирался.       Лара, весело покачиваясь в такт музыке, по воздуху переносила дополнительные приборы на стол, а мама командовала, что, куда и как ставить. Эти женщины быстро нашли общий язык и теперь могли считаться подругами.       Без двадцати двенадцать все приготовления были закончены, и мы расселись за столом, болтая на разные темы. Мне задавали вопросы о магии, Мише, помимо работы, — о новой квартире, куда он не так давно переехал: не протекает ли чего, не нужна ли какая-нибудь помощь.       Мама много расспрашивала Лару и Бахрушина о работе и отношениях, но они отвечали уклончиво и выдавали информации ровно столько, сколько нужно было, чтобы не обидеть её количеством слов, и чтобы не сболтнуть лишнего.       Верховный Чародей, обращаясь к магам, говорил о поддержании мира с немагами, о взаимном уважении и поддержке, а также о том, что антинемагическая деятельность будет преследоваться законом жёстче, чем когда-либо. Потом он представил нового Тайного советника — бывшего адъютанта при прошлом Чародее.       Бахрушин довольно кивнул: хорошая кандидатура.       Когда часы забили полночь, и все подняли свои бокалы с шампанским, загадывая желания, я посмотрел на Мишу, который посмотрел на меня, и одними губами сказал:       — Прости меня, Миш.       Миша тепло улыбнулся и кивнул.       Нам предстояло ещё много работать.