***
Когда всё более-менее уляглось, и Джумин позабыл совершенно, что Севен может представлять личную угрозу — кроме распускания в чате слухов о его сексуальной ориентации, — хакер снова берётся за своё. Новейшие системы безопасности, кажется, по сложности прохождения для него не выше, чем босс первого ранга. И это при том, что его уровень ушёл далеко за сотый, а максимальный — семидесятый. Хан уже начинает раздражаться, и даже Джэхи, ненавидящая кошку всем сердцем, жалеет её, но только до следующего раза, когда приходится с ней сидеть. Джумин предупреждает пойманного с поличным Севена о том, что у охранников, вообще-то, есть огнестрельное оружие, и записи с камер, где красноволосый пробирается в его дом, точно не оправдают парня в случае суда. Откровенная угроза. И ответ на вопрос "а сработает ли?" слишком очевидный. Севен уходит через открытую дверь — и почему она открытая? — на середине длиннющего монолога о том, почему Элизабет Третью нельзя называть Элли и ещё о многих подобных вещах, успев больно хлопнуть Джумина по плечу и прокричав "Адьёс". На полу остаётся шерсть кошки — за неё особенно жалко — и начатая пачка чипсов. Ну, не может же этот парень быть идеальным во всём. У Хана остаётся большой отпечаток ладони, который позже превратится в синяк. Он думает, что Люсиэль переходит все границы, начиная с того момента, как впервые притронулся к его кошке и стал Ви слишком близким. И совершенно не хочет думать о том, что сам, без подначек и просьб, подвигает эти границы всё дальше и дальше в комфортную для парня сторону.***
В следующий раз Джумин находит в своём кабинете Севена с длинным хвостиком на голове, улыбающегося во все тридцать два. Кажется, если бы с телом можно было делать подобное, то парень бы взломал самого себя и как-нибудь изменил по-странному. По мнению Хана, надпись "Я полный придурок" на лбу идеально подошла бы. Севен говорит, что люди проще программ в сто раз: ему стоило только позвонить в компанию и представиться владельцем автопарка, чтобы ему назначили встречу. То, как его не узнали в этом парике, даже по цвету подходящему к натуральным волосам, остаётся загадкой. Наверное, Джэхи на перерыве, а больше и некому было остановить это безумие. Зная Севена, вряд ли он платил кому-либо за проход, но охрану всё-таки стоит поменять. — Вот знаешь, Джумин, я долго думал о том, почему ты такой злой, — глупый парик оказывается сброшен на пол. — И не разрешаешь мне видеться с Элли. Ты ведь даже забрал мои чипсы. Признайся, они были вкусными? Люсиэль начинает напирать вперёд, не слишком пытаясь сдерживать смех. И хоть это вроде как шутка, но расстояние между ними незначительное, даже воздух греется сильнее, и руки на подоле пиджака вполне реально тянут вещь вниз. — Ну, держи это в секрете. Как тебе угодно. Но я всё-таки понял причину, — голос приобретает мурлыкающий оттенок, и рука тянется к чужой щеке. — Ты гей. И из чата сливался потому, что это правда. Это, вообще-то, неправда. Джумин вслух сказать не может, потому что у него во рту вдруг оказался чужой язык, а по подбородку слюна течёт. Он как-то поздно понимает, что вообще происходит и кто перед ним находится, целуя уверенно и мокро, ужасно мокро, но собирается и холодно отталкивает Севена от себя, вытирая лицо чужим воротником. Можно было и своим пиджаком, потому что его всё равно не спасти уже от рук Люсиэля, но так спокойнее. — И даже вина не выпьем? У тебя совершенно нет воспитания, — голос Джумина серьёзный, и глаза сияют металлом — делает вид, что контролирует всё. Или это и правда так, потому что не такой реакции Севен ждал. Всё резко отклонилось от сценария. — Пройдём. Тебе, наверное, даже показывать не надо, где что, верно? Хакер кивает, избавляясь от растерянности. Он не знает, с чем согласился, потому что шум в ушах странный, но связь налажена, и вот уже опережает Хана, плюхаясь посередине огромного дивана. По чужим правилам играть не хочется. — Джумин-а, не боишься, что в Сеть попадёт очень интересное видео с тобой? — Севен уверен — Хан знает, какой сюжет ждёт их дальше. Не маленький же. И не сопротивляется даже. — Нет. Ты всегда камеры отключаешь. Не думай, что я не замечаю, как странно на них мигают лампочки по ночам. И не строй удивлённое лицо: ты ведь даже сообщение мне оставлял. И не- Смех парня достаточно громко проноситься по высоким потолкам и эхом стучит в голове. Джумин скидывает пиджак и выплёскивает красное вино прямо в лицо Севену — за то, что не дослушал; и так удобнее пить, — получая в ответ усмешку и горящие глаза. Диван запачкан тоже, но то с ним ещё будет: кровать-то далеко. Люсиэль так же проедает взглядом лицо напротив, перехватывает руку на сгибе локтя, растягивая пуговицы, и кусает кожу возле запястья. Глаза в глаза — по телам идёт волна, ускоряющая ритм — пульс в вене под губами отбивает чёткие десять ударов за несколько секунд. — Меньше слюны, — уже не так бесчувственно, как обычно разговаривает Хан, но всё ещё недостаточно. Севен ловит себя на мысли, что хочет, чтобы он задыхался от чувств. И стоны, с его-то прекрасным низким голосом, отличные должны быть. Всё-таки, такая порнушка набрала бы много просмотров и желающих. Не зря же по нему страдают не только девушки. (Хакер не поделился бы записью ни с кем и ни за какие деньги, но теоритически на этом можно сделать целое состояние) Вопреки своим же словам, Джумин слизывает вино со скул и губ, оставляя след, который холодит кожу, но не краснеет. Дышит тяжело, рвано и глаза, поддёрнутые дымкой, прикрывает постоянно, но спокоен достаточно. Севен рывком стягивает с себя одежду и радуется, что не надел официальный костюм, как хотел изначально. Его движения зеркалятся, но Джумин умудряется справиться быстрее, оставляя белую расстёгнутую рубашку, уже измятую и в красных потёках. Опыт, думает хакер, с Ви, наверное. Руки сами лезут под рубашку Хана, оставляя царапины, щекоча бока и добираясь до выступающих косточек бедёр; Джумин гнётся в пояснице, почти полностью ложится, уходя от неприятных прикосновений, и поворачивает голову так, чтобы смотреть прямо. В глазах у него какой-то огонь красный, помимо отражающихся огненных прядей волос, и пальцы, окольцовывающие запястья парня, горячие и нежные до ужаса, но чувствуются обмораживающим льдом. Севен играет в гляделки недолго: не выдерживает просто. Джумин какой-то нереальный на контрасте с его повседневным поведением и с этими мягко-холодными прикосновениями. Он, не понимая, почему парень вдруг замер, шепчет "Люсиэль?", а хакер думает, что это как-то слишком. Всё — слишком. А он, между прочим, ради этого и приходил. Подготовлен. Наверное, к такому всё-таки нельзя быть готовым, и он успешно забывает о смазке, лежащей в кармане. Джумину больно, даже капля с глаз падает, впитываясь в обивку дивана, когда Севен начинает входить без подготовки, насухо, но он стонет довольно и красиво, так что парень, кажется, правильно всё сделал; в этот раз немного неосознанно, но понял, как надо. Даже то, что так неожиданно завалился в чужой дом и оставил на теле кучу следов — Хан очевидно не самый простой человек и ещё, по-видимому, немного извращенец, и даже ноги свои безобразно-длинные на плечи сам закидывает, выдыхая горячо и неожиданно громко: — Ты что-то не болтаешь совсем. Разве что-то не так? Севен отвечать не хочет, так что толкается, упираясь головкой в чувствительную точку, наслаждается оборванной стоном фразой — стонет Джумин великолепно. Лучше, чем он представлял. Уровень умения парня взламывать системы безопасности даже близко не стоял, — и думает, кусая ключицы и доверительно подставленную шею, что слишком много сегодня мечтает и витает в облаках. Рубашка от того, что Хан от толчков по дивану выше поднимается и уже упирается макушкой в подлокотник, опустилась вниз и измялась полностью; Севену кажется, что такой Джумин, подмахивающий и глотающий воздух раз в минуту, простит ему даже любимую рубашку; даже если он Элли к себе заберёт; да хоть что. Такой Джумин не против и на колени чужие пересесть, методично опускаясь вверх-вниз с бешеной скоростью и опираясь сжатыми в кулачки ладонями о грудь; и ни слова не говорит, когда Люсиэль кончает глубоко внутрь, раздирая и так красноватые от следов бёдра до крови, только брови сводит в вспышке удовольствия и руки на шею переводит, двинувшись ещё несколько раз, чтобы Севен с ума сошёл окончательно, наверное. Он поднимается немного неловко — смазку всё-таки нужно было использовать — и сбрасывает-таки рубашку окончательно; она белым пятном ползёт по белому ковру. — Я читал, что тот, кто снизу — гей, — Севен оживает быстрее. — А ты даже и не отрицаешь. Джумин одном глотком осушает бокал, который был для хакера, и выразительно так смотрит в глаза почти полминуты, вроде "какой же придурок", но выгонять не спешит. Севену хватает секунды, чтобы понять: он попал, кажется. И на этот раз сбежать так просто не получится. От самого себя трудно спрятаться. За столько же времени он подрывается за Ханом, уходящем в душ. Джумин выглядит раздражённым, когда закрывает дверь, но уже через минуту вполне добровольно выгибается в пояснице, упираясь щекой в холодную стенку душа. Колени дрожат ещё с прошлого раза, и он держит только из-за поддерживающих рук, а семя внутри вытекает под напором и смывается горячей водой. Вряд ли полузадушенное "Люсиэль" означает недовольство.***
Джумин говорит, что в следующий раз, когда Севен приблизиться к его дому ближе, чем на сто метров, он разрешит охране стрелять в голову. Вся ответственность на нём. Севен возвращается уже завтра, и дверь ему открывает его высочество Джумин собственной персоной. Джумин не может отрицать, что иногда этот парень слишком хорошо его понимает.