***
— Где Мидория опять? — Если его нет в общежитии, то он с Всемогущим. Если не с ним, то ты и сам знаешь. Урарака неохотно оторвалась от своих заданий. У нее было так много долгов, что кто-то поставил круглую сумму на ее отчисление. Еще чего. Пока здесь Изуку — она отсюда ни ногой. — Я хотел сказать, что ему следует обратить внимание на учебу. — Он умный парень, Иида. Он все понимает сам. — Заканчивается семестр. — Уж я-то знаю об этом! — Скоро экзамены. Очако выглядела так, будто сейчас же отправила бы своего одноклассника в далекое планирование над Мусутафу. — Что ты от меня хочешь? — Поговори с ним! — Если он сейчас там, то я не буду с ним говорить об учебе. Урарака нервно щелкала ручкой. Такие разговоры стали слишком частыми. Милые беседы отошли на второй план с тех пор, как Тодороки не появлялся на занятиях. Его перевезли из медпункта в больницу. Он пришел в себя, но был катастрофически слабым, потому что разница в температурах по-прежнему не уходила. Ему тяжело давались любые задания на координацию — попробуй параллельно делать две вещи, когда одна часть мозга горит, а другая стынет, и ощущение этого само по себе не дает ничего сделать. Использование причуды лишь ухудшало ситуацию. Никто не знал, как ему можно помочь, поэтому выбрали одну единственную тактику — ожидание. А ждать можно было бесконечно. Девушка смотрела на старосту с некоторым укором — она ясно обозначила свою позицию, но тот был непреклонен. — Хорошо. Когда он вернется, я поболтаю с ним. Но не ожидай многого. Она продолжила делать свои задания, но не могла сосредоточиться — руки дрожали, и ручка вырисовывала неровные линии в тетради. Разговаривать с Изуку она не хотела. Теперь им было тяжело найти общий язык. Странно, как человек может стать столь замкнутым за такое короткое время. И кажется, что ничего в нем внешне не изменилось, и на учебе он каждый день до конца, но энтузиазма в его глазах отчего-то не виделось, даже Кацуки это заметил. Мидория отмахнулся и от своего заклятого друга, оставив его где-то на задворках своей души, развернувшись спиной и уйдя. Тогда Бакуго впервые не знал, что ему делать, и нутро его наполнилось тлеющей злобой, перешедшей в горечь утраты чего-то невыносимо важного. Стало тошно от того, как просто он стал никем для Мидории. Это был больше не тот Деку, что ей когда-то так нравился. Он ходил как тень, молчал, изредка с улыбкой говорил «я в порядке» и шел дальше. Он не вдохновлял и не вдохновлялся. Его не видели на классных собраниях, он не принимал участия в совете студентов и оставался в стороне при вечерних посиделках. Едва ли он вообще был в общежитии — он не оставался в нем надолго, убегал или к Всемогущему, или в больницу. Все знали, куда он ходит, но никто никогда не останавливал его. Урарака провожала его взглядом и каждый день говорила себе, что больше не будет думать о нем. И каждый следующий день просыпалась с мыслью — «как там Деку?», проклинала себя и смахивала слезу. Девушка взялась за голову. Несколько месяцев назад все было так хорошо. Деку бегал с улыбкой, за ним гнался Кацуки и выдавал ему недружеских пинков, а за этими двумя всегда увязывался весь класс 1-А, за каждым шел свой отряд, своя команда единомышленников. Теперь же класс стал просто одним целым. Теперь это выглядело вроде «Класс 1-А и Деку». Потому что он уже был словно приложением к ним. Унылая тень героя на горизонте. Очако положила ручку на стол со стуком — невозможно было сосредоточиться на заданиях. Мгновение спустя она поняла, что за ее спиной кто-то стоит. За годы обучения у нее развилась интуиция и немного паранойя из-за всех этих нападений злодейских альянсов, похищений и прочего. Повеяло знакомым запахом антиперспиранта, смешавшимся с запахом лекарств. Очевидно, это был он. — Мне неловко, Деку. — Прости. Я начал привыкать к тому, что меня не замечают. Он устало упал рядом на стул. Кажется, будто бы Изуку усердно готовился к косплею истинной формы Всемогущего, потому что его скулы начали нездорово отбрасывать тень и треугольником вычертился подбородок. На нем была футболка, на которой было написано «просто футболка», вся мятая, но чистая. Как ни странно, парень еще следил за собой. Но про питание он забывал. Наверно, только кацудоном его и можно было накормить, и то насильно. — На тебя уже без слез не взглянешь. — Правда? — Да. — Я, наверно, должен расстроиться. — Лучше съешь что-нибудь. — Тошнит от еды. Урарака вздохнула. Ей было неимоверно тяжело обратиться к нему по имени. Как будто она собиралась сказать что-то тому, кто находится в коме. — Деку. — Да? — Иида волнуется за твою успеваемость. — Передай ему, чтобы он не забивал голову. Я справлюсь. Я же задрот, вы меня знаете. Уйду с головой в подготовку и все сдам, — он улыбнулся, но Урарака видела, насколько улыбка была ненастоящей. Раньше, когда улыбался Мидория, в мире сразу не было ни одной грозовой тучи, что могла бы затмить свет, ни одной бетонной стены, что стояла бы на его пути — просто ничего не было, потому что он улыбался от чистой души, как Всемогущий, и преград перед ним не стояло. Они рано или поздно рассыпались в прах, потому что противник улыбался и не сдавался. «Где твоя улыбка теперь, Деку?» — Как скажешь. Воцарилось молчание, что было тяжелее всех заданий в тетрадях Урараки. Они вдвоем были настолько чужие, что даже не могли спросить друг друга об учебе. — Как Тодороки? В глазах юноши что-то блеснуло, когда девушка задала этот вопрос. — Состояние нестабильное. Так странно. Деку уставился в одну точку. Он знал о ситуации с Шото больше чем кто-либо другой. Пальцы нервно застучали по рюкзаку. Это беспокоило его вот уже три месяца. У него не было сил ни на что, он настолько ушел в проблему Тодороки, что впал в какое-то вегетативное состояние, из которого не видел выхода. Первое время он ломал голову и пытался понять, что заставляет организм Тодороки так себя вести. Бессонные ночи, записи, начальный курс человеческой анатомии — да, сначала он очень увлеченно пытался дойти до правды сам. Сейчас он уже забыл все эти теории и домыслы — они оказались ложными и их быстро опровергли. — Деку. — Да? — Почему ты стал таким? Юноша посмотрел на нее глазами, полными какой-то печали. В них не было ни надежды, ни веры, ни вдохновения, ничего, чем они были узнаваемы раньше. Девушка вздрогнула. В них было что-то другое, что-то до боли знакомое, отчего у нее вдруг сердце зашлось в ударах. Эти большие глаза были бездной, в которую она когда-то рухнула, и ей было неприятно осознавать, что она так и не смогла отставить свои чувства. — Отчего ты так смотришь? Неужели… Неужели… Руки сжались в кулаки. Хотелось ударить Мидорию, хотелось прописать ему в лицо, прямо в глаз, чтобы он не смотрел на нее так, словно она тупая и не понимает очевидного. Нужно было не сорваться, не накричать, не ударить, войти в положение… Но Урарака сжала кулак так, что побелели костяшки, ногти впились в ладонь, вся преисполнилась какой-то отчаянной злобы, и у нее вырвалось неистовое: — НЕУЖЕЛИ ВСЕ ВОКРУГ ПЕРЕСТАЛО СУЩЕСТВОВАТЬ ИЗ-ЗА ТОДОРОКИ?! — губы предательски дрожали. Она взяла Мидорию за грудки и начала трясти его, думая, что может быть так пробудит его от этого состояния сомнамбулы, в котором он находился уже слишком долго. — Мы… Твои друзья… Устали видеть тебя таким! Мы хотим видеть Деку, что никогда не сдается — помнишь, я сказала так на первом курсе? Я ХОЧУ ВИДЕТЬ ТОГО ДЕКУ, ТЫ СЛЫШИШЬ?! Почему ты забыл про нас? Отставил на второй план? МЫ ПЕРЕЖИВАЕМ ЗА ТЕБЯ! По ее лицу уже градом лились слезы. Она скривила рот, ударилась головой об грудь Деку, заплакала в нее, стукнула кулаком, попытавшись достучаться до Изуку Мидории, чтобы увидеть его, а не то, что от него осталось. Мидория мягко обнял её, прижал к себе, уткнулся носом в макушку. Она всхлипнула и застыла, оторопев от объятий, но Изуку не отпустил её. Впервые за долгое время он почувствовал рядом с собой человека с похожей проблемой. Он захотел подарить ей какой-то комфорт, ощущение безопасности, что она заслуживала больше, чем многие другие. Обнимая ее, он вспоминал какие-то теплые моменты на первом курсе. Девушка не двигалась некоторое время, но затем заключила его в объятия сама. Слез ей было не сдержать. — Я тоже люблю и мне тоже больно от этого, Урарака. Мы с тобой похожи. Изуку закрыл глаза. На него сваливалась тяжесть эмоций, что в себе носила Очако, но он старался выдержать это стойко. В конце концов, он сам позволил их ей выпустить. Они сидели так минут десять, думая каждый о своем, чем-то дорогом, недостижимом, ранящем каждую частицу души, разрывающем изнутри. Пожалуй, им не нужны были слова для того, чтобы объясниться — они все понимали, просто чувствуя. Их обоюдная тоска по прошлому, печаль по сегодняшнему, отчаянные желания стали одним целым на эти минуты. Урарака тихо роняла слезы в футболку Деку, зная, что это первые и последние её объятия; Деку, не двигаясь, не говоря ни слова, позволял ей выплакаться — уж кто, а он знал, что это за съедающая, убивающая изнутри грусть. Кажется, мимо них кто-то прошел, но не подал виду — повзрослев, в классе все утихомирились с выглядыванием парочек и просто позволили друг другу свободно жить и не стесняться. В любом случае, все знали, что Мидория не был заинтересован в девушках. — Тебе нужно делать задания. Давай я помогу тебе? Кажется, их много, а ты одна. Разве можно одной против почти целого учебника? Урарака отстранилась. Её лицо было заплаканным, припухшим, отчего Изуку несколько обеспокоился — настолько, насколько в его душе места хватало. Кажется, ее мысли стали проще, в душе что-то наладилось, взгляд прояснился и посветлел. Она стала смотреть на него по-другому. Так было лучше, чем видеть её непонимание, осуждение, страдание, отчаяние. Теперь-то она должна была понять его. — Мне было бы так приятно, Деку. — Хорошо, давай посмотрим, на чем ты остановилась. «Я все поняла. Ты не изменился. Ты просто взрослеешь.» Давно на душе у Очако не было так легко.***
Его захватывала депрессия, чем дальше, тем больше — он чувствовал, как Всемогущий смотрит на него и что означает этот взгляд. Наставник не осуждал его, он сказал лишь одно. «Юный Мидория, тебе стоит прийти в себя. Когда ты будешь в должном расположении духа, мы продолжим тренировки. В таком состоянии ты не сможешь контролировать Один за всех. Напиши мне, когда все образуется. Я помогу тебе всем, чем смогу, но пока ты так настроен, мы не можем развивать твою силу». Он хочет стать героем, но если он не может спасти того, кого любит, зачем ему это? Мидория ощущал в себе дыру размером с кратер, его разрывало от того, что он не мог больше быть самим собой, бросать вызов Каччану и другим ребятам, он лишь вечерами с унынием запирался у себя и смотрел в окно, вытирая слезы. Ему было тяжело — он хотел многого добиться, но все его ментальное равновесие пропало, ушло. Теперь ему приходилось притворяться никогда не сдающимся Деку, но и это уже не выходило. Он даже не знал, что болезнь Тодороки так скажется на нем. Он не знал, что любит его настолько сильно. Можно ли вообще так любить? Что это за чувство? «Оно причиняет мне страдание. И это страдание видят все. Потому что я не могу его скрыть.» В академии преподаватели начали обращать внимание на его поведение. Почти все идут сразу же к Тошинори — он-то должен знать, что происходит, но когда они видят, как он серьезно разводит руками, то бросают на Мидорию растерянный взгляд. Едва ли он заслуживал его — он просто не знал, как объяснить свое состояние, потому что никому на самом деле не интересно, да и погружать кого-то еще в свое мутное болото не хотелось. Оттого Изуку постоянно один — что-то писал в тетрадях, вел заметки, расписывал колонки о причудах в ежемесячный вестник академии. Матери он звонил нечасто, но говорил с ней долго — она много переживала, но он успокаивал её как только мог, уверяя, что с ним все в порядке и ему не стоит приезжать на время домой. Изуку смотрел в окно. Перерыв длился вечно. Его отвлек шум — мимо шли Бакуго и Киришима, второй очень громко смеялся и хлопал по плечу злющего друга, который, казалось, только и хотел его подорвать. Юноша подозревал, что они были гораздо ближе, чем это казалось. И почему ему вообще не стыдно за такое? Эйджиро приметил Мидорию и несколько успокоился. Бакуго смерил заклятого друга острым взглядом, махнул рукой и ушел вперед, явно не желая беседовать с тем, кто просто отвернулся от него. Возможно, у него были и другие причины так сделать, но самая очевидная касалась ущемленной гордости. — Мидория! — Привет, Киришима. По сравнению с Изуку он был действительно здоровый — и в плечах, и в росте, и в мускулатуре Мидория сильно ему уступал, особенно сейчас, когда перешел на не лучший для героя образ жизни. — Слышал, ты не ходишь на практику? — Было такое. — Завтра-то собираешься? Айзава-сенсей давно не видел тебя лично и все хочет встретиться. — Я не горю желанием. Мое состояние последнее время не дает мне возможности применять причуду… в смысле, Всемогущий сказал, мне нужно прийти в норму. — Не узнаю тебя, Мидория. Изуку вздохнул. Он отставал, очень сильно, и нагнать не пытался — не было сил, он слабел на глазах от того, как видел, как истощается организм Тодороки. Он лишний раз не мог убедить себя поесть, нежели пойти тренироваться. — Мидория… я, наверно, не должен этого говорить, — странно было видеть, как мнётся столь здоровый парень. Это заставило Деку чуть улыбнуться. — Но раз уж начал, то… Бакуго обеспокоен твоим состоянием. Почему-то последние слова ощущались как выстрел в голову. Изуку с удивлением посмотрел на собеседника — не врет ли? Нет, Киришима и ложь точно не могли стоять в одном ряду. — Он старается не контактировать с тобой лишний раз. Потому что теперь ты не просто его злишь, но и заставляешь волноваться, — Киришима замялся. Изуку чувствовал, что тому было тяжело говорить об этом, поскольку это отзывалось в нем не самыми приятными чувствами. Мало того, ему это, похоже, несильно нравилось. Он постарался как-то расслабиться, сесть посвободнее, но зажатость не уходила, а мысли стали навязчивыми и все больше давили. — Вам стоит поговорить об этом. — Мидория? — Ему нужно выговориться. Выкричаться, побить что-нибудь, взорвать. Предложи ему свою помощь. Уверен, ты пытался, но стоит пробовать ещё. Он кажется неприступным, но если ты будешь чуть более настойчив, тебе он выскажет все, что думает обо мне, Тодороки и остальных. — Но он тоже становится другим. Из-за тебя, — голос Эйджиро приобрел серьезные ноты. Мидория отложил тетрадь и уставился в пол. — Я виноват в этом. — Ты не чувствуешь вины, ведь так? Изуку нахмурился. — Ты ничего не чувствуешь. — Это не правда! Если я нахожусь в таком состоянии из-за Тодороки, это не значит, что я не чувствую ничего к кому-либо из вас! Кажется, это было сказано слишком громко, и кто-то начал посматривать на Мидорию. Очень многие вне класса заметили в юноше перемены не в лучшую сторону. И начали предполагать самое худшее. Потому что они не видели в нем того огня, что был когда-то. — Я виноват в том, что причинил боль Бакуго. Но… Сейчас у меня нет сил на него. Ты понимаешь, что я имею в виду. Я отдаю свой максимум Тодороки. Как ты отдаешь свой Бакуго. Киришима вздохнул, и это был вздох человека, который явно старался удержать свои эмоции в руках, но делал это слишком долго. — Я хочу защитить его от проблем и волнений всеми силами, что у меня есть. Бакуго уходит с головой в учебу и тренировки. Но…как только пропал дух соперничества, он будто бы растерялся. И до сих пор находится в этом растерянном состоянии. Ему нужен ты. Мидория долго обдумывал сказанное. И мысли его были посвящены даже не Каччану, а Киришиме, который зачем-то, наверно, от безысходности, приоткрыл ему свою душу. Нечасто в его взгляде читалась грусть, но сейчас она была какой-то особенной, ясно читаемой, и Мидория почувствовал себя человеком, что расстраивал всех везде и вокруг. — Попробуешь занять мое место? — Что? — Ты видишь мое состояние. Разве я похож на того, кто сможет теперь выстоять против Каччана? Едва ли. Мне стыдно, что я не могу использовать причуду и продолжать учиться, как остальные. Бросай вызов ему, но имей козырь в кармане. Или не имей… Я никогда не имел, но он всегда думал, что он у меня был. Может, поэтому я и побеждал. Киришима вытер глаза. Он не представлял себя человеком, способным заменить Изуку, но если это могло помочь Кацуки вернуться в свое обычное состояние — он был готов пойти на всё. Если Бакуго не хватает боевого духа — он был готов поделиться с ним своим или отдать ему вообще всё, что у него есть. Горло сдавило. — Я попробую, — Киришима сглотнул комок и уставился блестящими глазами на Мидорию. — Но что будешь делать ты? Грустная улыбка появилась на лице изумрудного. — Я буду наблюдать за вашими успехами. Прозвенел звонок. «Я буду наблюдать за тем, как вы взрослеете вместе».***
— Ах-х, я не понимаю. — Читай. — Воспламенение чего-либо вследствие мгновенной химической реакции с большим выделением энергии. Совсем не соображаю. — Очевидно же — задница Каччана. Тодороки засмеялся — тихо, слабо, но улыбка на его лице отозвалась теплом в сердце Изуку. Если бы он мог видеть его каждый день улыбающимся, то не находился бы в таком убитом состоянии. Мидория часто заносил Тодороки кроссворды — на их решение у него в принципе хватало сил, это не требовало сильной работы мозга и рук. Он исхудал, осунулся, начал терять спортивную форму. Почему-то Изуку показалось, что здесь лицо его изменилось, стало приобретать взрослые черты, хотя в них еще просматривался подросток. Однако глаза смотрели теперь с тоской — в них и раньше было трудно увидеть что-либо, но теперь кроме тихой грусти в них не было ничего. Он сидел возле больничной кровати с несколькими тетрадями. Несмотря на огромное количество домашней работы, Изуку старался приходить к Шото как можно чаще, чтобы тот не чувствовал себя одиноким. И самому ему было спокойнее рядом с ним. — А-а, я понял. Взрыв. — Все очень просто, видишь. — Да… Но голова не соображает. Даже разговоры утомляют, — парень отложил ручку и кроссворд. — ему было неимоверно тяжело сделать это самому, но перебарывая себя, он таки уложил на тумбу возле кровати журнал. Изуку помог ему аккуратно лечь обратно. — Это очень мило с твоей стороны. — Будешь говорить так каждый раз? — Почему нет. Скорее всего, Тодороки сейчас захочет подремать — так предполагал Изуку, смотря на его утомленное болезнью лицо. Шото заметил этот взгляд и поджал губы. — Что там в академии? Мидория перевел взгляд на белую простынь. — Ничего нового. — Как ребята? — Учатся. Урарака сдала все долги, Иида пообещал сосчитать все докладные, что писали на меня преподаватели, с Каччаном мы не общаемся. Киришима переживает за него, говорили с ним на днях. Тодороки смахнул пот с одной половины лица и почти уронил слабую руку на кровать. Изуку смотрел на это с немым страданием. — А я раньше думал, что вы даже ближе, чем друзья. — Мы друзьями-то были плохими, куда ближе? — Не знаю, мне казалось, что вы только играете на людях драму, а на деле… Изуку вдруг засмеялся, не дав Шото договорить его теорию. Тот чуть нахмурился, но его взгляд быстро смягчился. — Ты так серьезно… говорил, что я не мог не… — успокоиться никак не получалось. Давно он так не смеялся. — Плохой из меня теоретик. Мидория дотронулся до холодной ладони Шото. — Да, это стало понятно еще тогда, когда ты предположил, что я внебрачный сын Всемогущего, — в этот раз рассмеялся Тодороки. Тихо, слабо, но снова искренне. Такие моменты Изуку мог вечно проигрывать в своей голове, потому что улыбка Шото — действительно что-то ужасно редкое, ценное и незабываемое. — Вообще, я хотел поговорить с тобой о кое-чем. Изуку никогда не понимал, почему нельзя было перейти к такому разговору сразу. — Я хочу, чтобы ты перестал ходить ко мне, Мидория. Выстрел в голову, не в висок, а в лоб. Слова прошибают до дрожи, и в голове только один вопрос — «почему?». — Я чувствую себя слабее с каждым днем. Это… отвратительно ощущать, когда ты бессилен против этого. Твоя забота неоценима, я буду в долгу перед тобой. Но… — он решил отдышаться какое-то время, потому что ему тяжело давались длинные фразы. -…Я должен пытаться сам. Я должен выбраться из этой ямы самостоятельно. Надеюсь, ты понимаешь, что я не прогоняю тебя. Мне необходимо делать все самому. Изуку смотрел в одну точку долго. Ему тяжело давалось понимать смысл этих слов. Он промолвил тихо: — Но ты же сам сказал… Что становишься слабее день ото дня… — Я думаю, это происходит из-за твоей чрезмерной помощи. Прости, но… — Я… я могу делать только какие-то определенные вещи! Вроде, эм… Тодороки отвернулся. Он не хотел видеть суетящегося, взволнованного Мидорию. Ему было приятно видеть его каждый день в палате. Он находил, что тот не просто так заглядывается на него, не просто так нервничает, не просто выискивает улыбку на его лице. Шото это нравилось. Изуку был единственным, кто заглядывал к нему по несколько раз на неделе, в моменты тяжелого самочувствия ночевал в больнице и первым узнавал все подробности его здоровья. Сомнений быть не могло — Мидория любил его, к тому же так сильно, что жертвовал всем сознательно. Тодороки не мог ответить ему тем же. Он не знал, что стало причиной этим чувствам, но понимал, что для Изуку это опасно. Он слишком чувствительный. Поэтому первое, то нужно было сделать Тодороки — отдалить от себя Мидорию. На днях к нему заглядывал кое-кто из Академии, обеспокоенный донельзя, и объяснил всю ситуацию с ним. Иного решения принять было нельзя. — Нет, Мидория. Я хочу приноровиться к этому состоянию. Думаю, я должен справиться сам. Ты бесценен, но я хочу жить, а не лежать в четырех стенах. Плечи Изуку осунулись. Он взял свои тетради, очень нелепо прижал их к груди, и направился к выходу из палаты. — Конечно, Тодороки. Увидимся.***
Кацуки был злой. Он шел по второму этажу общежития и остановился напротив двери, где висела гордая табличка в дизайне Всемогущего «Мидория». Он пнул дверь ногой — вместо того, чтобы постучаться — и начал сверлить взглядом ручку, ожидая, когда она дернется. — Эй, мудак, открывай, пока я не разъебал дверь! Минуту бесценного времени спустя ручка дернулась, дверь отворилась, и Кацуки увидел пугающе-серое, почти безжизненное лицо Изуку. Сердце дрогнуло, потому что в голове образ Деку никак не вязался с тем, что он видел. — К…Каччан? Мгновение Бакуго находился в каком-то смятении, забыл все слова, что хотел сказать, но затем собрал волю в кулак, нахмурил брови и надавил на дверь. Она поддалась без единого сопротивления, и призрак Деку отошел куда-то в сторону. Кацуки ощущал странное чувство — его нутро сжималось от одного взгляда на Изуку, который уже не был собой, а был какой-то тенью себя. — Что за херня, Деку? Я настолько злой, что готов убивать. Я не понимаю, что блять с тобой происходит? Это ты так собрался стать лучшим из лучших? ВОТ ТАК? Кацуки прямолинеен. Он сорвался не просто так — сил не было больше понимать, до чего доводит себя Изуку. И ведь все он врал про то, что заболел. Нихуя это мудачье не болело — он просто закрылся в комнате, в унынии, там где его наверняка никто не достанет, чтобы медленно помирать изнутри и снаружи. Изуку стал выглядеть еще хуже. Бакуго подумал было ударить его, но засомневался, выдержит ли он его удар теперь. Вряд ли. От осознания стало больно. «А ведь ты был одним из лучших моих соперников». Бакуго сел на незастеленную кровать. — Что произошло? Изуку закрыл дверь и стоял у нее, как привидение. Его угловатая фигура выглядела жутко, походила на декорацию для фильма ужасов, отчего Кацуки поежился. Это не тот Деку, которого он когда-то знал, с которым когда-то боролся. — Подойди сюда. Тень вздрогнула. Наконец сдвинулась с места, сделала несколько шагов к Бакуго. Таким он точно никогда не видел его — измученно-усталым, худым, серым и бессильным. И ведь ему была отдана сила Всемогущего. — Почему ты такой? Молчание. «Раздражает». — Почему ты, блять, со мной не хочешь говорить? Ты от меня отвернулся. Но я здесь, — Кацуки ткнул себя пальцем в грудь, поднялся и встал в паре шагов от Мидории. — Я здесь, потому что хочу узнать, что произошло с тобой. Изуку разревелся в своей обычной манере — слезы полили ручьем, он закрыл глаза ладонями, начал всхлипывать и давиться. Кацуки вздохнул — каждый раз он доводит его до слез. — Это ведь Тодороки? Изуку кивнул. — Перестань реветь. Ты не поможешь себе и ему слезами, ты и сам это знаешь лучше других. Два абсолютно разных взгляда встретились — один, полный слез, и второй, полный непонимания и какого-то странного спокойствия. Кацуки чувствовал, что не может говорить, видя Деку, который страдал больше, чем жил. — Почему ты отвернулся от меня? Изуку опустил голову. — Мне тяжело, — сдавленно, тихо произнес он, снова утирая льющие без остановки слезы. — Хватит реветь, — Бакуго почувствовал себя странно, прикоснувшись к дрожащим плечам Мидории. Он не знал, что ему делать, но пытался поддержать так, как умел. Изуку обомлел, поднял взгляд на Каччана. Слезы почему-то продолжали идти, но стало теплее и ощущение одиночества отступило. — Я никогда не был человеком, которому ты мог открыться. Поэтому ты ушел, чтобы не тратить на меня время. Губы блондина поджались. Его сковывала какая-то печаль, переходящая в злость, и окончательно дойти до злобы ей было нельзя. Иначе он никогда не найдет общего языка с этим задротом, никогда не станет ему кем-то ближе, чем он есть. А зачем ему вообще нужно становиться ближе? «У меня щемит в груди от того, что я не могу ему помочь. Поэтому я и пришел. С каких пор я стал таким чувствительным? Что это?» — Каччан… Зачем ты… здесь? — Я долго злился на то, что ты сделал. Мне было непонятно. И сейчас я хочу понять, почему… Глаза Мидории округлились. Наверно, он никогда больше не увидит Каччана таким, никогда больше не услышит от него таких слов. Его будто пронзило — он смотрел на Бакуго немного шокированно, редко моргал, собираясь с мыслями. Юноши стояли слишком близко. Кацуки что-то высматривал в лице Изуку, что-то выискивал, ожидал, в то время как сам зеленоглазый не мог вымолвить ни слова, чувствуя себя неловко и стыдливо с каждой минутой, боясь сказать Кацуки правду. — Я думаю, ты догадываешься, почему я в таком состоянии. Тодороки… Я… Моя душа изнывает, и я не знаю, что мне делать с этим, Каччан… недавно он сказал, что не нуждается в моей помощи. А я так не могу, ты видишь, что со мной стало. Я просто не чувствую себя живым. Нельзя мне любить, правда? Ха-ха. Вымученный смешок вырвался из груди Мидории, но не нашел отклика в собеседнике. Бакуго догадывался, но сама правда ранила его, как раскаленный нож. Что-то внутри надломилось. «Не чувствуешь себя живым, значит." — Я понял. — Ага. — Я… ничего не могу сделать с этим. Изуку потерянно вздохнул. — Но если тебе нужно поговорить, Деку, то я здесь как раз для этого. Я не нанимался в твои сиделки, но вот здесь, — он сжал футболку по центру груди, — вот здесь у меня все болит от бессилия. Меня бесит, что я не вижу твоего развития, я вижу только деградацию, ты слабеешь, скоро рассыпешься на глазах. А я… не хочу этого. Глаза Изуку блестели от набежавших слез. — Это так странно, Каччан. Я думал, ты всегда хотел, чтобы со мной случилось нечто подобное. — Я позврослел и поумнел. На первом и втором курсах я творил много херни потому, что был заносчивым пиздюком. Сейчас я думаю иначе. Если бы ты чаще появлялся на учебе, то понимал бы, о чем я. Изумрудный опустил голову. Действительно, сколько он уже не появлялся в Академии. А ведь первый семестр третьего курса подходит к концу. Он даже не знал, что ему теперь делать. Разве он когда-нибудь в жизни так запускал учебу? Разве Каччан когда-нибудь видел его таким? Почему из-за Тодороки он так сильно выпал из жизни? — Давай просто поговорим, Каччан. Мы давно с тобой не болтали просто так, — какой-то позитивный тон голоса появился у Изуку. Блондин несколько обрадовался, но не подал виду и согласно кивнул. Они говорили долго, обсуждая не столько сложившуюся ситуацию, сколько учебу, одноклассников, преподавателей. Кацуки говорил монотонно, рассказывал о последних занятиях, но порой неожиданно переставал говорить, замечая, что Деку ведет себя как-то не так. Он будто застывал, смотря в одну точку и не слушая собеседника, но на самом деле погружался в воспоминания. Так он один раз все же начал снова тихо плакать, ронять слезы, всхлипывать, и это было для Кацуки невыносимо. Юноша принялся тереть глаза, как делал постоянно в детстве — блондин вдруг ощутил какое-то дежа вю, но не стал ничего говорить. Он взял Мидорию за запястья, поймал растерянный взгляд зеленых глаз и выдохнул. — Ты когда-нибудь перестанешь реветь? Разговор у них все же сложился, и Мидория действительно почувствовал себя куда лучше, чем изначально. Учитывая, что они никогда не разговаривали по душам, для их отношений, уже практически зашедших в тупик, это был рост. Изуку чувствовал себя несколько окрыленным после этой беседы — он получил помощь от человека, от которого её совершенно не ждал. И Кацуки не собирался теперь оставлять его одного, потому что видеть, как Деку увядает на глазах и ничего не делать — неправильно. Как взрослый, он взвесил все за и против и пришел к выводу, что может заняться восстановлением Деку на каникулах. И тогда он сможет забыть про Тодороки, сможет наконец ходить на учебу и быть собой. Зачем это нужно было Бакуго? Он негодовал на себя, но чувствовал, что не может приказывать сердцу. Ему хотелось помочь этому идиоту выбраться из этого состояния, что бы о нем потом там не говорили. Повзрослев, многое осознав, он понял, что его ненависть к Деку была просто подростковым переходом к чему-то более сильному, к привязанности, которую ему было невозможно преодолеть. Он умело скрывал свои чувства, умело забалтывал Киришиму, который ходил за ним по пятам. А если уж так случилось с Деку… Любимым нужно помогать, правильно?***
— Эй, Деку! — Да? — Ты пришел на пересдачу? — Представляешь! Сам от себя в шоке. Изуку неловко почесал затылок. Приходить на пересдачу ему было действительно неудобно. С ним заговорила Урарака, которая ходила на пересдачи стабильно — после основного экзамена её можно было сразу записывать на дополнительный, потому что она от волнения не показывала хорошего результата. А Изуку здесь оказался потому, что не пришел на основную сдачу вообще в прошлом полугодии. Экзамены пришлись на период депрессии, из которой он не мог тогда выйти. — Но ты хотя бы пришел! Я так рада тебя видеть. — Да… — Ты выглядишь лучше, чем в прошлом семестре! На каникулах ты точно тренировался… — Радостная Очако начала щупать его за руки и не переставала улыбаться — мышцы, мышцы наконец-то при нем! Вдруг юноша отдернул руку с шипением — она тронула забинтованный участок предплечья. Ее лицо стало задумчивым, и она покосилась на Изуку подозревающим взглядом. — Прости! Похоже, ты тренировался не один. Это ведь Кацуки, правда? — Ага. Он не щадил меня. Урарака засмеялась. — Звучит двусмысленно, ты знаешь? — Да? Боже! — Ты застеснялся? Да у вас что-то было! — Урарака, пожалуйста! — Нет, нет, ты мне все расскажешь. Она выглядела счастливой. Видеть Мидорию, переставшего выглядеть как скелет, набравшего мышечную массу, с живым, слегка румяным лицом, стоящего прямо, готового ко всему, было лучше всего на свете. Сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. — Твои глаза прямо светятся, Урарака. — Конечно. Я так долго наблюдала тебя бессильным и унылым, что сейчас просто умру от радости, потому что ты вернулся к самому себе! — Н-не надо умирать. — Надо будет сказать Бакуго спасибо. И спросить, хорош ли ты в постели. — Боже мой! Что ты говоришь, Урарака! — Да я вас уже раскусила. Очако нравилось шутить на эту тему. И нравился такой Изуку, с прояснившимся, решительным взглядом. Она хотела обнять его до треска в костях, но понимала, что не имела на это права. И все же ее несколько беспокоил конец этой истории. Как человеку, который так долго наблюдал Деку в депрессии, ей хотелось узнать, что такого сделал Бакуго? Она будто бы собрала паззл и обнаружила, что не хватает пары элементов для целой картинки. — А что в итоге… с Тодороки? Она, уже задав вопрос, побоялась того, что воспоминания вернут Мидорию в то состояние. Но страх исчез, как только она увидела, что ничего не изменилось в его лице. Он чуть задумался, затем серьезно произнес: — Я еле пережил это ужасное состояние. Если бы не Каччан, я бы уже не числился в Академии. На каникулах он подтянул меня по учебе, мы снова начали тренировки. Всемогущий теперь не дает мне расслабиться, и Каччан постоянно где-то рядом, чтобы дать мотивирующего пинка. А с Тодороки мы остались друзьями. Чувства не ушли, — Урарака испугалась промелькнувшей печали в изумрудных глазах. Но та всего лишь промелькнула, и девушка выдохнула со спокойствием. — Не знаю, как преодолеть их. Мне явно ничего не светит. Я чувствую, что мне стало проще это осознавать. Наверно, ослабла привязанность. Но он стал приходить в норму. Уже может ходить. Я рад за его успехи. И совершенно не рад тому, до чего довел себя. — Бакуго просто спас тебя. — Я не ожидал от него помощи. — Надеюсь, ты поцеловал его в щечку за это! Изуку залился краской и отвернулся, после чего Урарака стала абсолютно уверена в том, что у них с Кацуки что-то было.***
Мидория лежал на кровати и смотрел в потолок. Где-то под боком сопел уставший после тренировки Каччан — спать в одной кровати тесно, зато тепло и приятно. Когда он переключил свое внимание на Каччана, ему действительно стало проще. Он всегда где-то рядом, орет, злится или пытается ударить Мидорию, на самом деле не потому, что хочет сделать ему больно, а чтобы не давать думать о Тодороки. Каччан всегда находит ему дело, чтобы он был занят. И только в такое время, когда он спит как убитый, Мидория может снова вспомнить о Шото, не желая этого. Наверно, поэтому он часто ему снится. Каччан спал, обняв его руку. Изуку пытался выбросить из головы образ Тодороки, общие воспоминания, шутки, и понял, что не может — он как навязчивая картинка, просто не покидает его голову. Сложно отвлечься — не за что зацепиться взглядом. Он склонил голову к Кацуки и прошептал: — Каччан… — тот проснулся быстро, уже зная, что ему сейчас скажут — слишком часто повторялась эта ситуация. — Мне кажется, я… — Тише, — еще слово и он расплачется, поэтому нужно было заставить его замолчать. Блондин подтянулся и лег на подушку, чтобы видеть Мидорию. Глаза Деку большие, блестят невыплаканной слезой, и Кацуки заглядывается на пару мгновений. — Каччан… — Тихо. — Почему? — Закрой глаза. — Зачем? — Пожалуйста. Мидория удивился, подумал секунду, но выполнил просьбу. Кацуки не ждал долго, хоть и решался на такое впервые — мягко прикоснулся к кудрявому затылку и поцеловал в губы — аккуратно, легко, ненавязчиво. Деку явно не ожидал, выдохнул, но робко ответил ему, и Кацуки не отстранился, придвинулся. Руки его скользнули под футболку Изуку — и зеленые глаза юноши вдруг распахнулись, Бакуго увидел в них тихий испуг, какую-то растерянность, которых он старался избежать. Блондин отстранился, виновато опустил взгляд. — Я думал, это поможет тебе отвлечься. Прикосновение к щеке кажется неожиданным. Пальцы Деку шершавые, избитые, но прикасаются к щеке мягко и нежно. Кацуки на мгновение дрогнул. Он поднял голову и встретил светящийся взгляд Изуку. Тот улыбался, и лучше этой улыбки в этом дне уже ничего не могло случиться. — Помогло. Просто… у тебя руки холодные. «Действительно. Черт.» — Я и не заметил. — Мне понравилось. Деку покраснел. Сердце у него билось со скоростью света, перед глазами от чего-то плыло. В голове — ни одной мысли, она просто пустая и будто набита ватой. Он не знал, как попросить Кацуки ещё, но кажется, тот умел читать мысли и сам потянулся к нему, чтобы продолжить. Кацуки не давил и позволял Деку расслабиться, почувствовать, как ему приятнее, но старался не пересекать какую-то черту, за которой все может прерваться. Так они и лежали, всю ночь проведя в нежности и сонном забытье, исследуя друг друга, местами неловко, несмело, но стараясь сделать это обоюдно приятно. Для Бакуго это было что-то долгожданное, что-то невозможное, в чем он терялся с каждой секундой все больше; для Мидории - новый старт, знаменующий конец терзаний о Тодороки. Ему действительно стало вдруг проще понимать, что происходит в его душе, его озарили новые чувства. Он отвечал Кацуки охотно, с желанием, потому что начал ощущать его, чувствовать, любить. Наутро Мидория вдруг понял, что не хочет больше думать о том, что было. Он наконец понял себя и то, что нужно отпустить прошлые чувства и дать шанс другим. Давно на душе у Изуку не было так легко.