Моё "чёртово колесо"

Прошлое должно оставаться в прошлом, а мне надо идти, меня ждут…

   Если пойти в гостиницу «Полесье», подняться на самые высокие этажи, выйти на балкон или встать у окна с выбитым стеклом, закрыть глаза, подставив лицо полынному ветру, то можно увидеть здесь жизнь. Забавная штука — воображение. Вроде бы и бесполезная, а вроде и с ума не дает сойти совсем.    Позволять себе такие слабости в последнее время я стала довольно часто. У Чернобыля опять дел невпроворот, Славутич мотается по всей Украине, ему не до меня, сёла… Не сомневаюсь, что и у них найдутся довольно веские причины, чтобы не приходить ко мне. А мне и не надо никого здесь видеть. Зачем? Когда их нет, я могу спокойно окунуться в прошлое, такое красочное и далекое… Наверное, слишком далекое… Интересно, с чем это может быть связано? — А нас точно не заметят? — Да я тебе зуб даю, кому мы сдались… — Может, до Первого Мая подождать? Недолго же осталось. — Недолго? Больше двух месяцев для тебя недолго?! — Ох, ну, хорошо-хорошо, только я выше второй кабинки не полезу! — Трус ты, Сашка…    На улице была ночь. Под ногами скрипел снег, отражая редкие огни из окон и фонарей, свежие хлопья его падали на землю, укрывая собой дома, машины, деревья… Двое подростков, тихо переговариваясь между собой, пробирались в парк, постоянно прячась за всевозможными укрытиями, будь то угол дома или соседский «москвич». Если их заметят, то будет плохо всем, но мальчишеский азарт — сильная штука, поэтому они продолжали медленно следовать к заветной цели.    И вот он — долгожданный парк аттракционов, а в центре него — колесо обозрения. Кто же не хотел первым прокатиться на нем, на миг увидеть весь город, всю необъятную Припять. Родную Припять… А ждать до официального открытия уже не было сил. — Чур, ты первым лезешь, — с тревогой в голосе прошептал один, постоянно озираясь, — а я на шухере постою. — Трус не играет в хоккей, — усмехнулся другой.- Трус не покоряет запретные вершины колес обозрения!    И перемахнул через невысокое ограждение. — Ох, не нравится мне всё это, вот зачем я с тобой пошел… — причитал Сашка, оставшись на земле.    А его друг уже миновал первую кабинку, забрался на крепление, её державшее, и по нему быстро-быстро пополз вверх. И вот он уже сидит в желтой недавно покрашенной кабинке чуть ли не на самом верху. — Эх, Сашка-Сашка, — крикнул оттуда тот, — тут так красиво! Что же ты сейчас теряешь! Готов поспорить, что никто такой красоты больше не увидит. Припять-то вся как на ладони! Эх… Красота… — Тише ты! — снова шепотом заговорил парнишка, оставшийся внизу. — Нас сейчас точно найдут!    И побежал к самой нижней кабинке, чтобы спрятаться. До неё оставалось каких-то два метра, как в лицо прилетел… снежок! — Ай! — воскликнул Сашка, чуть не упав от неожиданности. — Кто здесь?!    И в ответ услышал смех. Заливистый, девичий смех, такой громкий, что ему казалось, что сюда сейчас со всего города сбежится народ. — Я здесь, — отвечал этот же голос. Но сколько бы парнишка не крутил головой — никого не видел. — А ну покажись! — отчаянно воскликнул тот, от досады сжав кулаки. — Так вот она я!    Сашка в который раз обернулся на голос и увидел девушку… сидящую не крыше одной из кабинок. — Ты… Ты как там оказалась? — он был полностью сбит с толку. Как она успела туда забраться? Когда? Каким образом? — А вот так. Иииееех!    И вот девушка уже на другой кабинке, а потом на третей… — Ты… это… разобьешься же! Спускайся! — не на шутку перепугался Сашка, проклиная сейчас свою беспомощность. — Как скажешь.    И вот эта странная особа уже стоит перед ним, отряхивая коротенькую шубу от снега. — Кто ты? Что здесь делаешь? И… как ты всё это провернула? — он махнул рукой на колесо обозрения. — Я-то? А гуляла я, и слышу — кто-то к колесу чапает. Ну и я сюда, если уж творить беспредел, так вместе. — С кем ты там разговариваешь? — раздался голос сверху, и из кабинки высунулась голова друга. — Да вот, не одни мы с тобой здесь шалим, — с натянутой улыбкой отозвался парнишка. Потом посмотрел на аттракцион оценивающим взглядом, собрался духом и добавил. — Мы сейчас к тебе придем!    И уже было запрыгнул в первую кабинку, как рука незнакомки легла на плечо, останавливая. Такая невесомая, легкая… — Э не-е, — протянула та, — вы уже нагулялись. Идите-ка домой, а то сюда скоро придут злые дяди в форме. — Откуда знаешь? — удивился тот. — А я здесь всё знаю… Вот тебя, например, Сашкой Мухиным звать, а друга твоего Романом Харитоновым!    Парнишка удивленно посмотрел на странную девушку, хотел было что-то спросить, но так и не смог ничего выдавить из себя, лишь приоткрыв рот. — Хей, там, наверху, спускайтесь вниз, а то худо будет. Не последний же день живете, ещё раз придете, — прокричала девушка, также необыкновенно быстро забравшись на крепления. — Сейчас-сейчас, — ответил парень сверху, и скоро они все трое стояли на земле около колеса. — Ну, мы пошли, странная девушка с громким голосом, — усмехнулся Харитонов, направляясь домой и тянув за руку своего друга, — еще встретимся. — А звать-то тебя как? — напоследок спросил Сашка, нехотя идя за другом. — Припять. — А если серьезно? — он всё же остановился, смотря на незнакомку. — А я серьезно, — хихикнула девушка.- Идите уже скорей, школу же проспите!    И сколько они не оборачивались, она стояла там, махала рукой, смеялась… А они не поверили. Конечно, нет…    Теперь это Чертово Колесо Обозрения чуть ли не самое опасное место во всём городе. И самое привлекательное. Конечно, как же туристам не посмотреть на этот знаменитый аттракцион, так и не бывший запущенным. На нем тоже хорошо предаваться воспоминаниям… Город видно, станцию видно, лес видно, всё сразу оживает… Не всегда, конечно, как хочется, но оживает. Только (смеяться будете) забираться на эту ржавую развалюху проблематично. Некоторые «горе-туристы» залезали, я уж не стала им показываться, а то свалились бы от страха. Но лучевую заработать они могли, и я более чем в этом уверена.    Так вот поэтому я здесь, в «Полесье». Отсюда тоже не дурной вид, может, разве что, атмосфера не та? Хотя о какой атмосфере может идти речь — я ж Припять, мне ли не знать эту самую атмосферу?    Смеюсь. Громко так, на весь город. Над собой смеюсь, над этим миром с его логикой… Но нет больше в нем той былой радости, пустой он, смех-то. Наверное, жутко выглядит со стороны, но мне плевать. Никого же рядом нет. А если и слышит кто, то сразу ж деру даст. И правильно, нечего тут делать.    Север Украины. Лето. Идут люди в респираторах, в форме. Над Полесьем витает «Фон… Земля…» И так уже который день, месяц, год? Идут люди в защитных костюмах, а рядом БТР едут. Работают моторы, звучат монотонные голоса, система ликвидации последствий на полном ходу. Никто не думает о последствиях ликвидации.    Рядом шагает девушка в белом платье. В коротком белом платье и… дозиметром в руках. Казалось бы, кто сюда допустил эту ненормальную, но никто не видит её. Как и мужчину, понуро шагающего рядом. Он держит потрепанную тетрадь и ручку, смотрит под ноги. Цветут сады, распускаются цветы, продолжается жизнь. — Фон — 10, земля — 12, — сухо произносит девушка, делая замеры. — Милли? — также бесцветно спрашивает мужчина, достав ручку. — Просто, — она хмыкает, пряча дозиметр. — Всё, конец маршрута. Пошли отсюда.    Они направляются в сторону Парышева, идти в Припять уже просто нет сил. Этот город всё ещё жив, в нем регулярно совершаются объезды, есть патруль, но всё это уже совсем не то… Это уже не та Припять. Они сходят в траву, где фон в несколько раз выше. Но им уже давно всё равно… Путь предстоит неблизкий. — То есть, шансов нет совсем, — уже не спрашивает, утверждает Припять. Она достает дозиметр и делает замер. Смеется, надрывно, сухо, коротко. Потом замолкает. — 60 рентген… Надо же… Шансов и впрямь нет. — Какие-то есть… — тихо отвечает её спутник, уклоняясь от веток, — какие-то точно есть… — Например? — низкая по сравнению с ним девушка ловко огибает разросшиеся кусты, ещё не успевшие порыжеть. Она плохо знает дорогу в этих местах, но идти вслед за дылдой-Чернобылем ей совсем не хочется. — Снизится фон, завершится полураспад элементов. Да и многие вернутся к себе домой, не смогут жить на чужбине… — Кого ты обманываешь? Этот период как минимум лет тридцать, и это я еще не беру уран с плутонием. А как город простоит без людей эти тридцать лет? Всё рухнет при первой же зиме, шансов-то нет… — Думай, как хочешь… — отмахивается Чернобыль. Ему и самому было тяжело признать эту горькую, как полынь, истину, но сестра в который раз оказалась права. А надеяться на чудо уже изрядно надоело. — Но кто-то точно вернется…- задумчиво говорит мужчина, машинально раскручивая респиратор за длинную резинку. — Их еще потом будут считать безумцами, идиотами… Но люди не бросят свой дом. Да и куда им идти, сама посуди… — Верно, — бормочет Припять, приподнимая вверх разросшуюся ветку. До Парышева ещё идти и идти, а говорить уже не о чем. Всё сказали за них немногим раньше. Теперь остается только молчать.    Думаю, я всё же знаю, почему вижу эти картинки прошлого. Есть поговорка, что смерть на последние деньки отпускает. И что вся жизнь перед глазами пролетает. Наверное, это оно.    Эта зима не прошла для меня бесследно, многие здания разрушены, некоторые ещё держатся, но лишь на добром слове. Да и люди стали обо мне забывать. Брала недавно у Славутича газету почитать, из праздного любопытства открыла программу на 26-е апреля, всё просмотрела — ничего. Ни одного упоминания. Даже на самых «советских» каналах. Конечно, этот день не праздник, но всё же совсем забывать… Обидно стало немного.    Вот и думаю я, что время мое вышло. «Новарку» Чернобыль и без меня достроит, а больше дел-то у меня и нет.    Но ведь найдутся ещё те люди, которые не отпустят. Должна ли я благодарить их или проклинать? Не знаю, правда, не знаю. Ведь если у меня нет цели пребывания на земле, то… то как же быть? Или она, цель эта, заключается в том, чтобы нести вечную скорбь, печаль, траур по ушедшим, по спасавшим, но не спасенным. Чтобы разрывать свою душу на сотни тысяч этих «мирных атомов», отдавая каждому, каждому кто пострадал. И чтобы люди вкладывали в них свою боль, свои надежды, свои воспоминания…    Кто знает… Кто знает… — Ну у тебя и родственнички, прям загляденье… — Фу, как ты с ними вообще общаешься? — И не боишься?..    Славутича обступили со всех сторон, без конца донимая вопросами и спуская с языка обидные словечки в сторону отчужденцев. Он мужественно сжал маленькие кулачки и терпел все эти гадости, потому что сказать в ответ ничего не мог — не дорос ещё. — А эта Припять, так вообще полный улёт. Злая и страшная, как черт. Но не вылезает больше из своих развалин. Лучше б вообще её никогда не было, сколько народа пострадало зазря! — Неправда! — не выдерживает Славутич. — Моя сестра самая лучшая! — Да? — смеются в ответ. — Иди это Европе скажи. И чего она ещё при Совке не загнулась? Живет, процветает, а ведь не заслужила! — Замолчи! — он, не раздумывая, ударяет своей маленькой рученкой обидчика, но это не производит ровным счетом никакого эффекта. Снова слышится смех, только теперь издеваются уже и над ним. — Эй, малой, не дорос ещё до драки. Сейчас я покажу тебе, почему не нужно бить старших. И громадная тень падает на перепуганного Славутича. Тяжелая рука делает сильный замах, он зажмуривается, но удара всё нет. — Не трогай моего брата.    О, этот спокойный, но такой внушительный голос! И такой родной…    Славутич открывает глаза. Рука громилы так и зависла в воздухе, остановленная другой: тонкой, изящной и не по-девичьи сильной. — Ты?! — в изумлении говорит обидчик, сразу вырывая свою руку из цепкой хватки и бережно её оттирая.- Сгинь, сгинь, сгинь, зараза! — Припять! — радостно кричит Славутич, прижимаясь к сестре. — Ты знаешь, они про тебя с Чернобылем такого говорили, такого!.. Я бы их убил, если б мог…    Он, зло прищурившись, смотрит на напуганный город, потом отстраняется от Припяти и встает за её спиной. — Если ещё раз будешь угрожать моему брату, — девушка достает из кармана странную коробочку, в которой лежит какой-то светящийся камень, — то имей ввиду…    Она небрежно подкидывает её, с усмешкой смотря на несчастный город. Тот-то знает, что за камушек лежит в этой коробочке и сколько вреда он может принести. — Л-ладно, хорошо-хорошо, только не кидай ты так эту дрянь! — вскрикивает он и убегает. Без оглядки, потому что боится. И все они боятся. Поэтому и говорят так. — Ловко ты его, — смеется Славутич, — теперь они точно ко мне не подойдут. Пошли уже гулять, ты давно обещала меня к Шепеличи сводить. — А пошли, — улыбается Припять. Улыбается впервые за много лет. Так улыбается.    Она берет за руку неугомонного брата, напевает какую-то веселую и полузабытую песню и, широко шагая по асфальтовой дороге, идет домой.    Жизнь продолжается…