Подари мне забвение

Он единственный заметил, что она не последовала за ними в наполненный галдящими людьми парк, будто ненароком замешкавшись у входа. Первым его порывом было обернуться и призывно махнуть рукой, окрикнуть её, на что она в любой другой день непременно вздёрнула бы идеальную бровь, а может и закатила бы глаза, лукаво усмехнувшись и бросив саркастичную, но добродушную реплику о его ужасных манерах. Но он знал как никто другой, что если Мэри Поппинс, которая, между прочим, никогда не отстаёт и не замедляет шагу, внезапно решила отделиться от их шумной толпы, значит так тому и быть. Аромат весны в воздухе кружил голову, с обеих сторон подпрыгивали в предвкушении ярмарки дети, Джейн ворковала со своим фонарщиком, а она — он не сдержался и слегка повернул голову ей вслед — задумчиво и с едва уловимой грустью на вечно молодом лице глядела в нежно-голубое безоблачное небо. Он спешно отвернулся, надеясь, что она не заметила его взгляда. Отчего-то ему показалось, что она не хотела бы, чтобы её, всегда такую невозмутимую и совершенную, заподозрили в проявлении столь приземлённых чувств. Мужчина ни за что не нашёл бы в себе смелости произнести это вслух, но уже тогда он точно был уверен, что видит её в последний раз. Она не дала ни намёка, однако же он, умудрённый опытом общения с ней, всегда знал, когда приходила ей пора прощаться. На самом деле, прощаться — это не про неё. Она не прощалась. Просто однажды взмывала ввысь, не замеченная никем, и стремительно превращалась в крошечную точку на горизонте, унося с собой чьё-то детство. Он усмехнулся, когда в памяти всплыло непрошеное воспоминание об их первой встрече из второй реальности. Мысленно он разграничил два прилёта Мэри Поппинс (сложно было назвать её появление как-то иначе) на две реальности: первую, когда он сам был ребёнком, и вторую, когда эта несносно идеальная женщина вновь перешагнула порог его дома, прицепившись, кто бы мог подумать, к его старому воздушному змею. Джейн пребывала в полной уверенности, что все невероятные приключения, неподвластное логике волшебство, причудливые родственники, да, в конце концов, зонтик с говорящей головой попугая — это всего лишь игра воображения. Мэри Поппинс говорила, что взрослые забывают. Майкл не забыл, и это сводило его с ума. Вторая реальность ударила его по голове слишком внезапно, когда вся жизнь катилась под откос: угрожали забрать дом, в который раз прорвало трубу в ванной, а под ногами вертелись дети. Дети. Он задумывался порой, явилась бы Мэри Поппинс, не будь у него детей? Ответ напрашивался сам собой, она ведь была няней, но на деле вышло так, что присматривала она всё равно за ним. То ли она действовала по старой привычке, то ли он и вправду вёл себя как дитя. Женщина порывом ветра ворвалась в его устоявшуюся жизнь, и если много лет назад она, казалось, навела в ней порядок, то сейчас после неё осталось лишь ненавистное чувство, возникшее после её ухода и в прошлый раз, но тогда, в силу возраста не успев испытать его на себе, Майкл принял его за естественную печаль из-за разлуки с полюбившейся ему няней. Теперь же мужчина в полной мере познал то, о чём и не подозревал, будучи ребёнком. Этим безжалостным, разъедающим изнутри чувством было влечение. Минула четверть века, и он никак не ожидал увидеть вновь её изящную фигурку, сжимающую в руках неизменно бездонную ковровую сумку и говорящего попугая, всё так же удачно имитирующего зонт. Когда Джорджи ворвался в дом и закричал, что змей зацепился за няню, Майклу потребовалась доля секунды, чтобы перед глазами промелькнул так и не забытый образ худой высокой женщины, с притворной строгостью отчитывающей его за очередную шалость. Даже ребёнком он всегда чувствовал, что Мэри Поппинс не злится по-настоящему, как злился отец, когда в плохом расположении духа возвращался с работы домой. Майкл сбежал вниз по ступенькам на крик сына, тотчас позабыв о сертификате, сразу же показавшимся таким незначительным. Мэри Поппинс ещё не вошла в дом, но он знал, кого привели дети. Только один человек мог в принципе подойти под определение «змей зацепился за няню». Он ничуть не удивился, увидев её, не постаревшую ни на день. Скорее его поразила промелькнувшая на грани сознания мысль о том, что отныне они ровесники. Нет, немедленно исправил он себя. Они только выглядят ровесниками. И это действительно странно, но если задуматься, по сравнению с чудесами, которые преподносила им няня, это наименьшее чудо из всех. Она была всё так же преступно неотразима, но только на этот раз Майкл был взрослым мужчиной, прекрасно отдающим себе отчёт в своих чувствах. И его отнюдь не переполнял восторг от перспективы заполучить лучшую няню за самое низкое жалование. Точнее, кажется, без жалования вообще, поскольку этот момент они даже не обговорили. Женщине, похоже, вовсе не требовалось его согласие, и она безапелляционно потребовала свою старую комнату. Майкл смог лишь подавленно кивнуть, радуясь возможности списать мрачное настроение на проблемы с банком. Он старался. Он делал всё, что было в его силах, чтобы вести себя как обычно. Но каждый раз при виде неё он не мог отмахнуться от мысли, что рано или поздно она опять улетит, оставив его наедине с мучительной болью утраты. А ведь однажды он уже смирился, благо ребёнку проще отвлечься и переключить своё внимание на более радостные эмоции. Майкл сумел полюбить вновь, о да, жену он любил безмерно, и был совершенно счастлив, пока её не забрала у него жизнь. В какой-то момент он позволил себе подумать, что забыл Мэри Поппинс, забыл, как его маленькое детское сердечко выпрыгивало из груди, как хотелось выполнить каждое её указание, как он с ужасом ждал того дня, когда переменится ветер. Переменится ветер, откроется дверь… На этот раз дверь, сказала она, до чего же нелепо. Он готов был запереть все двери на засовы и окопаться дома, словно в бункере во время бомбёжки, лишь бы не открылась та самая дверь, что ознаменует её уход. Время от времени дети врывались к нему и, перебивая друг друга, тараторили то о пиратском корабле, то о — подумать только! — танцах и пении своей няни в мюзик-холле, то о какой другой небылице. Мэри Поппинс неизменно стояла поодаль, и на её лице было написано, что она не имеет ни малейшего понятия, о чём твердят взволнованные дети. После она бросала на них свой фирменный взгляд и командовала отправляться в детскую, а сама всегда на секунду замирала, с несвойственным ей удивлением глядя на Майкла, как будто прочитав его мысли. А быть может, она просто испытывала лёгкое недоумение по причине того, что Майкл даже не пытался усмирить буйное воображение своих отпрысков, чем грешил каждый родитель на её памяти. Он как мог держал себя в руках, но порой ему недоставало концентрации и силы воли, и он нелепо выдавал свои чувства. Вчера он как раз уходил на работу, когда откуда ни возьмись в прихожей нарисовалась безупречная Мэри Поппинс, радушно подавшая ему пальто. Своими пальцами она ненароком коснулась его плеча, и он весь покраснел, растерялся как мальчишка, и буквально выбежал из дома, забыв портфель, чем спровоцировал ещё одну встречу, на сей раз в банке, где проявлять эмоции было ещё более неуместно. То было днём. А вечер он никогда себе не простит, но знает, что в ином случае всё равно не простил бы себя за никогда не испытанную судьбу. Он уже второй час обеспокоенно мерил шагами гостиную, беспрестанно высовываясь в окно и оглядывая Вишнёвый переулок в поисках заплутавших детей. Казалось бы, к чему волнения, когда с ними няня, но именно эта женщина и волновала его больше всего. Куда можно было пропасть по дороге из банка, он даже не подозревал. Улицу накрыла темнота, зажглись яркие фонари, отбрасывающие зловещие тени на близлежащие дома, и он мог только гадать, в какое приключение на сей раз впутала его детей эта парадоксально строгая и взбалмошная няня. Компания материализовалась перед домом прямо из воздуха, дети счастливо распевали какие-то нелепые куплеты, а Мэри Поппинс приняла свой обычный вид, в котором ясно читалось: что бы ни случилось, я здесь совершенно не причём. От этого выражения на её лице Майкл разозлился пуще прежнего, уже представив, как она притворится, что они вовсе не плутали по ночному Лондону с песнями и плясками (он-то знает, как она это делает). И она не обманула его ожиданий, по своему обыкновению целиком и полностью переманив детей — его детей! — на свою сторону, и теперь он наблюдал, как трое сорванцов горячо защищают свою любимую няню. На это ему оставалось лишь махнуть рукой, отправив детей по давно заждавшимся их кроватям, и грозно обернуться к Мэри Поппинс, невозмутимо глядевшей на него своими пронзительными синими глазами с плохо скрываемой усмешкой на губах. — Мэри Поппинс, — начал гневно он, резко делая три шага вперёд, чтобы на четвёртом приблизиться к ней вплотную. — Вы прилетаете и улетаете, когда вам вздумается, возмутительным образом ссылаясь то на двери, то на переменившийся ветер — хорошо, в конце концов, я не прошу вас предоставлять уведомление об уходе за две недели, хотя и не отказался бы от такой чести. Но ваши методы воспитания не выдерживают никакой критики, вы погружаете в сказку, а потом беспощадно оставляете наедине со взрослым миром, где сказок не существует. Вы забиваете детям голову всякой чепухой, а потом они забывают, что это было на самом деле. Но вы допустили одну ошибку, Мэри Поппинс. Её глаза распахнулись от неожиданности, и Майкл подумал про себя, какой должно быть это удар для столь совершенной особы. — Что за вздор, Майкл, — ушла в оборону она, но мужчина не намерен был упускать представившуюся возможность. Сделав ещё один, последний, пятый шаг, он всем телом вжал её в стену, одной рукой схватив её за плечо, а второй вцепившись в ладонь женщины, удерживая её на месте. — Твоя ошибка, Мэри, — прошептал он, впервые в жизни назвав её по имени, — заключается в том, что ты не подарила мне забвения. На мгновение их взгляды пересеклись, и он успел прочитать в её глазах неподдельный страх и зарождающуюся панику, прежде чем зажмурился и жадно накрыл её губы своими. Она попыталась оттолкнуть его, уперев свободную руку ему в грудь, но он, осознавая каждой клеточкой своего тела, что никогда больше не сумеет вновь совершить нечто подобное, лишь углубил поцелуй, не считаясь с отвергающим его женским телом. Прошло едва ли больше пяти секунд, показавшихся ему вечностью, во время которых он чувствовал себя как никогда прежде властным и неуязвимым. Она, наверное, предпринимала попытки вырваться, но у мужчины, обуреваемого терзающей его страстью, отключились лишние на тот момент органы чувств, и слух оставил Майкла, а на замену ему обострилось осязание прекрасной женщины, прижатой к его плоти. Наконец он насытился и открыл глаза, и перед его взором предстала растерявшая всю свою безупречную холодность женщина, у которой не осталось даже сил на то, чтобы смерить его уничижительным взглядом. Майкл отступил, увеличив расстояние между ними до добрых трёх футов, и на него нахлынуло всепоглощающее чувство раскаяния, когда он наблюдал за тем, как совершенная во всех отношениях леди, которую, казалось, просто невозможно было смутить, не сводила с него потерянного взгляда, в котором плескалось самое страшное чувство — разочарование. Майкл словно в замедленной съёмке смотрел, как Мэри Поппинс наклонилась и подняла слетевшую с неё во время поцелуя шляпку, только потом осознав, что это она двигалась так медленно, что столь простое действие показалось ему бесконечным. Так же медленно она коснулась двумя пальцами припухших губ, к которым ещё несколько секунд назад яростно прижимался Майкл, и хотела было сделать шаг назад, но только ещё больше упёрлась в стену. На миг мужчине показалось, что она сейчас пройдёт сквозь эту стену, но то ли такое волшебство было ей неподвластно, и она в своём желании скрыться позабыла об этом, то ли сейчас оно ей не давалось, но она лишь легонько ударилась о стену затылком и едва заметно поморщилась, не издав ни звука. Он знал, что должен что-то сказать, может быть, оправдаться, но любое оправдание сейчас прозвучало бы из его уст неискренне, ибо он сожалел лишь о том, что своим отчаянным поступком причинил женщине боль. О поцелуе жалеть он даже и не думал, потому что, каким бы ни было послевкусие в виде укоризненного взгляда бездонных глаз, эти секунды стали лучшими в серой, опостылевшей ему жизни. Мэри Поппинс тем временем успела почти полностью принять свой нормальный вид, по крайней мере, с её щёк начал спадать румянец, а из глаз исчез испуг, на место которому пришло негодование. Она резко подхватила свой зонтик, который по какой-то причине не спешил выражать своё мнение по поводу всего происходящего, и, не проронив ни слова, почти бегом, но сохраняя при этом королевскую осанку, поднялась по лестнице, скрывшись в своей комнате. Ругая себя за нерешительность и неспособность подобрать нужные слова, Майкл поспешил за ней, несолидно перепрыгивая через две ступеньки, но когда он распахнул дверь её спальни, ему навстречу сквозь открытое окно лишь что-то неразборчиво прошептал холодный ночной ветер. Она была непревзойдённой актрисой, думал Майкл, когда на следующий день Мэри Поппинс ни единым взглядом не выдала события прошлой ночи, настолько привычным образом глядя на мужчину, что тому даже пришло в голову, вдруг она, не сумевшая одарить забвением его, предпочла забыть обо всём самой. Но что-то в её походке, жестах и проскальзывающих в голосе печальных нотках подсказывало ему, что она прекрасно помнит о каждом мгновении, проведённом прижатой к стене безвольной фарфоровой куклой в его руках. Майкл вынужден был отдать ей должное: даже после всего, что он сделал, она вернула его семье дом (он ни на секунду не сомневался, что сертификат, обнаружившийся на воздушном змее — это тоже её рук дело, не говоря уж о мистическим образом остановившемся Биг Бене, что было вообще за гранью его понимания). Сейчас, в последний раз оглянувшись ей вслед, он мог с полной уверенностью признаться самому себе в том, что это был самый отвратительный поступок в его жизни, однако умей Майкл поворачивать время вспять, он не изменил бы ни единой секунды того вечера. — Ушла, да, Майкл? — раздался голос Джейн, когда они, крепко держась за воздушные шарики, опустились на землю перед домом №17 в Вишнёвом переулке, а радостные дети уже скрылись внутри. Он молча кивнул. Для него она ушла ещё вчера, взбежав по ступеням его родного дома и растворившись через секунду в лондонском тумане. Он думал о том, как объяснить детям, куда исчезла их няня, и несмотря на то, что помнил каждое чудо из своего детства, никак не мог вспомнить, как именно родители в своё время пытались донести эту мысль до них с сестрой. Он думал о том, что завтра нужно идти на работу, притворившись, что в его жизни не было последних пяти дней — он недоверчиво покачал головой, осознав, что змей подцепил няню меньше недели назад — пяти дней, наполненных жгучей смесью болезненной горечи, отразившейся в её взгляде, и сладости её губ. Наконец, он думал о том, что она снова не подарила ему освобождающего забвения, наверное, решив таким образом преподнести свой последний урок. Но никто не знал, что думала сама Мэри Поппинс, потому что Мэри Поппинс никогда никому ничего не рассказывала…