Auf wiedersehen, фюрер!

      А вот и он этот долгожданный момент! Сколько было потрачено нервов, крови и сил, чтобы загнать эту тварь в ловушку и наконец раздавить. Это было слишком просто — столкнуть фрица вместе с его же танком в реку. Но Николая совсем не волновали возможные подвохи и засады, которые фриц мог подстроить в случае своего же поражения.       На него смотрел подстреленный охотником гордый волчара.       «И что же потом мне делать с твоей дырявой шкурой, зверь?» — спросил бы любой охотник.       Кажется, Николай впервые увидел, как глаза этого монстра блеснули беспомощностью в зареве заката, что был далеко за спиной. Солнце играло на его вытянутом, как будто крысином, лице. Оно словно лепетало, чтобы все наслаждались его светом. Для кого-то, увы, последним. Даже не по себе стало. Фриц посмотрел на парня перед собой, который слишком рано стал мужчиной, хитрым и больно уж изворотливым.       Он понял, о чём они, русские, думают в такие моменты — спасти ли врага или нет, когда он вот так, беспомощно распластался почти под ногами. «Достойный соперник» — подумал фриц, но сказать это не было сил. Он ведь зверь, так и сохранять эту ипостась полагается до самого конца, даже находясь на волоске от смерти.       Но почему-то глубоко-глубоко внутри щенок, что ныне всеми забыт и кинут, заставил зверя протянуть свою когтистую лапу в надежде на помощь. И именно он, щенок, нашёл отклик в могучем сердце напротив.       Николай надавил сапогом на броневую пластину танка, как будто подталкивая машину к неизбежному. А там уже и дело с концом. Парень сжал липкую от крови и пота руку немца, и тот рефлекторно рванул его на себя. Не сильно, но ощутимо, и этого Николаю хватило, чтобы понять — а не утащит ли его фриц с собой туда, в темноту?       Нет. Глаза Николая расширились, когда ослабла хватка, а зрачки от удивления сузились. «Нет ничего дороже человеческой жизни», — однажды кто-то сказал парню. Это было очень давно. Настолько, что забылась даже фраза, которой Николай всегда отвечал: «А что насчёт фрицев?»       Удивительно, что эти раздумья заняли всего пару секунд... от вечности. Так мало. А танк-то уже скрипел и дрожал, медленно сползая с мостовой. Оставалось всего пара секунд, чтобы решить — спасти или нет.       И Николай тянет чужую руку за скользкий рукав грязного пальто, цепляется за чужую шею, плечи. И ему тяжело. Фриц хрипит, дохает и сплёвывает кровью на рубашку Николая. Тяжело настолько, насколько было бы тяжело щенку тащить волка, почти мёртвого и облезлого, от охотников. А от осознания, что это враг, становилось ещё мерзотней. Но он справился. Подбитого фюрера не так-то просто было перетащить с уже падающего танка.       — Живём, фриц, солнце ещё высоко, — Николай похлопал ослабевшего немца по щеке. Грубые пальцы коснулись ярко выраженной скулы со шрамами, смазав тёмную кровь. Он уже заранее знал, что делать с этим волком. Вот только развесить серую шкуру над камином для него не вариант.       Фюрер оскалился, обнажив щербатый ряд зубов, и лицо Николая помрачнело. Лишенный кислорода мозг Ягера отказался работать, ввергнув мужчину в блаженную пучину темноты. Он не видел, как в этот момент его попытался подхватить Николай, и как в его глазах мелькнул страх, когда Ягер упал на холодную металлическую поверхность танка, больно ударившись головой. Всё это осталось для него незамеченным, потому что темнота впервые спасла израненное тело и измученное сердце.       Николай стукнул каблуком по люку танка, мол, открывайте, ребята, тут гость со вражеского фронта к нам пожаловал. Разумеется, у него ещё будет спрашивать экипаж, Степан, например, с какого такого перепугу Никола, что всю жизнь ненавидел немцев, поместил треклятущего немца у себя под боком.       А он и не будет отрицать. Он и сейчас ненавидит фрицев, но когда-то же надо сделать исключение? Но только не для Ягера. Человек, который чуть не угробил Николая и людей, которые тому были дороги, не заслужил смерти, но и прощения тоже. Оставалось только добавить: «Аuf wiedersehen, фюрер», и представить, что всё плохое наконец закончилось.       Николай потёр лицо ладонями и блаженно закрыл глаза:       — Будут ещё фрицы на нашем веку.       И он вдруг отпрянул, посмотрев вниз. Рука фюрера лежала на его сапоге, сжав пальцами его нос. Парень с пренебрежением отпиннул её, но улыбнулся наглости Ягера, который будучи при смерти всё равно оставался странной и своенравной сучкой штандартенфюрером.