Сиуатетео: Божественные женщины/Cihuateteo: Divine Women

Каждый вечер, когда солнце исчезает на западе, Сиуатетео встречаются и говорят, спорят, заплетают свои волосы, занимаются любовью, готовят, едят, пьют, ложатся и чувствуют землю, слушают, беспокоятся, занимаются любовью снова, полулежат в томлении и смеются над человеческими капризами. Каждая из них сражалась и проиграла, сражалась с богами за возможность иметь ребёнка и потерпела поражение, каждая прошла путь от смертной к бессмертной. Бояться нечего. Нечего, кроме бесконечно провожающего несущегося времени. Шочикетцаль садится, скрестив ноги и наклоняясь вперед. — Какой это день? — Один Олень, — Уиштосиуатль вздыхает. — Как ты можешь никогда не знать дату, если календарь вращается прямо над тобой? — она наклоняет голову, позволяя длинным волосам спадать на плечи Шочикетцаль. Эта щекотка похожа на то, как бегают по коже маленькие ящерицы. Жёлтые цветы качаются и падают. — Но оно неважно. Время как воздух, время как вода. Его всегда достаточно. — Твои волосы спутались, моя любовь. Позволь мне расчесать и заплести их, — Шочикетцаль ласкова, она легко поднимает руку. — Позволь мне заплести тебе два рожка на макушке, — она водит пальцами вдоль рубашки Уиштосиуатль, её складчатой яркой юбки. Нежной кожи её лодыжек. Пяток и пальцев её прекрасных ног. Следов, оставленных ею на земле. Соли её испарины. Священной. Наверху птица кетцаль плачет в ночном небе, песня вьётся подобно дыму. Внизу корни уходят вглубь земли. Уиштосиуатль поворачивает лицо, её щёки пылают жёлтой краской, и колокольчики слегка звенят. Она подносит пальцы ко рту Шочикетцаль, прося разомкнуть губы. Они обе улыбаются. Шочикетцаль садится, скрестив ноги и наклоняясь вперёд. — Какой это день? — Один Дождь. Каменный календарь висит высоко в небе, заслоняя звёзды и мерцая. Ситлаликуэ тянется вверх, чтобы достать звёзды и смотать их в плетение. — Ты носишь змей на талии, чтобы впечатлить кого-нибудь, друг мой? Ситлаликуэ лишь смеётся. — Здесь, — говорит Шочикетцаль и протягивает ей чашу горячего супа (1). Этот запах заводил Ситлаликуэ. Есть ещё скользкая кислая дарующая жизнь вода кактуса. Вкусная. Так будет всегда: вода скрывается за шипами. — Моя любовь, не дай мне забыть, как прекрасно ночное небо. Я не хочу никогда утомляться настолько, чтобы забыть поднять взгляд, — Шочикетцаль потягивается, а после становится серьёзной. — Ты знаешь о новых людях, моя любовь? Ты слышала их на берегу? На островах? Ситлаликуэ вздыхает. — Знаю. — И сожалеешь о том, что помогла создать? — Немного. Но тогда у меня не было бы подношений. Не было бы историй. Не было бы тебя. Шочикетцаль садится, скрестив ноги и наклоняясь вперёд. — Какой это день? — Один Обезьяна, — Тласолтеотль, одна из четырёх сестёр, тянется, перья в её волосах скачут. Далеко за краем рынка и площадки для игры в мяч они видят огромный каменный круг, который, медленно вращаясь, задевает макушки деревьев. — Где ты была, моя любовь? Тласолтеотль смеётся, удерживая остальных в их веселье. — Ты видела этих дураков в железных одеждах? Их странные шляпы? Их отвратительные мертвенно-белые лица? — Ты смеёшься, а они те, кто мнят себя богами. Они издевались. — Их грязные корабли, их уродливые глаза, их непостижимый язык. Они — грязь, они — дерьмо. — Люди начинают их бояться. Они заберут золото правителей, опустошат сокровищницы наших людей. — Если бы! — она смеётся. — Пей свой пульке (2). — Я не пью пульке. — Упрямая. Ты любишь затейливый какао, хах? Это слишком для меня. — Ммм, какао с мёдом и чили (2), — она облизывает губы, а затем делает это ещё раз, когда замечает, как жадно смотрит на неё Тласолтеотль. — Ты можешь обнять меня, можешь развести ноги для меня. Шочикетцаль садится, скрестив ноги и наклоняясь вперед. — Какой это день? — Один Дом, — Уиштосиуатль смотрит на неё, — ты никогда не умела определять время, а теперь уже слишком поздно. — Сейчас ночь. Взгляни, как тьма раскидывает свои крылья. Цицимиме скоро должна прибыть сюда из Тамоанчана, — Шочикетцаль чувствует меланхолию, печальную песнь глубоко внутри, что-то потерянное и ушедшее навсегда. Свежую траву. Прохладную воду. Поля маиса. Акведуки. Яркие цвета. Они сидят в тишине, сцепив пальцы, и долго слушают звёзды. Шаг из-за предела света пламени, бумажные цветы падают в сторону, и цицимиме входит в комнату. — Моя тёмная обсидиановая бабочка, Ицпапалотль! Ты пришла увидеться с нами! Ицпапалотль склоняет свою голову скелета и расправляет крылья, белые кремневые наконечники царапают подметённую землю. — Любовь моя. — Ела ли людей в последнее время, любимая? — игриво спрашивает Шочикетцаль. Ицпапалотль отвечает своим страдальческим белым голосом, камень осыпается по костям: — Поцелуй меня, драгоценный цветок, драгоценное перо. Поцелуй меня и заставь мою кровь петь. Из-за деревьев кричит индейка. Крылья сметают пыль с земли, и она танцует. Птицы мечутся около забытого среди деревьев каменного круга, наклонённого и неподвижного. Шочикетцаль садится, скрестив ноги и наклоняясь вперёд. — Какой это день? — Один Орёл, — Чикунауи Ицкуинтли смеётся над ней. — Моя госпожа острый чили, — Шочикетцаль говорит нежно, — когда я тебя поцелую, ты заставишь дрожать мои губы. — Проверь и узнаешь. Они целуются долго и сладко в гибели дня. Губы пекут, а пальцы, зажатые сперва между ними, тянутся ниже. Затем Шочикетцаль отстраняется и вздыхает, прижимая руку к груди. Смотрит на темнеющее небо, смотрит на неподвижную воду, смотрит на фонари вдалеке, на каменные ступени, на шевелящиеся ветви деревьев. — Я чувствую, словно… — Словно что, любовь моя? — Словно я в ловушке, на столе, на меня все смотрят, все мои одежды сняты, — она останавливается, — как будто всё, что есть я, будет размолото на метлатле (4) до тех пор, пока от меня не останется каменная крошка. Чантико (конечно, ведь госпожу девяти собак зовут Чантико) поднимает улитку и царапает её раковиной белую линию на каменном очаге. — Если это случится — то случится, — говорит она. — Мы не знаем, какой новый мир грядёт теперь, когда чужаки здесь. Здесь теперь даже новая вера, что-то совсем юное и горящее опасным пылом. — Я слышала, что единственная женщина, которую они почитают — это мать их бога. Иных нет. Божья Матерь то и Божья Матерь это. — Как это возможно? Женщины — начало, зарождение всего. Нет истории без женщин. — Но если они уничтожат наши символы? Что тогда? Что случится с нашим временем? — Смерть Старого Мира, я полагаю. — Звёзды гаснут, Миктлансиуатль, — печально говорит Шочикетцаль. — Не можешь ли ты повернуть календарь вспять? Миктлансиуатль молча указывает на разбитый камень. — Пожалуйста, перестань поглощать звёзды, моя дорогая, — умоляет Шочикетцаль. — Я не хочу этого нового времени. Моё время — вязкое, медовое. Моё время — это фонари на лодках около Теночтитлана и Тлателолько. Моё время — это чистая вода Чапультепека и корень копалшокотля (5), когда мы отдыхаем среди пара в темаскале (6). Я не хочу этих завоевателей. Миктлансиуаутль раскрывает объятия так, что Шочикетцаль может забраться в них и забыться.