kotik

Alexander Rybak — «Котик» / «Kotik»

      Что могут обсуждать музыканты, певцы и просто известные люди, свет итальянского телевидения, собравшись через час после нового года, когда все тосты уже произнесены, все песни спеты, концерт окончен и можно просто допить бесплатное шампанское, доесть фуршетные бутерброды и потихоньку расходиться домой? Последние сплетни, политику, острые социальные вопросы? Грядущее Санремо или прошедшее Евровидение? О нет, они, как взрослые серьезные люди, обсуждают вопросы куда более волнительные. Например, где купить удобную кровать, как собрать мебель из Икеи меньше, чем с пятой попытки, и прочие прозаические мелочи жизни.       Благодаря фотографиям в инстаграмме про переезд Фабрицио знают все, и он вслух рассуждает о кроватях, сравнивая те две, что уже успел сменить; Эрмаль, о переезде которого не знает никто, стоит рядом, расслабленно вслушиваясь в тон голоса вместо того, чтобы различать слова. Про кровати он все знает и так… на личном опыте.       — Да, но не так уж и важно, насколько она надежна и скрипит ли, если все равно спишь один, — с полунамеком и лукавым взглядом пожимает плечами неизвестно откуда взявшаяся Элиза д’Оспина. То есть, конечно, известно откуда — она тут явно не случайно, и не случайно хлопает ресницами в два раза чаще обычного, но в этот раз Эрмаль даже не удостаивает ее лишним взглядом. В этот раз ему не нужно мучить себя беспочвенной ревностью, закутываясь в нее, как в одеяло, не нужно бороться за внимание Фабри каждую минуту и чувствовать, как медленно проворачивается лезвие в груди каждый раз, когда он проигрывает. В этот раз он может быть уверен, что ей ничего не светит, и это мелочно с его стороны, но так приятно.       — Да, но я давно уже не сплю один, поэтому и… — тем временем, продолжает Фабрицио, и на середине фразы до него доходит вдруг, что он только что произнес, и он позорно умолкает, привлекая к своему промаху еще больше внимания. Браво, Фабри. Держать рот на замке столько времени, и так глупо проболтаться, обсуждая мебель.       — Вот это новость, вот это новость, и с кем же ты спишь? — не упускает лазейки Элиза, округляя глаза. Фабрицио не нужно даже скашивать глаза на Эрмаля, чтобы видеть, как тот напрягается рядом, как нервные пальцы дергают рукава свитера, как улыбка из расслабленной становится фальшивой. Фабри успокаивающе задевает его локтем, быстро призывая на помощь фантазию.       — Ну… с котом.       — Не знал, что у тебя есть кот, — влезает сбоку Марко, поднимая брови, явно забавляясь, потому что в отличие от остальных слушателей точно знает, кто этот кот, заставляющий кровать скрипеть и хромать на две ножки. Испепеляющий взгляд, которым награждает его Эрмаль, почти вибрирует в воздухе, и Фабрицио отступил бы в сторону, чтобы не оказаться случайно на пути этого луча смерти, если бы не сжавшаяся на его локте рука. Но у Марко какой-то сверхъестественный иммунитет от этих взглядов, он лишь салютует бокалом шампанского и усмехается уголком губ.       — Да, представь себе, — невозмутимым тоном подтверждает Фабри, отправляя ему в ответ не менее ехидную усмешку. — Черный, лохматый, царапает меня все время… — он опять не смотрит на Эрмаля, но кожей ощущает его негодование, а может быть, это просто пальцы, теперь немилосердно впивающиеся в его локоть, выдают его недовольство? Ничего, потерпит. Фабрицио мстительно улыбается и продолжает, жалея, что продемонстрировать царапины не получится. Как известно, коты предпочитают раскрашивать красными полосами руки, не спину. — Ночью лежит на мне, одеяло стаскивает… — вот это уже лишнее, брови Элизы уползают куда-то вверх, практически под челку, и Фабри одергивает себя, возвращаясь к более правдоподобным описаниям. — Гладить даже не дается.       — Прям-таки не дается, — возмущенно фыркает Эрмаль, наконец-то отмирая от своего оскорбленного молчания и тоже вступая в разговор. — Нужно просто уметь… гладить, знаешь ли.       — А ты научи, — улыбается Фабри в ответ на это почти детское негодование. На самом деле, он уверен, что уже умеет обращаться со своим… котом лучше, чем кто бы то ни было, но вслух этого лучше не произносить. Коты, как известно, существа обидчивые.       — И на паркет, наверное, все время гадит, — сочувственно качает головой Марко, и его покерфейс великолепен, нужно признать. А Эрмаль не пинает его в коленку только потому, что это выглядело бы по меньшей мере странно при всех, но что-то в его глазах намекает, что Марко лучше допить свое шампанское поскорее и уйти куда-нибудь. Подальше. Во избежание, так сказать.       — Ну нет, что ты, он у меня… приученный, — поспешно заверяет Фабрицио. — Чистоплотный, шерстку свою каждый день… — сначала моет, потом сушит часами, расчесывает и ругается сквозь зубы, путаясь в кудрях расческой. Аккуратность и тщательность не его конек, он слишком нетерпелив, но его кудри такие же упрямые и несдающиеся как и он сам, поэтому в этой битве редко бывают победители. Но каждый божий день тратить столько времени на волосы… ох уж эта чисто кошачья привычка. — …вылизывает. — Эрмаля откровенно передергивает, но он благоразумно молчит, лишь красноречивым вздохом демонстрируя свое отношение к разговору. Но он слишком уж часто пользуется своим эксклюзивным правом дразнить Фабрицио и шутить над ним при всех, чтобы тот упустил такую великолепную возможность отомстить.       — Как зовут? — влезает Элиза, хлопанье ресниц которой уже становится невыносимым глазу, — а фотки есть? Почему в инстаграм не выставляешь?       — Зовут… эээ… — Фабри теряется на пару секунд, но почти сразу расплывается в улыбке. Он идет сейчас по самой грани, и куда безопаснее и проще было бы сказать что-то банальное, вроде «Лео» или «Том», но щекотать нервы и себе, и Эрмалю куда веселее. — Волчонок, да. Черный, лохматый и кусается — понимаешь?       Эрмаль давится своим бутербродом, который задумчиво жевал, пытаясь отрешиться от происходящего.       И дальше все идет по накатанной: вопросы сыплются со всех сторон, фантазия Фабрицио работает на износ, Эрмаль то смеется со всеми от красочных описаний похождений несуществующего кота, то мрачнеет снова, когда описания опасно приближаются к жизни и пляшут на грани намеков.       — И откуда же он у тебя? — продолжает допрос Марко, который тоже наслаждается огненными стрелами из темных глаз и не прочь разделить эту шутку на двоих.       — С улицы взял, — охотно подыгрывает Фабри, краем глаза наблюдая, как все более нетерпеливо Эрмаль поджимает губы. — Домой привел, обогрел, накормил. А он… эх, несносный прохвост, только и делает, что вредничает. — И да, пожалуй, это уже перебор. Словно предупреждающий сигнал звук бьющегося стекла где-то за кадром, и Фабрицио поспешно тормозит себя, чтобы не заиграться. Слишком тонка грань между легкой насмешкой и ранящим словом, и ему ли не знать, как близко к сердцу иногда принимает все его… кот.       — И как только ты его терпишь такого? — тем временем едко вставляет Эрмаль, не зная, что шутка уже закончилась, не зная, что Фабри уже и сам пожалел о последних словах, и где-то там, в глубине, за сотней зеркал и полусотней занавесов, в этом вопросе прячется неуверенность. Он действительно несносный прохвост, он действительно царапается и кусается, иногда метафорично, иногда — нет, он действительно стаскивает одеяло, требует внимания, времени и любви. А польза? Какая от него польза?       — Сам удивляюсь, — вздыхает Фабрицио с полуулыбкой. Бывают в жизни моменты, когда вдруг понимаешь, что вот он, тот самый шанс, которого ты ждал, сам того не зная. Который нашел тебя сам, непрошеный, незваный, но такой правильный, что от осознания этого перехватывает дыхание и мир останавливается ненадолго, пока в голове сами собой складываются в цепочку мысли. Как кусочки пазла, четко прилегая друг к другу. Он уже знает, что скажет сейчас, и наконец поворачивается к Эрмалю полностью, словно для того, чтобы ответить на его вопрос, но на самом деле, чтобы никто больше не видел, как взгляд из насмешливого становится мягким. — Люблю я его, вот и терплю, — негромко, так, что его слышат лишь несколько человек, и Марко сразу тактично отворачивается к кому-то еще, а Элиза надежно закрыта спиной Фабри, и не видит их лиц. Не видит, как Эрмаль сглатывает, не находя слова для очередного язвительного ответа, не видит, как он теряется от такого разворота на все сто восемьдесят, забывает, что они в комнате, полной людей, что кто-то смотрит на них любопытно в эту самую минуту, забывает про все на свете кроме этого небрежного признания, произнесенного мимоходом, будто и нет в нем ничего важного. Просто несколько слов, словно в шутку случайно вылетевших, но во взгляде Бицио нет ни смешинки — он улыбается так, как будто просто захотел сказать именно эти слова, и сказал, не раздумывая.       И действительно нет в них ничего особенного. Эрмаль и так знает это, чувствует каждый раз в мимолетном поцелуе в висок, в ласке пальцев, ерошащих волосы, во взгляде, затуманенном неприкрытой нежностью в те редкие моменты, когда между ними совсем не остается границ. В шести часах за рулем только для того, чтобы вместе провести день, в звоне гитарных струн, когда он извлекает из них новую песню, в которой любви больше, чем запятых. Любовь сквозит, любовь рвется из пробелов между словами и неровных отступов абзацев, но так и остается непроизнесенной.       До этого момента.       Мгновение проходит, возвращается равномерный гул комнаты, полной людей, почти как море, захлестывающее его с головой. Лопается мыльный пузырь внутри которого они вдвоем, Эрмаль вспоминает, как дышать и сразу же жалеет об этом. Между ними только что не было ничего, лишь натянутая нить взглядов, и как просто, как естественно было бы шагнуть вперед, скользнуть рукой по щеке, погладив пальцем изгиб челюсти, прижаться поцелуем к губам — я тоже, я тоже люблю. Но поздно.       Эрмаль хватается за бокал шампанского, почти вырывая его из руки мимо проходящего официанта, прячет за ним и светской полуулыбкой лицо. Не от Фабрицио, конечно — от него ничего не спрячешь, и он уже едва заметно улыбается, довольный произведенным эффектом, за локоть притягивает к себе, теплым прикосновением возвращая в реальность, поддерживая.       — Коты, коты, — вздыхает вслух Элиза, и они оба вздрагивают, вспоминая про ее присутствие. — Мы их любим, кормим, а они нас… терпят, — она смеется в свой бокал, и, наверное, они бы тоже посмеялись в любой другой момент, но только не сейчас. Сейчас Эрмаль только усмехается и качает головой.       — О нет, — произносит он, разговаривая с Элизой, но не отрывая взгляда от Фабрицио, от изгиба его губ и ямочек на щеках, от его глаз, почти светящихся даже в ярко освещенной комнате. — Тут ты точно ошибаешься.       И это, пожалуй, самое близкое к ответному признанию в любви.       Они оба не те люди, которые перемежают речь котиками, зайчиками, карамельками и прочими милыми прозвищами, способными вызвать истерику у диабетика. Они оба не те люди, которые делают грандиозное и невероятное событие из трех простых слов, предваряя их длительным вступлением и оформляя в красивые слова, фейерверк на фоне черного неба или закат над городом. Они оба не те люди, которые произносят такие вещи напрямую, когда есть целых семь нот и бессчетное количество их комбинаций, когда есть мягкость поцелуя и переплетенные пальцы. И даже новогодняя ночь — всего лишь предлог для того, чтобы разделить снова сцену на двоих, в ней нет волшебства и нет волнующего предвкушения чего-то необыкновенного, нет надежды на чудо или веры в то, что с ударом часов жизнь станет лучше. И все же… все же где-то здесь, между этих отрицаний и скучных, прозаичных мелочей жизни притаилось волшебство, настоящее, неподдельное, и слова, которые не могли, не должны были прозвучать, так просто и естественно выстроились в ряд.       — Фабри, пойдем, покурим? — негромко произносит Эрмаль, и Элиза с ее вопросами и недоумением остается где-то позади, и они оба забывают сигареты, но это тоже неважно.       На широком мраморном парапете сидит лохматый черный кот с рваным ухом, который оскорбленно мяукает на попытку его погладить и шипит, стоит Эрмалю слишком пристально на него посмотреть. Фабри переводит взгляд с одного на другого, не прерывая этой напряженной дуэли взглядов, а потом вдруг начинает смеяться, только для того, чтобы на него моментально уставились две пары одинаково раздраженных глаз. Желтые и темные.       Обещанная фотография красуется в инстаграмме этим же вечером.       — Нет, это не твое место, — бескомпромиссно заявляет Эрмаль уже следующим вечером, спихивая мохнатого прохвоста с колен Фабри на пол. Тот зловредно шипит, но знает, что спорить тут бесполезно — гладить сейчас будут не его.