***
— …и решила, что я не какая-то там слабачка, которая не потянет Лигу плюща, так что пусть уважаемый дядя Рамон выкусит, — уверенно говорит Зендая, откладывая в сторону бутылку пива для более удобной жестикуляции, дабы в полной мере объяснить весь масштаб трагедии. — Ты идешь в Гарвард, потому что твоя бабушка поспорила с соседом, который торгует хот-догами? — Тому это кажется абсолютным бредом, но Зендая выглядит такой серьезной. Впрочем, как всегда. — Это вопрос семейной чести. И природного упрямства. Том просто кивает, чтобы случайно не задеть какую-либо из больных мозолей, которых — оказывается — у Зендаи предостаточно. И Холланд просто мастер в их поисках. Вечеринка у Гарри идет полным ходом, и в мешанине из выпивки, пиццы и шумных людей Том ощущает тонкий налет тоски, вызванной то ли предстоящим выпуском, то ли тем, что большую часть вечера Холланд провел вместе с Зендаей и её парнем, который вовсе не плохой человек, просто Тому совсем не о чем с ним поговорить. Гарри, неожиданно окруженный любовью и лаской Дженнифер, пропал где-то в эпицентре вечеринки, носясь по дому словно заводная игрушка-хомяк, потому Том его почти и не видел, только поздоровался на входе и спросил местонахождение скучающей Зендаи. — Без Джейка такая тоска, — стекло ударяется о стекло и Том отпивает уже теплое пиво. Джейкоб улетел в Австралию по обмену год назад и должен вернуться в ближайшем месяце, но Зендая продолжает говорить о нем так, будто бы они никогда в этой жизни не встретятся. Тому кажется, его способность утрировать передается воздушно-капельным путем. — Как там профессор Хиддлс? — спрашивает Зендая, когда Джош — кажется, так его зовут — уходит, чтобы достать пару бутылок пива и кусок пиццы. Относительно Томаса они всегда лишь перешептываются, потому что такого рода информация явно не для посторонних. По крайней мере, на ближайшие два месяца, пока Том не помашет колледжу ручкой и не поцелует Хиддлстона на глазах у всех (если хватит смелости). — Как всегда потрясающе, — Том слегка улыбается, наблюдая, как плещется в бутылке пиво. — Иногда даже хочется стать взрослым и ответственным человеком, потому что Томас хорошеет день ото дня, такой вот удивительный эффект у самостоятельной жизни. Зендая усмехается, вспоминая, что еще недавно Том считал взрослых бесконечно скучными и печальными людьми, но Хиддлстон в целом влияет на Холланда более чем положительно. В его жизни даже почти появился смысл, если бы не учебная программа его курса. — И что он говорит насчет магистратуры? Возможно, Том даже заплатил бы Зендае, чтобы она никогда не задавала этот ужасный вопрос, который преследует его в течение последнего года, но она все равно бы спросила. Потому что буквально каждый считает своим долгом поинтересоваться относительно его планов на будущее, а некоторые даже несколько раз в день: например, его младший брат. Только вот Хиддлстон единственный, кто ничего по этому поводу не говорил, хотя и намекал пару раз, но, не получив должного отклика, то ли сдался, то ли принял ситуацию как она есть. — Ничего? Мы еще не говорили об этом. — То есть ты не хочешь говорить об этом, — Зендая смотрит едва ли не в упор, как умеет только она, чтобы раскусить Тома. И к его стыду, у неё это получается практически всегда. — Может быть. Но он не настаивает, так что все в порядке. И Холланд не знает, радует его это или нет. Он просто запутался в собственных желаниях и обязанностях, потому и не может принять правильное решение, разбираясь со всем самостоятельно, боясь разочаровать других и разочароваться в себе. Но даже нужда справляться со всем в гордом одиночестве не так страшна, как Хиддлстон, который наверняка знает, что в инструкции к правильной жизни обязательным пунктом является полное высшее образование. А получить его неодобрение буквально хуже всего остального. О своих неутешительных перспективах и Томасе он думает весь оставшийся вечер, когда едет домой, рассматривая Нью-Йорк сквозь стекла окон, даже около двери собственной квартиры. В коридоре Холланд упирается лбом в стену, тяжело выдыхая, и прикрывает глаза. Сейчас он должен быть дома у Хиддлстона, есть вместе с ним остатки ужина и смотреть глупые сериалы, которые Томас будет иронично комментировать, а на рекламе — целовать Холланда в щеку и напоминать о завтрашних делах, но сейчас Тому этого хочется в последнюю очередь. Поэтому он чувствует себя ужасно, скрываясь от собственного парня, которого боится разочаровать, в своей квартире, где планирует просто уснуть. Но уже в кровати он понимает, что несмотря даже на количество выпитого, сон не идет, хотя на часах почти два. Томас, должно быть, звонил ему несколько раз, но об этом он узнает утром, потому что чувствовать себя еще более раздавленным и виноватым прямо сейчас ему категорически нельзя. Считая условных овечек, Том засыпает, на грани сознания отмечая, что Томасу все-таки стоит перезвонить. Но утром все как обычно идет не по плану, начиная с выключенного будильника и заканчивая забытым конспектом. — Почему ты не перезвонил? — спрашивает Хиддлстон и это его первая реплика, обращенная к Тому, за весь день. Это заставляет Холланда чувствовать себя отвратительно. — Я… — …проспал. Мог даже и не спрашивать, — Томас слегка улыбается и кладет руку Холланду на макушку, ероша волосы. Том ластится почти на рефлексах, вновь чувствуя себя то ли котом, то ли идиотом. — Я немного выпил и в такси по привычке назвал свой адрес, а когда доехал, то было уже поздно, — говорит он, смотря профессору прямо в глаза, хотя это и запрещенный прием, который Том не очень любит использовать. — И да, я проспал. Хиддлстон смеётся, его смех довольный и счастливый, полный облегчения и чистой радости. Он целует Тома едва соприкасаясь губами, на секунду ощущая чужое дыхание, и отрывается, после мягко поглаживая чужую щеку. Холланд застывает на секунду, теряясь в этой невесомой сладости, и прикрывает глаза. Хочется навсегда остаться в колледже, проводить перемены вместе с Зендаей или в кабинете Хиддлстона и забыть о всякой ответственности взрослого. Тому хочется многого, но он просто прощается и уходит на занятия, чтобы без пользы провести худшие полтора часа своей жизни. Хиддлстон провожает его взглядом и когда за парнем закрывается дверь, выдыхает и прикрывает глаза. Том показался ему абсолютно нормальным, хотя если бы вчера произошло что-то действительно ужасное, Холланд оказался бы полностью раздавленным. Но даже если бы это было действительно так, Томас, к собственному стыду, не заметил бы, потому что все его мысли сейчас заняты совсем другим. Предложение из Королевского колледжа поступило вчера в девять часов, прямо после того, как Холланд чмокнул его в щеку и отправился к Гарри. И Томас думал об этом буквально всю ночь, сомкнув глаза лишь к пяти часам утра. Хиддлстону интересен Лондон и перспектива вернуться домой, да и у работы в Англии плюсов гораздо больше (кроме отношений с Томом, конечно же), но бросить все вот так он просто не может. Ровно, как и оставить Холланда — которого устраивает буквально все — в Америке. И последний аргумент является едва ли не самым важным из всего перечня, потому что за четыре года Том стал неотъемлемой частью его жизни и лишиться этого Хиддлстон не в состоянии.***
— Мне нужно написать речь на выпускной, — без особого энтузиазма говорит Гарри, пока они заседают во дворе колледжа, буквально уничтожая сэндвичи с индейкой. — Никто не хочет мне помочь? — Ты же наш глава, так что неси это бремя достойно, — Зендая вручает ему стакан с соком и самый маленький сэндвич из всех. — Или попроси помощи у Дженнифер, у неё явно есть опыт. Гарри бросает в неё ручкой, которой не написал ни слова за эти полчаса, но промахивается, сидя буквально в нескольких сантиметрах. — С Джен ты тоже не с первого раза попадаешь? — скалится Зендая, благоразумно прячась за холландовской спиной, будто бы это каким-то образом спасет ей жизнь. Гарри замахивается, чтобы пожертвовать единственным оставшимся сэндвичем, но Том выглядит настолько отвратительно, что ему становится жалко друга чисто по-человечески. С Зендаей можно свести счеты в любой из моментов, а Холланд в дурном настроении способен и убить. — Только глянь, как Том опечален из-за выпускного. Смотри на него и вдохновляйся. Хочется пить и спать, желательно у Хиддлстона дома, под аккомпанемент виолончели, на которой Томас иногда играет, вспоминая времена Итона. Иногда Том называет его стариком, живущим в старой однушке в центре Лондона, который выходит из дома лишь чтобы купить овсянки да выгулять собаку. Томас всегда смеется и говорит, что совсем не против закончить жизнь вот так, но только если Холланд будет приносить ему лекарства против старческого маразма. — Том выглядит так, будто вспоминает нечто среднее между войной во Вьетнаме и днем собственной свадьбы, — пялится на него Зендая. — На которую ты не приглашена, — говорит Том с напускной серьезностью, но через секунду взрывается тихим хохотом. — Я просто слишком устал. — Занимались с профессором всякими непотребствами? — Я ночевал у себя дома, — Том ложится на траву, рассматривая размытые облака на небе. — Не спрашивай почему, просто немного перебрал. — Потому что я напомнила тебе о магистратуре и потревожила отвратительные воспоминания в твоей голове, которые бы уничтожили тебя, встреться ты с Хиддлстоном лично, — доносится голос Зендаи откуда-то слева и Холланду хочется то ли уронить на неё рояль, то ли обнять, потому что теперь ему не придется объяснять в чем дело. — Именно так. А еще я чувствую себя военным дезертиром, — он прикрывает глаза руками, наблюдая перед глазами только темноту. — Знаешь, после разговора на вечеринке я подумал, что надо бы посоветоваться с Томасом относительно этого вопроса, но слов так и не подобрал. Как был полным идиотом, так и остался. — Ты же говорил, что все в порядке, пока профессор не пытается сделать профессора из тебя, — Зендая буквально издевается, но она всегда бывает права. Том вздыхает, осознавая все свои ошибки и просчеты, открывшиеся ранее, но до вчерашнего вечера он правда думал, что все в порядке, точнее — пытался себе это внушить. — Может быть, не совсем в порядке? — буквально выдавливает он из себя и разворачивается к Зендае лицом, наблюдая все её неудовольствие от сказанного им. — Вот чего ты от меня ждешь, какой протокол действий? — Твой план действий я жду, вот что, — Зендая кидает в него веточкой, выражая высшую степень недовольства. — Если до конца недели не поговоришь с родителями и Томасом, то будешь должен мне ящик шоколадных чипсов. В Гарварде мне нужно хорошо питаться. — Сделаю это исключительно из любви к тебе, — Том протягивает кулак, по которому Зендая ударяет в ответ. — А с родителями я уже поговорил. Но ситуация становится сложнее, когда он оказывается наедине с самим собой в полутьме квартиры, прямо как в каких-то французских мелодрамах про буйных подростков. Не хватает только вида на парижские трущобы и сомнительной музыки в качестве саундтрека. Он пялится на крыши домов вместо того, чтобы составлять интервью или готовить речь для выступления перед Хиддлстоном, хотя какие-то наметки у него все-таки имеются, не совсем же он потерян для общества. Том поднимает с подоконника камеру и фотографирует не слишком живописный вид, который, однако, выбирать не приходится. У Хиддлстона окна выходят на симпатичный задний двор английского типа, точно как у его бабушки, которой восемьдесят в следующем году. И, разумеется, у Тома целая сотня фотографий имеющейся там растительности, будто бы он председатель клуба юных натуралистов. Где-то на фотографии с зеленой изгородью Том понимает, что за столько лет жизни в Нью-Йорке фотографий города у него непозволительно мало. И это вовсе не оправдание. И он совсем не по этой причине набрасывает на плечи куртку и быстро поворачивает в скважине ключ, чтобы как можно скорее оказаться на оживленной улице на пару с фотоаппаратом. И уже на пятнадцатой минуте задает себе вопрос, почему же не занимался этим раньше, хотя бы ради снятия стресса. Тому нравится дышать прохладным воздухом, пока в наушниках тянется Satellite Falls — есть в этом какая-то особенная американская романтика, запечатлеть которую Холланду сейчас хочется больше всего на свете: он делает больше сорока кадров, каждый из которых кажется Тому особенным, и это пробуждает в нем удивительное чувство удовлетворенности.***
Том упустил момент, когда в памяти ноутбука появилась третья папка с новыми фотографиями, но останавливаться на этом отчаянно не желал. Хотя бы потому что это, хоть ненамного, но отвлекало его от многозначительных взглядов Гарри, который по уши в любви, и Зендаи, желающей уложить Гарвард на лопатки. Том честно уделял подготовке к выпускным ровно полтора часа в день — хватало его только на этот период времени, потому что дальше в нем просыпалась сущая ненависть к жизни, справляться с которой помогал только Хиддлстон. Но и он в последнее время оказался занятым до жути, будто бы все самые важные события на планете решили свершиться в последнюю учебную весну. Решающую весну. Холланд пишет Томасу сообщение с пожеланием спокойной ночи, хотя оба явно не планируют спать ближайшие несколько часов, но Хиддлстон должен быть на сто процентов уверен, что к трем часам Том будет видеть десятый сон. Так обычно и было — исключая дни, когда Джен или Гарри снижали сроки дедлайнов, потому что в таких случаев он не спал вообще — пока навязчивые мысли не переползли на территорию сна, вынуждая одеваться, обуваться и выходить на улицу, заполняя память камеры. Он сильнее кутается в куртку, ощущая витающий в воздухе запах дождя. На секунду ему даже захотелось вернуться в квартиру, зарыться в два одеяла и заснуть, чтобы утром — как обычно — встретить в университете Томаса и украдкой взять его за руку. Но Хиддлстон не ловит его ладони уже четвертый день подряд, возведя баррикады в собственном кабинете, и вообще выглядит как тень отца Гамлета. Во всяком случае, именно так Том его себе и представлял. В Хай-Лайн практически никого, кроме парочки влюбленных, которых Том фотографирует с неизвестной целью, просто выглядят эти ребята достаточно мило. Они, кажется, замечают его, либо до них просто донесся щелчок камеры, и парень, улыбаясь, машет Тому рукой. Холланд делает еще одну фотографию, на этот раз куда более четкую, и улыбается в ответ. Иногда ему хочется, чтобы счастье можно было сложить и убрать в коробку, дабы достать его в один из хреновых дней и вспомнить, как хорошо было раньше. У него наверняка был бы целый альбом с воспоминаниями о Хиддлстоне, да и явно не один — Холланд запечатлел бы все, до чего дойдут руки. Том рассматривает панораму через объектив, наводя фокус, когда его плеча касается чужая ладонь, чуть сжимая. Холланд успевает за эти доли секунды надумать столько всего, начиная с нападения маньяка и заканчивая инопланетным похищением, но когда он оборачивается, то видит перед собой всего лишь Хиддлстона. Всего лишь. — Том? Холланд вздрагивает, когда Томас произносит его имя почти шепотом, с хрипотцой от холода и долгого молчания. Он так давно не слышал голос Томаса именно таким, будто бы после крепкого сна или во время болезни; голоса, выдающего его беззащитность. — Я… привет? — Том чувствует себя так глупо, стоя посреди парка, прямо перед парочкой, что улыбалась ему мгновение назад, когда высокий Хиддлстон застилает ему свет, выглядя при этом как персональный конец света. — Привет, — он пытается улыбнуться, но выходит паршиво — как всегда, когда он делает это через силу, лишь бы не скидывать с себя всю эту вежливость. — Что ты здесь делаешь? — Бессонница, решил немного пофотографировать, — Холланд неловко демонстрирует камеру, чувствуя себя ребенком, укравшим из родительского тайника шоколад. — Что-то не так? — Далековато от Куинса, не думаешь? — усмехается Хиддлстон, глядя прямо в глаза, будто бы нарочно игнорируя камеру и вообще все вокруг. Будто бы кроме никого, кроме Тома, в этом мире не существует. — Как будешь добираться? — Ну, об этом я пока не задумывался. Может быть, такси закажу. Томас вздергивает бровь, как бы говоря, что он совсем не удивлен сложившейся ситуацией. Том, бредущий посреди ночи по никогда не спящему Нью-Йорку, потому что проблема с автобусными маршрутами никуда не исчезает — явление вполне обыкновенное, как влюбленные в парках или бродячие коты у мусорных баков. — Зайти ко мне не предлагаю, но могу проводить. Хотя бы до автобусной остановки, — Хиддлстон протягивает ладонь, за которую Том с удовольствием хватается, чувствуя под пальцами мягкость кожи. Он невероятно по этому скучал. — Было бы неплохо еще и на автобус сесть, — Том укладывает камеру в чехол и вешает его на плечо. — А что ты здесь делаешь? — Ходил в книжный. Стрэнд, знаешь? — Хиддлстон поднимает их сцепленные руки на уровень лиц и целует, согревая губами маленький участок кожи. — Покупал кое-что для работы. — Ра-бо-та, — проговаривает Том по слогам, покачивая головой, пока Хиддлстон ловит его в кольцо рук, притягивая к себе. — Что ты видел кроме неё за последнюю неделю? — Кровать и миссис Грин, — уточняет Томас, целуя Холланда в кончик носа. — Ну что, домой? Холланд улыбается, сжимая чужую руку чуть крепче, на несколько секунд чувствуя себя первокурсником, только-только познавшим чувство великой любви. Хиддлстон держит его за руку всю дорогу до остановки и даже в автобусе, переплетая пальцы и поглаживая выступающие костяшки. Когда салон покидает последний полуночный студент, оставляя их наедине, Томас почти невесомо целует его в висок, притягивая ближе к себе. Но длится эта удивительная эйфория не так долго, как хотелось бы Холланду, уже чувствующему, как его постепенно утягивает в сон, — Томас разворачивает его к себе лицом, тихо произнося, что им нужно поговорить. — Что такое? — Мне… — Томас звучит не слишком уверенно, что заставляет Холланда понервничать. Несмотря на всю свою мягкость, Хиддлстон всегда был достаточно уверен в своих словах и действиях, и Том видит его в таком состоянии относительно редко. — Мне предложили работу в Англии. Королевский колледж в Лондоне, знаешь ведь? Информация доходит до Тома постепенно, будто бы порциями и из-под толщи воды. Он хлопает глазами, цепляясь пальцами за пальто Хиддлстона, дабы урвать себе хотя бы кусочек реальности. — Да, я… знаю. Сэм собирается поступать туда. Может быть, — Холланд смотрит Хиддлстону в глаза, которые почему-то блестят в слабом фонарном свете. — И что ты решил? Собственный голос кажется Тому почти бесцветным, таким тихим, едва различимым среди звуков мимо проезжающих машин. Он действует на Хиддлстона отрезвляюще, заставляя распахнуть глаза шире, чтобы бровь взлетела в фирменном английском удивлении. Холланд это любит. Как и еще миллион его особенностей. — Пока ничего. У меня есть еще два месяца, чтобы дать ответ. Тому кажется, что где-то здесь должна стоять точка в их четырехлетней истории чистой и светлой любви, Хиддлстон махнет ему рукой, садясь на ближайший рейс в Лондон, и следующие десять лет будет встречать рассвет на пять часов раньше. Без Холланда под боком. И Том, может быть, со временем привыкнет, лет так через пять, когда от Хиддлстона останется только горсть воспоминаний, причем вряд ли самых приятных, например, как сбежавший кот или сломанный объектив. — Всего лишь два месяца, Томас, — Холланд ослабляет хватку на чужих плечах, скользя пальцами вниз. — Этого мало. Катастрофически мало. — А когда-то тебе казалось, что вполне достаточно, — усмехается Хиддлстон, переводя взгляд с Тома куда-то вдаль. — Что-то случилось? — Когда-то — вполне может быть, но не сейчас, — Том прикрывает глаза, выдыхает из легких ставший тяжелым воздух, чувствуя себя таким жалким и разбитым как никогда раньше. — Случилась жизнь. Отвратительная и скоротечная. И эти два месяца пролетят также быстро, как и четыре года до этого. Холланд не до конца понимает, в чем именно его проблема, почему он медленно закипает, едва находя в себе силы, чтобы смотреть Томасу в глаза. Его взгляд скользит по кирпичной стене жилого дома, главное — не фокусироваться на Хиддлстоне, на его силуэте в полутьме и блестящих глазах. На том, какие они оба сейчас уязвимые. — Я что-нибудь придумаю, — почти шепчет Хиддлстон, наклонив голову, но Холланд прячет глаза, избегая встречи. — Ты уж постарайся.***
— Я решил не поступать в университет, — на одном дыхании выдает Том, игнорируя фирменный мясной пирог его матери, который с удовольствием съел бы в любой другой день. Кроме сегодняшнего. Отец перестает жевать на несколько секунд, осматривая лицо старшего сына на предмет адекватности, но, не найдя должного, кашляет и отпивает немного вина. — Мы с мамой, — он бросает взгляд на супругу, которая понимающе кивает, — примем любой твой выбор, но ты действительно уверен? — Более чем, — уверенно кивает Том, возможно, даже слишком: Падди смотрит на него как идиота. — Мне кажется, это не совсем то, чем я хочу заниматься. Точнее, совсем не то. Доминик Холланд — мужчина сдержанный, поэтому лишь коротко кашляет, стирает салфеткой остатки соуса из уголка губ и смотрит Тому прямо в глаза, будто бы пытаясь отыскать там какую-то истину, которой сын делиться с ним не спешил. Секретов таких у Холланда-младшего предостаточно, но главный из них сейчас должен смотреть прогноз погоды в Лондоне и собирать вещи, чтобы начать для себя новую жизнь. Зато, Тому не придется представлять Хиддлстона своим родителям и братьям, но и этот плюс мерк по сравнению с отвратительной пустотой в душе. — В таком случае, чем ты планируешь заниматься после колледжа? — вопрос будто бы ударяет его в живот, заставляя скрючиться и сжать веки, чтобы слезы ненароком не хлынули. Гарри медленно жует свой пирог, наблюдая за происходящим как за одним из боев ММА, поставив все на собственного отца, а Сэм явно борется с желанием уйти в туалет и забрать с собой Падди, дабы не травмировать детскую психику отвратительными взрослыми разговорами. — В New York Post всегда нужны фотографы хотя бы на половину ставки, а там уже как пойдет, я же не зря колледж заканчиваю, — Том слегка усмехается, стараясь перевести все в шутку, что говорит о безвыходности его ситуации. — Или устроюсь кассиром в Walmart. Я в этом плане неприхотлив. — У фотографов из Post довольно-таки неплохие перспективы, через год-два можешь даже перейти в Times, — мягко произносит мать, разливая чай — однозначно ромашковый, чтобы угомонить семейные волнения. — Не знаю, что думает по этому поводу твой отец, но я только за. Том улыбается, когда материнская рука ерошит его волосы, будто бы ему все еще пять лет, и этого ему не хватало больше всего.***
— …в общем, дядя Рамон повысил ставки, и борьба теперь идет за целый год бесплатных хот-догов, — с гордостью в голосе говорит Зендая, заканчивая вырезать из бумаги восклицательный знак. — Ради этого можно хоть в Гарвард, хоть в Хогвартс. Эпопея с дядей Рамоном и хот-догами дошла до апреля и приобрела такой масштаб, что у Тома даже возникло ощущение, будто бы Зендая претендует не на место в университете, а на президентское кресло как минимум. И Холланд ни капли не удивится, если это произойдет в ближайшем будущем. — А мне, как твоему другу, можно питаться вместе с тобой? — спрашивает Том. — Половина ставки в газете много мне не даст. — Я буду привозить тебе бесплатные блокноты из Гарварда, только будь всегда таким отвратительно счастливым, — Зендая хлопает его по плечу и переводит взгляд на Гарри, пытающегося донести что-то до парня из организационного отдела. — Ты только глянь на этого трудоголика, теперь он в нашем узком кругу выглядит хуже всех. — Бедный Гарри, как он это вынесет, — театрально сокрушается Холланд, хватаясь за сердце, а после громко смеется, падая на спину. — Чувствую себя ужасно безответственным, но это так здорово. Почему я раньше так не поступил? — Потому что ты идиот, — добавляет Зендая, — и любишь страдать. Подпитываешься негативными эмоциями, совсем как дементор. И еще ты трус, совсем немного. — Если бы я захотел, чтобы меня облили грязью, я бы пошел к своему школьному психологу, — Том морщится, вспоминая любимую всей душой миссис Корниш и её бесценные советы, после которых неплохо бы сходить к нормальному специалисту. — Но мне плевать, пока все идет хорошо. Даже если Гарри выглядит как отец-одиночка. Зендая глушит смех, потому что Гарри плывет к ним бледной тенью, садится в углу и вздыхает так тяжело, что, кажется, стены идут ходуном. Том подталкивает в его стороны банку газировки и неловко улыбается, стараясь хоть как-то подбодрить человека, отдаленно напоминающего одного из его близких друзей. — Спасибо, — хрипит Остерфилд, прикладывая ко лбу влажный бок жестяной банки. — Ты от счастья буквально светишься, можно я тебя ударю? — Разрешаю, но после выпускного. Для такого мероприятия мне нужен товарный вид. Гарри кивает и снова закрывает глаза, мечтами уходя куда-то очень далеко от этого места. Или из этой жизни. Тому его действительно жаль. Гарри за последние два месяца так вырос в его глазах, что Холланд искренне желает ему поступить в чертов университет к его невероятной Джен. Гарри заслужил это за все пройденные им круги ада. — Надо было предлагать твою кандидатуру на выборах президента клуба, — говорит Гарри и показывает Тому язык, потому что на большее он не способен. — Хотя, учитывая, что весь предыдущий год ты больше был похож на труп, президенство бы тебя уничтожило. — Я бы совершил импичмент на второй же день, — кивает Холланд, салютуя другу жестяной банкой, понимая, что ни капли не соврал. При всей его любви к фотографированию, клубу и Гарри, лидер из него вышел бы паршивый, за что Джес порвала бы его на британский флаг не раздумывая. На Гарри переключается Зендая, посвящая парня в его планы на будущее, непременно светлое и успешное, где-нибудь в Vogue, потому что такие красавчики на дороге не валяются. Холланд как раз смеется над шуткой про Тайру Бенкс, когда в студию заходит тот, кого парень предпочел бы увидеть сегодня в последнюю очередь. Хиддлстон здоровается с Гарри и Зендаей, вежливо улыбается Пегги — первокурснице, которая от него в восторге — и подзывает к себе Тома. Кто-то из друзей, кажется, присвистывает, а Пегги на секунду хочет стать выпускником журфака с камерой далеко не последней модели. — Привет, — шепчет Томас, когда они скрываются в пустом кабинете, через стенку от студии, где Зендая скрывалась от Джес и её желания убивать. — Как идет подготовка к выпускному? — Моя роль в этом представлении минимальна, — хмыкает Холланд, усаживаясь на край стола, чтобы увеличить расстояние между ними. — Вырезаю бабочек и бегаю за газировкой для президента. Хиддлстон улыбается, явно не собираясь мириться с пятью метрами между ними, подходя ближе, чтобы положить ладони на талию Тома, согревая даже через ткань футболки. Холланд чувствует, как по телу пробегает дрожь, и отчаянно борется с желанием прижаться к чужому телу, уткнуться носом в шею и забыть, что этот человек, пахнущий парфюмом в половину цены его годового обучения, совсем недавно так его расстроил. — Генри соскучился по тебе, — проговаривает Хиддлстон в чужую макушку, скользя пальцами под мятую ткань рубашки и оглаживая теплую кожу. Холланд, в такие моменты удивительно податливый и почти всем довольный, но вовсе не безобидный, каким кажется на первый взгляд. Потому и толкает Томаса в грудь, увеличивая расстояние до безопасного минимума. — А я по Генри, — вздыхает Том, отводя взгляд в сторону. — Может быть, я навещу его перед твоим отъездом в Англию. Хиддлстон приподнимает ладонями его лицо и заглядывает в глаза, пытаясь отыскать там ответы на интересующие его вопросы, которые сам задать он не в силах. По крайней мере, без того, чтобы задеть Холланда каким-либо образом, но, если это все-таки произойдет, Томасу придется долго объясняться. — Я же говорил, что еще не решил насчет переезда, — почти шепчет Хиддлстон, выпуская Холланда из своих объятий. Холодом обдает не только неприкрытую кожу, но и что-то внутри. — У тебя остался всего лишь месяц, — Том говорит так тихо, что его голос почти ломается, в разы увеличивая драматичность ситуации. — Это не так уж и много, если оттягивать все до последнего. Решение не поступать в университет я принимал почти год. Пока Хиддлстон молчит, подбирая подходящие слова, Том разворачивается, скрипя подошвами кроссовок, и уходит, немного жалея, что не хлопнул напоследок дверью. *** — Как тебе ощущение полной свободы? — спрашивает Зендая, когда они выходят из здания колледжа. — Признайся, удивительное чувство. — И правда неплохо, — усмехается Том, чувствуя на своих плечах теплые ладони Гарри, едва ли не более счастливого, чем он сам. — Но взрослая жизнь немного пугает, хотя я еще даже не начал работать. — А Гарвард меня заранее раздражает, — Зендая закатывает глаза и театрально обмахивает себя ладонями, смахивая с щеки несуществующую слезу. — Будет здорово, если дядя Рамон выйдет из этого пари первым, иначе к чему это все? — И не поспоришь ведь, — Гарри хмыкает, наваливаясь на спину Холланда, который едва не валится с ног прямо на ступенях почти родного колледжа. Финальный экзамен оказался для Тома едва ли не самым легким из всех, не считая того факта, что еще вчера ночью он едва удержал себя от принятия целой упаковки успокоительного. Но уже с утра он чувствовал себя почти прекрасно: успокаивала мысль, что после экзамена можно будет расслабиться в приятной компании, навсегда забыв об учебе и прочих проблемах, с ней связанных. — Поверить не могу, что меньше, чем через пять часов увижу Джейка, — Зендая мгновенно забывает про Гарвард и дядю Рамона с его хот-догами, переключаясь на австралийского парня американского происхождения. — Мне столько нужно рассказать этому парню, специально почти два месяца ничего ему не писала. — Ты странная, — говорит Гарри, отойдя от Тома на безопасное расстояние, дабы не возникло очередного желания покуситься на здоровье его спину. — Вроде почти шесть лет знакомы, но все никак не привыкну. Холланд бы с ним согласился, если бы у него отсутствовал хоть какой-то инстинкт самосохранения, но с головой у Тома все пока в порядке. К его счастью. Через пять часов, встретившись с Джейком и лишив жизни пару бутылок пива, Том разглядывал, как мелькают на танцполе тени, следил за их смазанными движениями и пытался отличить Зендаю от Гарри. И последнее вызывало неожиданные сложности. Осознание, что последний год обучения подошел к концу, только начало приходить, вгоняя Тома в тоску. Смешиваясь в его организме с алкоголем, она приобрела масштабы отвратительного настроения, неуместного во всей этой ситуации. Жутко хотелось спать и совсем немного — увидеть Хиддлстона: живого, здорового, все еще на территории Америки. С последнего их разговора прошло чуть больше трех недель, две из которых — в полном молчании, хотя первые шесть дней Томас заваливал его короткими сообщениями, справляясь о будничных делах. Холланд отвечал без особого энтузиазма, только чтобы поддерживать хоть слабый, но контакт, да и в доведении Хиддлстона до бешенства он был заинтересован меньше всех. Том прижимается щекой к холодной стене, старясь спасти мозги от перегрева: алкоголь усиливает ощущение духоты, разливаясь теплотой на щеках и в груди. Желание уйти подальше только увеличивается, но время не перевалило даже за десять, стоило отсидеть хотя бы до одиннадцати. В конце концов, это их последняя совместная вечеринка. Он достает телефон и собирается открыть тетрис, чтобы хоть как-то скоротать время, как вдруг замечает красный кружок оповещения о новом сообщении. Рассчитывая на рассылку от какого-нибудь магазина одежды, где он был всего один раз, Холланд открывает сообщение и дергается, когда видит имя отправителя: Хиддлстон поздравляет его с окончанием экзаменов и интересуется, занят ли Том ближайший час. Холланд водит по экрану, подбирая слова для ответа, но в голову не приходит ничего лучше, чем напечатать что-то односложное. Ответ с просьбой выйти на улицу через пятнадцать минут приходит почти мгновенно, немного удивляя тем самым Тома, привыкшего к тому, что Хиддлстон может не отвечать по двадцать минут. По крайней мере, в трезвом состоянии. Отсиживая отпущенные пятнадцать минут, для верности прибавив к ним еще две, чтобы держать профессора в тонусе, Холланд встает с места. Когда Том накидывает на голову капюшон, Зендая коротко спрашивает, куда это его понесло, но не дослушивает ответ, уносясь вглубь толпы. Холланд пожимает плечами и выходит на улицу, вдыхая свежий воздух. После духоты клуба уличная прохлада равна дару божьему, в частности для слегка затуманенного алкоголем разума. Том пытается разглядеть знакомый силуэт в потоке людей, как вдруг его подхватывают под локоть, притягивая к себе, заставив Холланда уткнуться носом в твердое плечо. — И тебе привет, — шепчет Том, узнавая Хиддлстона почти на интуитивном уровне (или по запаху). — Что-то хотел? — Увидеть тебя, — улыбается Томас, будто бы не было между ними этих трех недель холодной войны и легкого недопонимания, — и рассказать кое-что насчет Англии. Кое-что важное. Том вздыхает полной грудью, наблюдая, как Хиддлстон нервно облизывает губы и проводит пальцами по волосам, стараясь не смотреть Холланду прямо в глаза. Хиддлстон может сказать сейчас все, что угодно, и Том, хотя до этого был абсолютно уверен в своей непоколебимости, понимает, что не готов. И это пугает его до невозможности, заставляет вцепиться в рукава толстовки и надеяться на то, что будет почти не больно. — Что именно? Томас смотрит несколько десятков секунд на небо и Том чувствует себя посвящаемым в великую тайну как минимум вселенского масштаба. В последнее время ему удается застать Хиддлстона только в состоянии крайней неуверенности: или сам Холланд приобрел суперспособность вводить мужчину в ступор буквально одним своим существованием, или же Томас со временем теряет хваленную выдержку. Но Тому плевать, почему именно Хиддлстон нервничает до такой степени, что не может сказать и слова, ведь эта нервная дрожь будто бы передается ему самому, заставляя стиснуть зубы и терпеть. — Томас, — подталкивает его к действиям Холланд, называя по имени, и Хиддлстон коротко выдыхает. — Это тяжелее, чем я ожидал, — говорит он едва слышно и прикрывает глаза. — Я принял решение насчет переезда в Лондон. — Вот как. Томас вопросительно смотрит на Холланда, приподнимая его за подбородок и коротко целует в губы, будто бы успокаивая. Или же подготавливая к чему-то ужасному. — Я принял предложение. Через месяц буду уже в Англии, — шепчет Хиддлстон почти в губы, прижимаясь лбом ко лбу. Том чувствует, как внутри что-то обрывается, как растет пустота в душе, как руки на собственной талии начинают казаться лишними. Он даже пытается выбраться из цепкого кольца рук, но Хиддлстон держит слишком крепко, чтобы можно было так просто сбежать. — Поздравляю. В Лондоне тебе будет лучше, наверно, — Холланд пытается выдавить из себя улыбку, но губы растягиваются с большим трудом. — Как раз хотел сообщить, что решил не поступать в университет. — Еще лучше, — усмехается Хиддлстон, и Тому захотелось вцепиться зубами во что-нибудь, чтобы не взвыть от бессилия. — Тогда следующая моя новость понравится тебе еще больше. Холланд смотрит через плечо Томаса — прямо на табло с расписанием автобусов. Сорок девятый должен был прийти две минуты назад, но его все еще нет. Пожилая женщина явно опаздывает на ужин, пока водитель спит, припарковавшись где-то неподалеку. Тому жаль эту женщину больше, чем себя. — И что это за новость? — куртка, в которую он кутается, пропахла чужим парфюмом. Едва ли не лучшим парфюмом из всех. — Поедешь со мной в Англию? — Холланд не успевает дочитать расписание тридцать восьмого маршрута. Он смотрит Хиддлстону прямо в глаза — чистые, светлые, полные надежды — и не может подобрать слов. — Голдсмитс, Лондонский университет. Ничего не могу тебе гарантировать, но попытаться стоит. Достойное место. — Чего? — Я. Ты. Англия. Университет, — чеканит Хиддлстон, по-прежнему широко улыбаясь. — Звучит как сомнительная авантюра, но, пожалуйста, доверься мне. Я не хочу, чтобы между нами впредь возникали недопонимания. Том поверить своим ушам не может, но все равно хватается пальцами за чужой воротник и тянет на себя, легко целуя холодные губы. И на секунду ощущает на собственных щеках теплые дорожки слез. — Такое чувство, будто ты мне предложение сделал, — смеется Холланд Томасу в плечо, вдыхая запах парфюма и бумажной пыли. — И я согласился.***
— Честное слово, временами эти англичане просто невыносимы, — Хиддлстон закатывает глаза, кутаясь в бежевый плед. Осень выдалась отвратительная: с проливными дождями, лужами и холодным ветром — из дома выходили только по надобности. Холланд слышит это стандартно раз в две недели, когда Томас устает буквально от всего, но далеко не в плохом смысле этого слова. В колледже выпускнику Итона и бывшему однокашнику принца Уильяма едва ли не в рот заглядывают, и первое время Хиддлстон краснел в течение всего рабочего дня, пока не привык к такому пристальному вниманию. — Кто бы говорил, — Том усмехается, отрываясь от ноутбука и переводя взгляд на профессора. Уже год он никак не перестанет удивляться тому, как органично смотрится Хиддлстон в антураже Лондона. Будто бы в жизни преподавателя французского никогда не было Америки и Нью-Йорка. Сам Холланд привыкал куда дольше. Нью-Йорк из него вытравливали влажностью и плотным завтраком, а университет это все дело закреплял. Но года хватило, чтобы всем этим полностью проникнуться — возможно, дело в корнях. — В Итоне я был сущим ангелом, — Томас разводит руками и ловит парня в объятия. — Но с американскими подростками им не сравниться. Пока что никто из них не пытался лишить меня жизни с помощью линейки. — Но в Америке никто не заменял один сорт чая другим. — Слишком тонкий юмор, тебе не понять. Том смеётся, укладываясь рядом и утыкаясь носом в шею Хиддлстона: более идеального выходного он себе и представить не мог. Как и более идеальную жизнь.