Our last sun

Небо было темным, но его нельзя было назвать непроглядным. Маленькие звёзды, словно брызги, рассыпались по блеклым серым облакам дыма. Тонкие ледяные нити холода пронизывали тело. Из-за редких порывов прохладного ветра на болезненно-белой коже, местами покрытой синеватыми ссадинами и засохшими царапинами, выступали мелкие мурашки. Глаз замечал в небе обрывистые переходы от темного к лиловому и где-то даже малиновому. Крылья темных коричневатых птиц колыхали блеклые, полупрозрачные облака. Они летели вдаль и ни одно живое существо не смогло бы остановить эту ровную стаю. Наверное, это и значит быть свободным, не иметь сковывающих каждое движение границ. Делать то, чего сам хочешь, быть там, куда тянет душа. У людей все запутаннее и сложнее. Им свойственно выдумывать несуществующие проблемы, на самом деле никто из них не мог быть по-настоящему свободным. Люди — рабы своих желаний, но ни один из них не нашел в себе сил это признать. Они лицемерны. У каждого есть хоть одна маска, ведь настоящее они принимать не привыкли, а со временем потеряли в глубинах памяти, что значит жить без притворств. Кто-то настолько долго играет роль, совпадающую с его идеалами, что медленно забывает, кем сам является, свои эмоции и мысли, грехи и особое восприятие мира, становясь пустой, по его мнению прекрасной оболочкой. И если кто и признает свою ошибку, примет себя настоящим, то настолько поздно, что менять что-то было бы глупо, а может, даже никак нельзя. Время упущено. Некоторые же ограждают себя от горькой правды, отворачиваются от нее, ведь истину видеть так больно. Проще было бы забыть о ней, отнести к неважному и оставить в пыльном архиве до той поры, пока до сознания не дойдет, что пришел конец. Все скрытые чувства, а может быть даже истинный ты, вырвуться из потаенных, забытых уголков мозга, а маски слетят, оставив непоправимый след на прошлом прожитой жизни, заставив посмотреть правде в ее спокойные, чистые глаза, в которых можно будет прочесть долгое ожидание этого момента. Вокруг было тихо, но умиротворения не чувствовалось. Может потому, что в ушах всё ещё гудели дребезжащие звуки выстрелов, тяжёлых шагов и режущих слух воплей, предсмертных криков солдат и обычных людей, для которых это резкое нападение было ещё неожиданее, ещё непонятнее. Всего лишь пару секунд, пару движений и она уже лежит на растоптанной земле, пропитанной кровью врагов и сторонников, военных и гражданских, но все же людей. Мужчины и женщины убивают, предают, бросают совершенно себе подобных. В людях с самого детства выращивают ненависть, которая с годами приживается в теле, полностью захватывая и врезаясь в мозг, прорастая в душе, проникая в сердце. Этого ей никогда не удавалось понять. Даже сейчас, когда все тело будто отказало, а растрёпанные темные волосы, с запутавшимися в них комьями грязи, прилипали к кровоточащему лбу, лезли в глаза и рот, но убрать она их не могла, может даже не хотела. Пропало желание двигаться дальше, подавать признаки жизни, вставать и идти убивать, простреливая головы, дырявя тела себе подобных тяжёлыми марлийскими свинцовыми пулями. Ноги находились в неестественной для них позе, вывернуты и переломаны. Бордовая длинная нещадно изорванная юбка в мелкую складку потемнела от пропитавшей ее крови и мокрой бурой грязи. Девушка бездвижно лежала, устремив взгляд в небо, к которому примешивались все новые и новые оттенки желтого, розового и голубовато-синего. Если бы сейчас она нашла в себе силы повернуть голову, то может быть увидела миллиметровый край алого, только что пробудившегося и не видящего ночной кровавой бойни, солнца. Тишина резала уши, а девушка медленно начала сходить от нее с ума. Запекшаяся кровь залепляла глаза, не давая им видеть поле боя. Впрочем, в этом не было необходимости. Она понимала, что у каждого лежавшего тут кардиограмма, недавно ещё сверкающая острыми углами, была сглажена, словно утюгом. Тела марлийцев и элдийцев смешались воедино, трупы обеих сторон стали одной целой кровавой кашей. Может быть, даже она одна осталась ненадолго жива, среди тысяч мертвецов, пустыми засохшими глазами смотрящих в небо на тусклые мелкие холодные звезды. Удивительно, но совпало так, что именно в эти дни небесные песчинки начинали сыпаться вниз. Она вспомнила, что давно, ещё в детстве, с другими такими же детьми — кадетами вечерами тихо выходили из корпуса мимо Зика, который постоянно укладывал их спать чуть раньше обычного, ворча, что сон полезен для здоровья, и забирались по шаткой скрипучей лестнице на крышу, а потом смотрели на тысячи падающих с темного неба, светящихся ало-красным, иногда оранжевым, искорок. Так было чуть меньше недели, пока однажды Зик не проснулся посреди ночи и не заметил их пустующих не заправленных кроватей. Тогда парень начал искать сбежавших детей, и, обнаружив их наверху, не погнал сразу в царство Морфея, а лишь, бросив задумчивый, слегка приправленный укором взгляд в сторону кадетов, уселся рядом, на старую деревянную крышу, и устремил свой взгляд вдаль, к падающим звёздам. В его очках, похожих на круглые, слегка погнутые, металлические тарелки, в которые обычно марлийские повара клали большими оловянными ложками липкую овсяную кашу, отражалось кровавое восходящее солнце, встающее из-за домов и холмов. Пик тогда смотрела из-под прикрытых век, глубокими пронзительными глазами, читая эмоции, проникая в мозг и блуждая по его закоулкам, которые Зик позволил ей открыть. Он мало жил на земле, но, но на лице уже виднелись лёгкие морщины. Когда девушка вглядывалась в них, осматривала нос, где и намека не было на горбинку, внутри что-то будто переворачивались, взрывалось тысячами мелких пузырьков. В светлые голубые глаза, изредка отблескивающие берёзовым и сиреневым, она не решалась посмотреть. А если вдруг случайно тоскливый его взгляд встречался с ее задумчивым, почти безразличным, казалось, будто и так светлые глаза начинали светиться в миллионы раз ярче, чем белое солнце, нависшее над Марлией. Душа сразу заполнялась чем-то теплым, греющим, иногда даже обжигающими, изнутри. Время шло, а это чувство всегда будто каралось за ней, словно полупрозрачная лиловая тень, весь день оно испарялось в лучах холодного светила, но хоть один серебристый луч круглой печальной луны касался шероховатой твердой земли, возвращалось и накрывало с новой силой. Шли дни, недели, года, она все так же выполняла чьи-то непонятные приказы, а поле боя стало чуть ли не родным домом. Говорят, что перед смертью многие моменты жизни пролетают перед глазами, но ей как-будто бы было нечего вспоминать. Девушка просто лежала и смотрела своими глубокими глазами, видящими не одну смерть и будто прожившими не одну жизнь, на небо, выискивая хоть одну несущуюся к земле сверкающую песчинку. Почему-то найти ее сейчас было очень важно. Будто маленькая холодная звезда смогла изменить многие ошибки прошлого и предотвратить будущие и настоящие. Рядом послышались едва слышные шорохи и девушка почувствовала кожей лёгкое колебание не нагретого воздуха. Девушка уже перестала предавать чему-то подобному значение, похоже, забыла, где и при каких обстоятельствах сейчас находится. По шее пробежал холодок, она почувствовала чье-то едва заметное дыхание. Голос, хриплый от переизбытка пепла и пыли в легких, нарушил мучавшую тишину, прошептав ее имя. Человек, который звал девушку, будто был уверен, что рядом лежит она. Будто совсем не сомневался в том, что она услышит. Пик с большим усилием повернула тяжёлую пульсирующую голову в сторону говорившего. Глаз никак не хотел фокусироваться на лежащем перед ней человеке, но когда наконец картинка стала вновь четкой она увидела себя. Вернее, свое замыленное отражение в грязных от копоти и пыли, запачканных кровью очках. Яркое оранжевое солнце ослепило глаза, ещё не успевшие привыкнуть к свету. Мужчина, лежавший перед ней открыл рот, будто хотел ещё что-то сказать, но так и остался лежать, вглядываясь в ее освещённое ярко-розовым солнцем бледное израненное лицо. На его щеке можно было разглядеть запекшуюся бурую кровь. Девушка, как в те далёкие времена посмотрела на него из-под полуопущенных век. В тени светлые глаза будто потухли и были похожи на лежавшие на дне темные морские камни, осыпаемые мелким золотисто-белым песком. В сердце будто вонзились сотни тонких игл, а во рту ясно почувствовался железный вкус крови, вперемешку с грязью и землёй. Сейчас будто бы все потеряло особую важность и казалось таким глупым и решаемым, что хотелось громко от души захохотать. Но голос будто не хотел вырываться в эту безнадежную тишину. Во рту пересохло. Девушка прохрипела с усмешкой: -Все-таки, я ненавижу тебя, Зик Йегер. Каждую минуту, каждое пролетевшее мгновение я думала как бы было хорошо, если бы я смогла вонзить тебе в горло нож. Как бы было чудесно, схватив я ружье и выстрелив тебе прямо в черепную коробку, размазав все ее содержимое по сырым Элдийским стенам. Но сейчас… — она осеклась, прошептав: -Но сейчас как будто все прошлое потеряло свой смысл. На самом деле я никогда не смогла бы понять, зачем были все эти слова. -девушка помолчал пару секунд, а после наигранно выкрикнула: -Ты лучшая, Пик! Ты всегда права! О да, совершенно права, снова в точку! -тело сотрясали тихие смешки. Мужчина безмолвно лежал. Девушка не хотела раскаяния, она не хотела объяснений, ведь некоторое даже способна была понять. Сейчас стало наплевать. Сейчас вновь все равны и рвать старые раны было бы ненужно и глупо. На самом деле, сейчас она будто смогла простить все старые обиды. Девушка отвела взгляд к небу. Маленькая тусклая белая песчинка быстро летела вниз, будто расплавляя стоимость в красном свете лучей горящего светила. Пик мысленно прошептала свое желание и позволила векам сомкнуться. Это будто заставило поверить ее в счастливый конец, сейчас она стала будто вновь невинным ребенком. Ее онемевшая и, казалось, потерявшая какую-либо чувствительность, рука почувствовала тепло, разгоняющееся по пальцам тонкими струями. Девушка улыбнулась и слегка сжала руку, так сильно греющую ее заледеневшие без движения пальцы. В конце они все равно лежат вместе и смотрят на свое последнее восходящее солнце, которому только предстоит увидеть тысячи кровавых разорванных тел и две неприметные фигуры, угасая, державшие руки друг друга. На пышных черных ресницах застыла прозрачная одинокая слеза. Зрачки сузились увидя ослепительно яркий свет. В ушах что-то пронзительно запищало. *** Девушка резко открыла глаза. Она жадно глотала ртом воздух, а по щеке пробежало две теплые незаметные слезинки. Мозг не сразу осознал, где она находится. Вокруг ходили люди, яро обсуждающие городские новости, погоду и все, что только можно было обсуждать. Издалека послышался чей-то звонкий смех. Пик быстро взяла себя в руки, сделав пару глубоких вздохов. Медленно до сознания дошло, что она как и была, так и осталась на Парадисе. Марлийский шпион, для которого любое привлечение внимания может стоить жизни и времени. В руке была свёрнута в трубку газета. Пик накинула на себя капюшон бурого плаща и развернув лист с новостями принялась пробегать глазами по тусклым, где-то не пропечатавшимся буквам, но мысли все еще метались в том ужасном ночном кошмаре. По спине прошел холодок. Тихий голос, шептавший ее имя, не давал погрузиться в мысли о Марлийском плане, а потом в памяти всплыли падающие звёзды-песчинки, за которыми последовало ее предсмертное желание.