Тверд в своих намерениях

      Николай был в ярости. Его, русского танкиста, патриота и преданного своей родине человека заставляют работать на немцев? Нет, не может быть. Он никогда не смог бы предать свою страну, и сейчас, стоя в кабинете, куда его вызвали для обсуждения этой темы, Ивушкин думал о том, как бы обмануть фрицев и сделать все, лишь бы не пойти у них на поводу.              В кабинете стояла тишина. Девушки-переводчика еще не было, что оказалось Ивушкину очень даже на руку, но понял он это только потом. Тот, кто его вызывал, сидел за столом в абсолютно спокойной позе, устремив взор на бумаги, на которых, как издалека заметил русский танкист, было что-то нарисовано, но, услышав звук захлопнувшейся двери, Ягер поднял глаза.              Пауза продлилась недолго. Первым прервал ее немец, который сразу, как заметил Николая, слегка улыбнулся и указал на стул за этим же столом, приглашая сесть напротив.              Танкист перечить не стал — сел и принялся буквально сверлить фрица взглядом. Что именно он сейчас чувствовал, было не передать словами: ему безумно хотелось встать, подойти к этой твари вплотную, прижать всем телом к стене, схватить за горло и стиснуть его пальцами своих сильных рук так, чтобы штандартенфюрер жалобно, словно раненный щенок, заскулил, умоляя отпустить.              Он хотел этого, но отчего-то не сделал. И нет, он не струсил. Просто не решился.              Вдруг что-то заставило танкиста вглядеться в лицо фрица внимательнее. Сейчас он заметил в нем то, чего не замечал ранее. Глаза Ягера всегда выражали ярость, жестокость и желание убить каждого, кто встанет на его пути. Всем своим видом он внушал страх и заставлял трепетать перед силой и мощью немецкой армии. Но что же видел Ивушкин сейчас?              Губы немца тронула легкая улыбка, но не такая, как обычно. Она не была гадкой усмешкой или грубой саркастической ухмылкой. В ней не было намерения насмехаться над кем-то. Эта легкая, даже какая-то теплая и нежная улыбка заставила Николая нервно сглотнуть от неожиданности, а его сердце — забиться в бешеном темпе.              Но и это было не всё: Ивушкин заметил во взгляде Ягера нечто, как ему когда-то казалось, совершенно не свойственное фрицу — грусть. Глаза немецкого солдата не выражали жестокость, напротив.              Тут, неожиданно для себя, Ивушкин осознал один момент, до которого ранее не мог додуматься: а что, если он вынужден быть таким? Что, если это — лишь оболочка, то, каким пытается выглядеть штандартенфюрер? Возможно, его душа не настолько черствая, как может показаться на первый взгляд и, быть может, ему в жизни не хватало чего-то простого и человеческого, того, что требуется всем и каждому и того, что скорее всего мог дать ему русский танкист.              Клаусу, понял Николай, определенно не хватало любви. Он в жизни никого никогда не любил по-настоящему, это чувство было для него чуждым, что и заставило его стать тем, кем он является сейчас.              Когда Ягер наконец-то поднял взгляд на Николая, тот подвинулся чуть ближе к немцу и стал его откровенно разглядывать. С удивлением Ивушкин отметил, что лицо штандартенфюрера ему показалось очень даже красивым и… притягательным? Да, именно так. Обмануть можно кого угодно, но свое сердце и свои чувства — нет. Русский танкист не мог оторвать пристального взгляда от тонких, слегка приоткрытых губ Клауса, серо-голубых, цвета ясного неба, глаз, шрамов на правой щеке, что абсолютно не портили, а лишь придавали ему мужественности. Даже небольшая щербинка между передними зубами показалась танкисту привлекательной, что напрямую противоречило его мнению до этой встречи.              Ожидание в такой момент было смерти подобно. Николай решил, что кем бы Ягер ни был — он в первую очередь человек, достойный хотя бы малейшего проявления нежности. В этот момент он осторожно, с опаской прикоснулся к руке фрица и отметил для себя, какие тонкие и изящные у Ягера пальцы. А вот кожа на этих самых пальцах удивила его окончательно и бесповоротно. Она была нежной и мягкой.              Не желая спрашивать никаких разрешений на это, Николай принялся поглаживать чужую руку, чуть надавливая на четко выделенные костяшки пальцев. Он уделял внимание каждому из них, осторожно гладил и массировал косточки и суставы.              Сперва Клаус одарил русского непонимающим взглядом и уже было приоткрыл рот, намереваясь что-то спросить, да так и замер в одном положении. Он захотел вырвать руку, но не смог. Он просто был не в силах пошевелиться. Николай же, услышав тихий, еле-еле различимый стон, улыбнулся самому себе, поняв, что фрицу это нравится.              Опомнившись, Ягер понял, кому и что позволил делать с собой. Он всё же дернул рукой в попытке уйти от нежеланного, как ему сперва показалось, прикосновения, но не тут-то было. Рука русского оказалось сильной и хватка ее крепкой. Николай, заметив бесполезную попытку немца отдернуться, тут же переместил пальцы с ладони на тонкое запястье и крепко, до боли его сжал, отчего Клаус не смог сдержать тихий сдавленный стон.              Ивушкин тут же заметил на кисти штандартенфюрера почти затянувшуюся, но совсем недавно приобретенную рану. В его планах не было причинять Ягеру нестерпимую боль, разве что слабую. Не долго думая, он надавил на царапину, заставив немца болезненно поморщиться. Долго мучить его Ивушкин не стал — отпустил руку, посмотрев на Клауса, кончики ушей которого покраснели.              Так непривычно было видеть этого человека смущающимся, что танкист невольно засмеялся, на что Ягер, к своему стыду, отвел взгляд, еще больше смутившись.              — Warum hast du das getan? * — прекрасно сознавая, что русский ничего не поймет, решил спросить фриц.       — Тебе было приятно, я знаю, — танкист примерно догадался, о чем его спросили.              Но долго находиться в таком положении Ягер был не намерен — он решительно встал из-за стола и, нахмурившись подошел вплотную к Ивушкину. Разумеется, Николай решил, что за такое его вполне могут избить, снова заковать в цепи или вообще убить, кто знает, что у этих беспощадных тварей на уме.              Но у гауптмана и в мыслях не было подобного. Он подошел близко к русскому солдату и, схватив того за воротник лагерной формы, провел мокрым кончиком розового языка по своим сухим губам, после чего проделал то же самое с губами Николая. Ивушкин не растерялся — тут же схватил немца за худощавые бедра, прижимаясь своим пахом к чужому. К своему ужасу или счастью, Николай почувствовал тяжесть в области ниже пояса уже тогда, когда Ягер вплотную прильнул своими, теперь уже мокрыми от слюны губами к его собственным.              Разумеется, Ивушкин тут же взял главенство в свои руки и принялся вылизывать горячий рот немца изнутри, проводя языком по зубам и гладкому нёбу, после чего прикусил нижнюю губу фрица, чуть оттянув её. Штандартенфюрер вдруг простонал в его рот что-то невнятное, и лейтенант отстранился, внимательно разглядывая результат своих трудов. Легкий румянец на щеках, припухшие красноватые губы, учащенное прерывистое дыхание и затянутые пеленой глаза фашиста вполне себе ясно говорили о его полном согласии с такими действиями со стороны русского.              В следующее же мгновение Николай одним движением прижал немца к гладкой поверхности стола, сильнее сжав левой рукой его хорошо ощутимую тазобедренную кость, после чего немец двинул бедрами вперед и получил в ответ вопросительный взгляд. Ивушкин осторожно провел пальцами по губам фрица, чуть раздвигая их и тем самым обнажая ряд белых ровных зубов. Клаус, будто находясь под гипнозом, обхватил губами сперва один, а после все три пальца, обильно смачивая слюной и обводя шершавые подушечки языком.              Выпустив пальцы изо рта с не самым приличным звуком, Ягер откинулся назад и Николай тут же переместил руку, что сжимала бедра немца, с тазобедренной кости на округлую, но такую же худощавую ягодицу. Фриц прикусил нижнюю губу и Николай мысленно ухмыльнулся такой реакции на его действия.              — Понятно, чего ты хочешь, — Ивушкин хмыкнул, окинув немца оценивающим взглядом. — Будет приятно, обещаю       — Nein**, — немец неожиданно для Николая соскользнул со стола и отстранился. — Tu das nicht, ich will es nicht ***.              Он все понял и без перевода. Не хочет, значит.              Гауптман уже напрочь позабыл, для чего вызывал русского пленника сюда. Он отвернулся от Ивушкина, сел на край стола к нему спиной, и, обернувшись через правое плечо, прошептал еле слышно:              — Raus****, — он даже не захотел посмотреть ему в глаза, просто взял и прогнал. — Ich will dich nicht sehen*****.       — Какой же ты все-таки гад, — прорычал в ответ Ивушкин не своим голосом, на что фриц зашипел, словно змей.              Но противиться Николай не стал, хотя желание прижать этого ублюдка к стене и придушить, с которым он вошел сюда, разгорелось в его душе с новой силой. Поддаваться этому порыву танкист не спешил. Выйдя из кабинета, он просто-напросто порешил так: в следующий раз, который обязательно наступит, спрашивать он уже не станет. Хочет того немец или нет — это больше не будет иметь для Николая никакого значения. Он привык добиваться того, чего хочет. Он тверд в своих намерениях.