Хороший напарник

      Опять же, никто не знал, можно было только догадываться. Однако были звоночки, ясно свидетельствовавшие об истинных отношениях Германа и Михаэля.       В тот день вымотанные бойцы Заслона возвращались после очередной операции, которая должна была занять пять — в худшем случае, семь часов, но растянулась на все тринадцать. Недоработка в плане и недостаточная осведомленность командиров всех отрядов, принимавших участие в этом безумии, привели к гибели людей. Заслон не потерял ни одного, отделавшись ранеными, Факел — четырёх, Группа А — семерых. И всё это меркло перед слепым бешенством Рутковского, под чью горячую руку попали все вышестоящие офицеры. Вряд ли бы кто-то прознал, что происходило в главном кабинете штаба, кабинете Александра, где за закрытыми дверями предстали перед Рутковским девять человек: командир, заместитель и координатор каждого из отрядов. Но совершенно случайно один из бойцов Заслона, Замир, заглянул в общую душевую и сразу же поспешил выскочить оттуда. Маленькая раковина, в которой обычно мыли амуницию, была доверху забрызгана кровью. Замир не успел увидеть, кто был там, но это и не потребовалось. На разборе полётов, который Рутковский потребовал провести немедленно, Макс, едва бросив взгляд на своего командира, как-то сразу вспомнил, что после миссии Герман определенно выглядел лучше, чем после вызова «на ковёр». Лицо у него было в мелких кровоподтёках, один глаз практически закрылся. Михаэль стоял за его спиной молчаливой тенью, явно готовый… Готовый сделать что? Максу показалось — удержать.       — Какая у вас была самая тяжёлая травма на миссии? — однажды лениво поинтересовался Лукас, потягивая пиво, когда Заслон дружной толпой завалился к Михаэлю, отмечая успешную операцию.       В тот день Макс увидел, как сам хозяин дома, налив всем выпить, вытащил из морозильника нечто в синем непрозрачном пакете и протянул Герману, сидевшему в кресле так, чтобы спиной к стене, чтобы видеть все входы и выходы. Он всегда так садился, везде, была у него такая привычка, не раз спасшая жизнь. Макс замер, не слушая парней, во все глаза наблюдая, как Герман принимает этот пакет, пряча его под флисовую кофту так, чтобы закрывало плечо. До Макса вмиг дошло, что это, во первых, не просто пакет, а охлаждающий компресс, а во-вторых, каким образом Михаэль догадался, что у командира болит рука? Тот ни разу не пожаловался ни во время миссии, ни после неё. Однако теперь всё это меркло перед едва заметной улыбкой, промелькнувшей на лице Михаэля, когда у Германа с лица разом ушло напряжение. Макс мигом почувствовал себя идиотом: то, что командир бережет руку, он заметил ещё на середине операции, но списал это на усталость; к концу миссии Герман едва-едва пользовался правой рукой, всё больше стараясь делать что-то левой, либо полагался на Михаэля, который с того самого момента от Германа не отходил, прикрывая ему спину. Но это не отменяло тот факт, что больше всего вражеских солдат снял именно Герман, стрелявший с левой руки.       … — А меня подстрелили несколько лет назад! — Макс даже вздрогнул, когда Хендрикс, до этого молча сидевший рядом, вдруг заговорил. — Мы были где-то в Румынии, и меня заметил снайпер.        — О, точно! — отозвался Лукас. — Тогда я вынес тебя на себе.        — А мне кажется, что это был Фридрих, — задумчиво бросил компьютерщик Туан. — Помните, он перевелся через пару месяцев?       Бойцы дружно заржали:        — Я бы тоже перевелся, если бы меня заставили выносить Хендрикса!        — Да ты сначала сотню в зале подними, а потом выноси!        — Да, тебя-то и после сотни не поднимешь.       Михаэль криво улыбнулся, слушая вспыхнувшую перепалку, и лениво бросил:        — Отставить балаган.       Причём сказал тоном, так похожим на привычный окрик Германа, которым прекращались любые склоки, что парни на секунду замолчали, чтобы рассмеяться ещё громче.        — Ну, а ты, Михаэль? Или вон, командир сидит. Чего молчите? — Ильвир скабрезно ухмыльнулся.       — Операция в Сербии, — в один голос произнесли и Михаэль, и Герман, который перед этим так посмотрел на Ильвира, что тот подавился пивом.        — Что-то я этого не помню, — отозвался Дервик, который был в Заслоне с момента основания отряда.        — Ты и не вспомнишь, — криво усмехнулся Герман. — Вас там не было.        — Вы вместе служили? — вырвалось у Макса прежде, чем он успел подумать.        — Да, парень, вместе, — Михаэль отхлебнул из своего стакана, но ясно дал понять, что об их с Германом совместной службе до Заслона распространяться не собирается. — Задания тогда были, конечно, тяжелее, не то, что сейчас. Мы тогда сначала остались без связи — наш радист подорвался на противопехотной мине через два дня после начала операции, потом мы попали в засаду, а ещё позже нашу машину для эвакуации подбили. Мы с Германом вдвоем остались, неделю до своих ползли.        — А как же… — начал Лукас, но не договорил.        — Если ты про травму, — Михаэль побарабанил пальцами по столу, словно задумавшись. — Я переломал половину ребер и порвал какую-то связку в колене, даже нога не сгибалась, Герман, помнишь?       Ворожцов только усмехнулся:        — Конечно. Я тебя нёс, забудешь такое. Ты просто воспользовался тем, что у меня обе ноги остались целы.        — Зато вместо лица был один большой синяк, — парировал Михаэль.        — От головы у меня тогда мало что осталось, — кивнул Герман Лукасу. — Челюсть сломал, выбил половину зубов об кое-чьё плечо, сейчас импланты стоят — кивок в сторону Михаэля, — просто потому, что кто-то не пристегнулся в машине, перед тем как её подорвали.        — Зато я выбрался сам, — негодующе отозвался Михаэль. — А потом выскребал из машины тебя.        — Извини, парень, трудно выбираться, когда тебя практически размазало.        — Размазало? — вновь встрял Макс.        — Да, я сломал скулу и глазницу, чуть глаз не выбил, — Герман явно бездумно коснулся левой половины лица. — И нос. То ещё было зрелище.        — Не то чтобы раньше ты выглядел лучше, — произнёс Михаэль. Губы у него дрожали от едва сдерживаемого смеха       Обсуждение определенно стало походить на перепалку старых супругов, особенно после того, как Герман запустил в своего заместителя пустую — к счастью — пистолетную обойму. И Макс вновь задумался, откуда Герман знает, что Михаэль хранит такие вещи под столешницей.       Потом был случай, когда на внеочередном совещании, связанном со следующей миссией, Михаэль сидел возле одного из помощников Рутковского с одной стороны и полковником, командиром Группы А, с другой. Не самое приятное соседство. Однако апофеозом всего двухчасового собрания стал момент, когда Герман во время речи одной из мелких сошек Александра совершенно беззвучно поднялся со своего места — никто сначала и не понял, что происходит, даже сам выступающий, настолько бесшумно Герман прервал всё совещание. Буквально через полминуты перед Михаэлем лежала пластиковая облатка с таблетками от головной боли, а рядом прочно встал стакан с водой из ближайшего кулера. Того самого, который стоял прямо позади помощника Рутковского. Герман опустился на своё место с совершенно каменным лицом.        — И что это было? — поинтересовался Михаэль. Их отпустили гораздо раньше, судя по всему, оскорбившись поступком командира Заслона.        — Я принёс тебе воду, — хмуро отозвался Герман. — Надеюсь, это не считается преступлением? Я и раньше так поступал.        — Конечно, ты приносил мне воду. Но не во время чёртова совещания в приёмной Рутковского! И таблетки…        — Вот именно, командир! — встрял в разговор Дервик, потеснив Макса, который всё это время шёл сзади, прислушиваясь. — Зачем ты принёс ему таблетки?        — Потому что у него болела голова, ясно? — прорычал Герман, заводясь.       Да, у Михаэля действительно болела голова, на ночной миссии его ударили прикладом. Но он не обращался с этим в медблок, и уж тем более не говорил Герману.        — У тебя что-то есть с Михаэлем? — однажды поинтересовался Макс, на правах новичка, который может бояться командирского гнева, но не слишком его опасаться — новенький, зелёный ещё, что с него взять?        — В смысле? — явно не понимая, бросил Герман. И он, и Макс были в оружейной. Герман привычно сдал пустые магазины дежурному, оставил полные под замком и теперь с явным усилием стягивал щитки — миссия выдалась тяжёлая, а вышеупомянутого Михаэля, как назло, услали с другой группой. Макс — как, собственно, и все остальные бойцы Заслона, — специально наблюдал за командиром, тот держался на поле боя ровно так же, как и всегда, но время от времени так явно оборачивался вправо, привыкнув, что за плечом всегда кто-то есть. Даже не кто-то.        — Да в каком это может быть смысле? — Макс широко улыбнулся, пытаясь смягчить свои слова, но Герман никак на эту улыбку не отреагировал.        — Скажи им, чтобы в следующий раз сами спросили, а не молодую поросль слали, — хмыкнул Герман.       Макс несколько секунд размышлял, стоит ли косить под дурачка. Решил, что нет, и только опустил глаза:        — Да они и так боятся, — зачем-то выдал Макс. — По утрам сначала узнают, где ты, командир, и с тобой ли Михаэль, а потом в тренировочное крыло заходят.        — Вот оно что, — Герман наконец-таки криво усмехнулся. — В таком случае, когда вы начнёте думать тем, что выше пояса, а не ниже?       Вопрос явно был риторическим, Макс счёл нужным не отвечать, но кивнул, соглашаясь. Да, тем, что выше, они обычно думают во время боя, но не тогда, когда практически пытаются установить ориентацию командира. В таких ситуациях мозг обычно отключается. В амуничнике стало тихо. Макс, уже почти ни на что не надеясь, облокотился на ящик и ждал, Герман возился с ремнями защиты.        — Теоретически — ничего у нас с ним нет, — вдруг заговорил Герман, откладывая в сторону запылённый и простреленный сбоку налокотник. — Практически — мы вместе служим десять лет, понимаешь, парень? — это уже Максу. Тот снова кивнул. — До этого в армии вместе были. Потом по горячим точкам мотались, и лучше бы вам не знать, где. Всегда друг друга прикрывали. Бывало, что и из-за этого пули хватали. В плен однажды попали, это уже не так секретно, в Венгрии нас сдали свои же. Недели три гнилую воду на пару пили, потом соседи по камере, из местных, побег организовали.       Разговор определенно свернул не в ту сторону. Герман меньше десятка минут говорил, и вроде бы правильные вещи, но верить в это Максу не хотелось. А раз уж не хочется ему, то и остальные бойцы во главе с вездесущим Дервиком вряд ли поверят в тот факт, что…        — То есть вы просто сослуживцы? — неверяще спросил Макс.        — Я рассказываю тебе или этой стене? — зло поинтересовался Герман. — Это для вас, молодых, всё просто: в голубые любого запишете. Мы начали службу — и с первых командировок дома не были, ни я, ни он.        — За десять лет? — Макс нервно хохотнул. — А родные? Их вы бросили, а сами по базам? А мы-то, остальные, чуть день выдался, домой сразу.       Макс даже не успел пожалеть о том, что сказал. Сначала в стену рядом с ним врезался длинный метательный нож, пригвоздив за рубашку к стене. Следом Макс почувствовал, что не может дышать. Герман, быстрая чёрная молния, отбросил только снятый бронежилет и за горло прижал Макса к стене, не давая вздохнуть. Парень попытался вывернуться, но командир держал крепко, попутно наградив ударом под рёбра, заставляя позорно заскулить.        — Ещё одно слово… — прошипел над ухом Герман, сверкнув дикими от слепого бешенства глазами.        — Командир! — раздался голос от дверей. Герман моментально обернулся. Михаэль, примиряюще подняв руки, медленно подошёл к нему. — Отпусти парня. Задушишь его — утонешь в объяснительных.        — Только… в… них?.. — просипел Макс, отчаянно дёргаясь, но не был услышан.        — И его, и Дервика, — Герман в ярости скрипнул зубами, и не думая ослабить хватку.        — Что, треплются много? — понимающе кивнул Михаэль. Он явно понимал, в чём дело. — Оставь его, не стоит. До котельной далеко.       Последней фразы Герман точно не ожидал, но в сути разобрался быстро.        — Зачем же котельная? — усмехнулся он. — Здесь до техников недалеко. Попал парень под пресс, бывает. Или в мотор.        — А потом отец получит изуродованный труп, — словно задумываясь об этом, протянул Михаэль.        — Да, найти родного сына без головы и без рук — тяжёлое испытание, — Герман говорил настолько спокойно, что Максу стало до боли ясно — всё это может произойти. — Но кто виноват: от молодых столько проблем, а технику безопасности соблюдать не умеют.       И вдруг, без паузы:        — Вали отсюда, — Герман совершенно неожиданно убрал локоть, которым пережимал Максу горло. У парня подогнулись колени. Макс съехал по стене вниз, разорвав рубашку по шву — нож никто не удосужился забрать.       Михаэль едва дождался, пока за трясущимся кашляющим парнем закроется дверь, пока Герман с усилием вытащит из стены вогнанный всего на несколько сантиметров нож — большего не позволяла кирпичная кладка оружейной. А потом Михаэль (уже привычно, будем честными) со всей силы ударил своего командира по лицу, крепко сжав набитый годами тренировок кулак. Обычно Герман уворачивался, или ловил его руку в воздухе, или сразу же возвращал удар, но в тот день не стал. Михаэль сбил его с ног и подстреленной птицей упал рядом, прижимая Германа к полу. С глаз у того словно спадала пелена, та яростная поволока, заставившая пригвоздить несчастного новичка к стене.       Определенно, дело было не в поволоке, но в её причине.        — Какого чёрта, слышишь? — прошипел Михаэль, не позволяя командиру встать путем заламывания руки за спину. У Германа из обеих ноздрей шла кровь, стекая по его подбородку и капая вниз. На полу уже натекла приличная лужица. Михаэль чуть сменил положение, чтобы не прижимать Германа головой к ледяному, выстуженному сквозняками бетону. Хотя это пошло бы на пользу его стремительно отекающей скуле, даже кожа лопнула — рука у Михаэля была тяжёлая. — Ты, что, грёбаный психопат?        — А ты это только что понял? — отозвался Герман, выворачивая шею так, чтобы видеть своего заместителя.        — Не вздумай, приятель! — Михаэль всё же сильно ткнул командира головой в пол. Он-то прекрасно знал, что может Герман. — Тебе нужно успокоиться.       Михаэль не знал, сколько он так просидел, не позволяя Герману встать. Чтобы посмотреть на часы, нужно было освободить одну руку и закатать рукав. А значит дать Герману шанс вырваться, хотя он почти не шевелился. Михаэль облегченно выдохнул, когда по телу его командира прошла крупная дрожь, заставив его встряхнуться.        — Ты как? — хмуро поинтересовался он.        — Сегодня ты сломал мне нос, — глухо отозвался Герман в пол.        — Слава Богу, — Михаэль рывком поднял командира на ноги и толкнул к ближайшему стулу, пытаясь оценить масштаб повреждений. Герман был от носа до шеи покрыт засохшей кровью, испортившей воротник его форменной куртки. Скула радовала глаз лиловым цветом, и Герман не соврал — нос у него точно был сломан. — Чёртов псих.       Последние слова Михаэль пробормотал себе под нос, вытирая платком лицо своему командиру, но Герман услышал.        — Тебе стоит пристрелить меня, — бросил Герман, сплевывая натекшую в глотку кровь. — Мне не становится лучше, а дальше всё только ухудшится.       Не то чтобы Михаэль этого не знал.       — Ты предлагаешь мне просто вышибить тебе мозги, да? — моментально вызверился Михаэль. Как и всегда. — Для тебя всё закончится, а каково будет мне, ты не подумал?        — А каково мне сейчас? — выплюнул Герман. — Ты хочешь сказать, что я схожу с ума, но это нормально, просто потому что ты настолько слаб, что не можешь оказать мне такую услугу. Это не милосердие, ты понимаешь или нет?        — Нет? Тогда что для тебя милосердие, а? — прорычал Михаэль.        — Я пристрелил Фридриха, — вдруг сказал Герман. — Он никуда не переводился, я застрелил его.       Михаэлю оставалось только подбирать с пола упавшую челюсть:        — Ты сейчас пошутил, да? Скажи, что пошутил.        — Мы были на парной миссии, ты тогда валялся в госпитале с контузией, — Герман отбросил в сторону платок, уставившись Михаэлю в переносицу. Ещё одна их договоренность: не смотреть в глаза. — И его заметил снайпер. Три пули, Михаэль, и все в цель. Ему попали в голову, даже не задев мозг, и раздробили таз. Его можно спасти, дождаться эвакуации. Но он не хотел.        — Не хотел, что — жить? — Михаэль изумлённо подался вперед.        — Возвращаться инвалидом, — немедленно ответил Герман. — У него осталась жена, и, кажется, трое детей. Он не хотел, чтобы они запомнили отца полуслепым, наполовину парализованным из-за ранения. И я пустил ему пулю в голову.        — Когда это случилось? — тихо спросил Михаэль. Картинка начала медленно выстраиваться.        — Сразу после основания Заслона, около четырёх лет назад. И нет, со мной уже тогда было… Не всё хорошо, — бросил Герман. — Конечно, не в такой степени, как сейчас.        — А Фридрих, — медленно начал Михаэль. — Он… знал?        — Дьявол, — у Германа даже глаза округлились. — Ты решил, что я убил его потому, что он знал про меня? Никто не знал. Кроме тебя, конечно.        — О, какая честь, — съязвил Михаэль. — В любом случае, хочешь застрелиться — валяй сам, но я никогда не направлю против тебя оружие.        — Да неужели? — неожиданно весело отозвался Герман. Михаэль повернулся к нему — и замер. В глаза командира медленно возвращалась пелена, больная поволока, губы тронул страшный оскал. Герман не сделал ни шагу, вперившись взглядом в своего заместителя, который дрогнувшей рукой шарил позади себя, в поисках… Да, пистолета. — Что, понравилось? — бросил Герман, проморгавшись. От него не укрылось, за чем потянулся Михаэль.        — Как ты… как ты это сделал?        — Сейчас я контролировал… это, — Герман поджал губы. — Но в следующий раз я вряд ли смогу. Я не хочу закончить дни в смирительной рубашке, а я близок к этому.        — Что с твоим командиром? — на ломаном фарси поинтересовался закутанный в полуистлевший тряпки одноглазый старик во время операции в Катманду.       Михаэль сначала решил, что ему послышалось. Но на шее у старика висел амулет, руки были ярко расписаны — это был местный шаман. Который внимательно смотрел в спину Герману, перевязывавшему Артура — парня зацепило под конец миссии.        — Он нездоров, — коротко ответил Михаэль, переходя на хинди. Если старик и удивился, то не показал этого, коротко бросив:        — Приведи его ко мне, — и, переваливаясь, как утка, скрылся в чудом уцелевшей после налёта хижине.       Михаэль не сомневался, что Герман откажется: командир не верил в шаманов, экстрасенсов и прочую мистику. Каково же было удивление, когда Герман просто кивнул в ответ на предложение прогуляться к местному колдуну. А ещё оставил всё оружие и даже бронежилет у входа, отстегнул рацию и наушник. Михаэль полагал, что его оставят всё это сторожить, но, как оказалось, шаман ждал их двоих — об этом сообщила худенькая девочка в сари, внучка колдуна.        — Намасте, мудрейший, — Герман, едва успев зайти, поклонился шаману, сложив ладони. Михаэль о таких тонкостях не знал, по привычке осматриваясь. Бедная хижина с низким столиком и двумя лежанками, скорее всего старика и его внучки. Курильница и, удивительно, китайская зажигалка, выменянная у военных.        — Подойди, — сухо каркнул шаман, указав скрюченным пальцем с обломанным ногтем на Германа. — А ты, — взмах руки в сторону Михаэля. — Сядь и не шевелись.       Герман медленно подошёл, намеренно опустив взгляд, — шаману запрещено смотреть прямо в глаза, пока он не потребует этого — и опустился перед ним на незамеченную Михаэлем циновку, хотя он был готов поклясться, что минутой ранее её не было.        — Подними глаза, солдат, — шаман перебирал в руках чётки из чьих-то тоненьких косточек. Но Герман медлил. — Подними взгляд, воин, мне ты не сможешь навредить.       И Герман посмотрел на колдуна ровно в тот момент, когда он ловил взгляд командира. Михаэль мигом забыл о приказе не шевелиться. Потому что Германа словно подключили к источнику высокого напряжения: его трясло, он смотрел неестественно прямо, и Михаэль увидел, что шаман держит зрительный контакт, не отпуская Германа (и, скорее всего, не позволяя броситься). Зрачки у командира бесконечно расширялись и сужались.        — Треснувший сосуд, — вдруг бросил шаман, вновь опуская глаза. Герман повалился навзничь, широко раскинув руки. Грудь у него ходила ходуном, как кузнечные меха. — Однако… Разум твой цел и… Сядь как подобает! — рявкнул он, увидев, что командир судорожно переводит дыхание, не вставая с пола.       Герман с явным усилием выпрямился — Михаэль видел, как он дрожит, как дёргается веко. Шаман, отчетливо хрустя всеми костями, подобрался ближе, и положил костлявую, испещрённую пигментными пятнами руку на голову Германа. Положил — и через секунду резко отдёрнул, потом словно задумался и вернул руку на прежнее место…       — Я очень давно не чувствовал такого спокойствия, — рассказал ночью Герман, когда они вернулись в палатку. — Однако он сам раскачал меня на агрессию, ты сам видел, когда заставил посмотреть ему в глаза, старый дьявол.        — И тебе не страшно? — поинтересовался Михаэль. — Он много сказал. Потом.        — Он сказал главное, — Герман пожал плечами. — Что я не психически болен, помнишь: «Разум цел». Он не увидел, в чём дело, это плохо. Может быть, его амулет поможет.       Шаман в самом деле снял с шеи свой амулет, который, по преданию этого поселения, передавался из поколения в поколение, от отца к сыну. А теперь колдун отдал его солдату, которого видел в первый и последний раз.       Михаэль из глупого жеребячьего озорства решил проверить, что может амулет, и следующим утром, когда они уже вернулись на базу, зашёл в душевую, застав у раковины Германа, сбривавшего трёхдневную щетину. Амулет висел у него на груди, забавно отражаясь в зеркале, позади которого встал Михаэль. Получилось так, что он смотрел Герману в глаза через зеркало (Михаэль был выше ростом). Лучше бы он этого не делал: взгляд командира поплыл, зрачки расширились, губы искривились вновь в оскале. Однако Герман не успел бросить опасную бритву — других не было, хотя, может, и не бросить, а наоборот — и повернуться, амулет вдруг словно прирос к его телу, испуская мягкое свечение. Герман с сиплым воем упал на колени, распоров бритвой ладонь. Михаэль бросился к нему, попутно зарекаясь так экспериментировать. Но Герман пришёл в себя на секунду раньше и сходу заехал раненой рукой по лицу своему заместителю, забрызгав его своей кровью. Михаэль почувствовал, как на это раз его собственная голова взрывается волной боли. Герман даже не сломал ему нос, всего-то выбил три зуба.       Через несколько недель после распределения бойцов Заслона разбросали по разным боевым группам. Больше всего повезло как раз Михаэлю, которого при всём желании никуда бы не распределили без Германа — в контракте у него было прописано, что он воюет либо со своим замом, либо не воюет совсем. А ведь Михаэль и не знал об этом, Герман, похоже, изменил некоторые пункты контракта, как только понял — с ним не всё хорошо. На новую миссию вместе с ними попал один парень из очередного набора новичков. Только не таких, как Макс, а молодых, сильных и хорошо показавших себя бойцов, возрастом до двадцати шести лет. И вот, Рутковский настоятельно попросил — читай, вежливо приказал — Германа взять на себя одного такого, норвежца с русскими корнями, Уве. С первого взгляда на парня, правильно обмускуленного, с вычищенным оружием в боевых насечках на стволе и гордым взглядом Михаэль как-то сразу понял, что в разведку с ним он не пойдет. Вот вроде бы всем хорош, но что-то в нем было такое отталкивающее. Даже сам Герман со всеми своими тараканами подобного впечатления не производил.       Через несколько часов, когда они всей командой (в количестве трёх человек) погрузились в маленький спасательный самолет, пилот которого так явно оглядывался в салон, нервно косясь на троих бойцов в забрызганных кровью и грязью тактических костюмах, Михаэль искренне подумывал о том, чтобы пустить несчастному напуганному парню пулю в голову и самому сесть за штурвал. Уве залип в планшетник, яростно двигая пальцем по экрану — играл в какую-то на редкость бестолковую, но разрешенную бродилку. Печалило: Герман этого всего не видел, подобные вещи он обычно прекращал одной едкой фразой, после чего все возвращались к работе. Но сейчас Герман дремал, откинувшись на подголовник, густо измазанный алым, операция вышла кровавая. У Германа волосы на висках и затылке слиплись от чужой крови — в шлемах и масках они бы не развернулись. Михаэль не собирался его будить, Герман проснулся сам, когда самолёт попал в зону повышенной турбулентности и здорово затрясся, а пилот, вместо того, чтобы скорее вылетать из этой области, дурак-дураком вновь посмотрел в салон. Через очередное чёртово зеркало. Надо ли говорить, что он совершенно случайно встретился взглядом с Германом, который оставил амулет на базе — под боевой одеждой он здорово мешал. Что было дальше, Михаэль помнил плохо, действовал на голых рефлексах. Отстегнуть ремень безопасности — раз, отбросить на соседнее сиденье автомат — два, вытащить из набедренного кармана разгрузки тазер — три. На счёт «четыре» Михаэль нажал на спусковой крючок, и из дула тазера вылетели два крошечных зонда, соединенных с самим тазером длинными проводами. Пятьдесят тысяч вольт, способные вырубить кого угодно. Герман исключением не стал: Михаэль стрелял уже ему в спину, когда до кабины пилота командиру оставалось преодолеть расстояние не больше трех метров. Германа встряхнуло так, что Михаэль с перепугу проверил выставленную мощность, так недолго и сердце остановить. В это время Уве напуганной совой забился с ногами на сиденье, выставив перед собой автомат.        — Ты ничего не видел, — бросил Михаэль, падая на пол рядом с Германом и переворачивая его на спину. — И никому ничего не расскажешь, понял? — на последнем слове Уве что-то сдавленно пискнул. Вот вам и один из лучших бойцов. Хотя так и свихнуться недолго, когда твой командир на твоих глазах сходит с ума. — Иначе это будет последняя миссия в твоей жизни.        — Я похож на идиота? — на высокой ноте взвизгнул Уве, но кивнул.       А этим же вечером за Германом пришли. Сам заместитель Рутковского, сухопарый немец с аккуратной бородой, приведший с собой толпу накачанных вооружённых ребят. Михаэль выглянул в коридор на шум в казарме — их с Германом комнаты были рядом, через проход, и увидел настежь распахнутую дверь напротив. Увидел, как его командира скручивают, и как это заместитель Александра точеным пальцем поднимает голову повисшему на чужих руках полубессознательному после ударов Герману и настойчиво смотрит в глаза. Кто бы не планировал всё это, он знал что-то лишнее, потому как амулет с шеи Германа сорвали — Михаэль видел алую полосу вокруг его горла. Только с выводами поспешил: Герман вырвался на раз, а кровь немца отмывали после этого не один день. Герман проломил ему голову так, что сладковатый запах мозгов чувствовался не только вблизи, и свернул шею. Вооруженные ребята быстро собрались, едва увидев, как их непосредственный начальник сломанной куклой оседает на полу, заливая кровью и серым веществом все вокруг, и вырубили командира Заслона очередным ударом тока и тяжёлым ударом в основание черепа. И Михаэль ничего не мог сделать, только прийти в ночь в лабораторию, куда, по слухам, «сдавали» всех таких. Каких «таких» Михаэль уточнять не стал. Потому что в лаборатории его ждали. Александр Рутковский собственной персоной. Михаэля никто не бил и никуда не гнал, просто человек с незапоминающимся лицом попросил его проследовать к четвёртой камере.       — Доброй ночи, капитан, — с такой явной улыбкой поздоровался Рутковский, что Михаэлю стало тошно:        — Не могу ответить тем же, — пробормотал он. Все мысли занимало массивное кресло за спиной Александра, на котором, прикрученный так, что двигались одни глаза, сидел Герман, смотря словно сквозь стену. На нём была одежда цвета подопытного кролика: белые штаны и футболка. Михаэль, даже не присматриваясь, увидел многочисленные точки от уколов на сгибах рук своего командира и сбоку на шее. Взгляд Германа плавал, словно стараясь ухватиться за что-то знакомое, но вокруг были облицованные белой плиткой стены, а Рутковский стоял так, чтобы Михаэль был скрыт его спиной.        — Вы меня подвели, капитан, — с той же мерзкой улыбкой продолжил Рутковский. — Ваш друг и, прежде всего, ваш командир, впадал в неадекватное состояние на протяжении длительного времени, а вы молчали. Мне напомнить условия вашего контракта, согласно которому вы обязаны уведомлять старшего по званию о подобных эксцессах? В вашем случае вам следовало обращаться напрямую ко мне, но вы пренебрегли правилами. И получите заслуженное наказание.       Из спрятанной в стене двери выступило четыре человека в масках, закрывающих половину лица, а Рутковский собственноручно щелкнул замком той, через которую Михаэль вошёл. Этого мига хватило, чтобы Михаэль посмотрел в глаза своему командиру, надеясь на… Что-то. И Герман, находившийся под седацией, по брови обколотый огромным количеством препаратов, судя по отметинам на руках, своего напарника не подвел, система распознавания «свой-чужой» у него в голове похоже «работала»: металлические и кожаные крепления кресла не выдержали мощного рывка, само кресло вылетело из пазов в полу и с чудовищным грохотом упало на бок. Герман в мгновение ока очутился перед Михаэлем, закрывая его собой и оттесняя к ближайшей двери, в то время как мощные парни с грацией бегемота медленно оседали на пол, красноречиво поблескивая осколками уцелевших зубов и отломками сломанных костей. Рутковский с выражением брезгливости на лице сделал шаг назад, чтобы случайно не наступить в растекавшуюся кровь.        — Спасибо за демонстрацию, капитан, — бросил он Михаэлю, шёлковым платком закрывая нос — омерзительный запах стремительно распространялся по камере. — Теперь я лично убедился, на что способен ваш командир.       Михаэль понял, что его провели как ребёнка. Впервые за всё время ему стало страшно.       А потом стало просто никак, после того, как Рутковский, так и сыпавший непонятными терминами, сказал главное: три слова о каком-то экспериментальном препарате, который в обязательном порядке много лет назад вводился командирам всех подразделений. Двое погибли на месте, трое — в течение следующих сорока восьми часов, ещё двое позже продемонстрировали уникальные способности. На Германа выраженного эффекта препарат не оказал. За ним наблюдали год, а потом признали иммунным к подобным воздействиям. До сегодняшней ночи. И его вновь забрали в подвальные помещения лаборатории. Александр долго рассматривал Михаэля, даже приказал принести его личное дело, пролистал, пожевал губы и выдал пропуск.       Михаэлю стало всё равно после того, как он много часов сидел на полу в коридоре у очередной камеры, ожидая, разглядывая собственные руки. Рутковский только под утро отдал приказ освободить командира Заслона и сдать на руки непосредственному (и злому, как чёрт) заместителю. После того как прижимал к себе Германа, насквозь мокрого от пота, с засохшей солью под веками, подгибающимися, как у новорожденного жеребёнка, ногами и отчетливо заметными красными следами на боках, там где медики, не стесняясь, тоже использовали шокер. Герман мало что соображал, медленно приходя в себя, пока его заместитель, чертыхаясь сквозь зубы, помогал отмыться от всего того, что произошло ночью, даже смог пробраться в комнату командира, стараясь не встать туда, где ещё остались плохо отмытые кровавые пятна, оставшиеся от убитого немца, и взять чистую одежду. И чуть ли не с ложки кормил завтраком в своей каморке, — чисто прибранной — побоявшись спускаться в столовую. Да и как кому объяснишь состояние собственного начальника?       Герман вытерпел всё без единого звука, измученный за ночь, даже болезненную обработку многочисленных ссадин и порезов. Хотя что есть эта боль перед тем, что вынес командир Заслона за всю ночь? Этого Михаэль не знал, а Герман никогда не рассказывал. Потом, позже, когда на его шею вернулся амулет, для которого Михаэль искал новый шнурок взамен порванного. Сам амулет завалился под узкую койку в комнате Германа, его пришлось отрывать от кровавой лужицы на полу, к которому амулет намертво присох. Отмывался он плохо, но теперь только при ближайшем рассмотрении можно было заметить тёмные капли.        — Какая трогательная забота о человеке, который одним ударом может сломать шею, — небрежно бросил Рутковский, появившись ближе к вечеру в комнате Михаэля. Александр, не стесняясь, рассматривал бледно-зеленого Германа, вновь закрывшего собой напарника, который мокрым полотенцем вытирал ему лицо — у командира начался отходняк от всех тех лекарств, которые ему кололи. — Однако я вынужден забрать его.       И вновь Михаэль ничего не мог сделать. Герман молча снял амулет, отдал его Михаэлю, крепко сжав его руку, и вышел, по-строевому чеканя шаг. Но Михаэль через секунду выскочил в коридор и нагнал Рутковского у лестницы. Германа уже повели наверх.        — Александр, — впервые Михаэль позволил себе так обратиться к владельцу всея ISPA. — Насколько вы цените в солдате преданность командиру?        — Ценю, — отозвался Рутковский, явно удивленный. — Командир должен быть уверен в каждом члене своего отряда.        — Я вынужден вас предупредить, — осклабился Михаэль. — В наш отряд вы хотите внедрить ненадёжного человека.       На лице у Рутковского отразилась сложная работа мысли, а потом его глаза понимающе вспыхнули.        — Я понял, капитан, о ком вы. Действительно, этот боец не станет по-настоящему верным своему отряду и командиру. Его стоит… Убрать.        — Разрешите выполнять приказ? — поинтересовался Михаэль, правильно восприняв последнее слово Александра.        — Выполняйте, — благосклонно кивнул тот. — Но без лишнего шума.       Михаэль нашёл Уве в столовой, но открыто подходить не стал, потом возникли бы ненужные вопросы. Дождался, пока парень потащит поднос с грязными тарелками на мойку, оказавшись вне зоны видимости своих товарищей. Уве и пискнуть не успел, когда Михаэль выступил из-за огромного бака. Хватило одного чёткого удара коленом в живот, чтобы парень скрючился вдвое, и Михаэль, заломив руку своему пленнику и прижав дуло пистолета к затылку, потащил его вниз, в тюремное крыло, старый отсек которого специально приспособили для подобных случаев. Хорошая звукоизоляция, сливное отверстие на полу и затаившийся в потайном стенном ящике шланг.        — Это ведь ты, — Михаэль захлопнул за собой тяжёлую дверь, пинком отбрасывая Уве к стене. — Думал, я не догадаюсь, урод? — ещё один жесткий удар ногой по голове.        — Твой командир — псих, — заверещал Уве, отползая дальше от наступающих на него сапог. — Он чуть пилота не убил!        — А я ведь сказал тебе, — Михаэль впечатал тяжёлый кулак Уве под ребра, присев рядом. — Что ты ничего не видел и не слышал.        — Ворожцов психически нестабилен, — захныкал Уве. По подбородку у него текли струйки крови. — Я обязан сообщать о подобных нарушениях!       И Михаэль ударил его ещё раз. А потом ещё и ещё, забыв о заправленном за пояс пистолете, бил, вымещая всю свою боль, а перед глазами стоял не изувеченный комок плоти, в который превращался Уве, а Герман, командир, в прошлую ночь вздрагивавший от любых прикосновений, измученный, но упорно закрывавший собой напарника. Михаэль бил и ясно понимал, что Уве вряд ли бы стал хорошим бойцом и в любом другом отряде: идейный, прямолинейный, не терпящий компромиссов. Обязан сообщать, видите ли! Михаэль вынырнул из кровавого морока перед глазами только тогда, когда Уве, втоптанный в пол, в последний раз сипло вздохнул.        — Тело вынесите, — бросил он ожидавшим у дверей специальным охранникам. — Приказ Рутковского.       Вот уже чего Александр не приказывал, так это пробираться в диспетчерскую, пока аккуратно вырубленный сотрудник отдыхал в шкафу с бумагами, и искать записи о сегодняшних миссиях. В частности о бойцах, принимавших в них участие. Отметку о нужной Михаэлю операции он нашёл в папке под грифом «совершенно секретно». Михаэль читал и чувствовал, как сжимает челюсти почти до крошащихся зубов. Герман сейчас был на одиночной миссии где-то в Литве, забирать оттуда его должны были около полуночи, вернуть на базу — к четырем утра.       Однако вернули раньше — Михаэль, просидевший всё это время за спиной у перепуганного диспетчера, внимательно слушал сводки. Металлический голос передатчика сообщил, что миссия выполнена, прошла без замечаний, но следом был добавлен код «четыре-двадцать-точка-семь». Михаэль торопливо достал журнал кодов: этот означал, что сразу по прибытии нужен медик. Что-то пошло не так.       А вот что, стало понятно, как только приземлился самолёт. Герман с трудом переставлял ноги, всё больше повисая на поддерживавших его техниках. Михаэль с трудом дождался, пока они пересекут взлетную полосу и зайдут на территорию базы. Германа он увидел только после обязательной для всех бойцов дезинфицирующей обработки. Кто бы ещё ни был в той душевой, ему не повезло: двое охранников мыли пол, сплошь в кусках внутренностей и ошмётках кожи. Третий охранник держал под прицелом самого Германа, сидевшего на лавке у дверей.        — Всё нормально, — сделал отмашку Михаэль, понимая, что ничего нормального уже не осталось. — Я его заберу.       Он присел перед Германом на одно колено после того, как вернул амулет, и осторожно коснулся его лица. Командир горел, кожа, казалось, пылала, даже губы запеклись от жара.        — Что с ним? — спросил Михаэль у одного из техников, собиравших Германа на эту миссию. Тому хватило одного беглого взгляда:        — Ему кололи боевые стимуляторы, — небрежно бросил он. — Теперь организм их выводит. Обычная детоксикация.        — Да у него температура под сорок! — рявкнул Михаэль.        — И скоро начнётся рвота, — «обрадовал» техник. — Детоксикация не наступает, если после окончания операции уколоть один раствор, снимающий последствия. Но этот фрукт, — кивок в сторону Германа. — Всех так напугал, что никто ничего колоть не стал. В медблок можешь его не тащить — не примут. Но лекарства дадут.       Михаэль, с трудом сдерживаясь, чтобы не пристрелить умника, окольными путями потащил на себе командира в свою каморку. Пристроил на кровати так, чтобы Герман не захлебнулся из-за внезапно начавшейся рвоты, и ушёл в медблок. Молодящаяся женщина-врач выдала ему на-гора несколько бутылок детокса, капельницы с физраствором, капельницу с электролитами, солевой раствор и выставила за дверь. Возвращался Михаэль бегом, искренне боясь, что командир в его отсутствие уже ласты склеил. Герман ожиданий не оправдал: лежал ровно так же, как его оставил Михаэль, тяжело, хрипло дыша. Михаэль на пробу прижал к его лбу электронный градусник: сорок и две, надо же. Герман на секунду приоткрыл мутные глаза, обводя комнату взглядом, зрачки у него были огромные от шока, на всю радужку, на правом глазу сосуды лопнули, сформировав красное пятно, какое обычно появляется у стариков.       Ночь растянулась для них обоих на долгие годы: Михаэль здраво рассудил, что детокс тоже стоит лить через капельницу, раз уж всё настолько плохо. И не ошибся: Германа здорово тошнило бесцветной жидкостью, скорее всего тем, что осталось от стимуляторов и желчью — больше было нечем, в последний раз он ел почти сутки назад. Михаэль потерялся во времени, которое остановилось в этой крошечной комнатушке, непрестанно вытирая Герману лицо после очередного приступа. Однако детокс работал — после двух литров в капельнице ещё бы он не сработал, Михаэль своими руками придушил бы врача — и Герман обессиленно замер на койке, едва слышно застонав, когда Михаэль — видит Бог, он старался аккуратно — поменял опустевшую капельницу на другую, с физраствором.        — Помнишь мой день рождения в Афганистане? — шёпотом говорил Михаэль, перебирая мокрые от пота волосы Германа. Тот вновь очнулся со странной фразой о давящей тишине, а Михаэлю на ум пришла давняя история. Это было несколько лет назад. Афганистан, провинция Гильменд, середина марта. Служба по очередному контракту на три месяца. Да-да, не на пару лет, всего лишь на три месяца. От отряда требовалось найти и ликвидировать главаря одной из террористических группировок. Служба выдалась на редкость трудная, «поджимали» сроки, а террорист с забавным упорством пытался избежать встречи с наёмниками, коими тогда являлся Заслон. Жили в землянках вместе с сыплющимися с потолка скорпионами и змеями. Михаэль успел забыть, что в марте вообще-то его праздник, да ещё и юбилей — тридцатилетний. Он забыл — Герман нет, и после очередной разведки Михаэль с удивлением обнаружил в землянке накрытый стол. Как Герман договорился с местными — загадка, но в тот день бойцы отведали и земляных орехов, и диковинных восточных сластей. Был даже торт — Герман потом признался, что это было его собственное творение. Тот праздник был одним из лучших для Михаэля: сидели всем отрядом, ели давно не попадавшиеся вкусности. Герман, подмигнув напарнику, подарил ему хорошую авторучку и никогда не говорил, во что она обошлась. Эту ручку Михаэль упорно таскал с собой по базам, сейчас она лежала в ящике стола в чехле.       Михаэль закончил рассказывать и увидел, как растрескавшиеся от температуры губы командира тронула едва заметная улыбка. Через один долгий час Герман наконец с трудом, но вполне осознанно, открыл глаза. Этот момент Михаэль пропустил, задремав на полу, откинув голову на кровать, но тут же проснулся, услышав, как Герман непослушными руками вынимает иголку капельницы из вены.        — Ты как? — сонно поинтересовался Михаэль, вглядываясь в резко посеревшее лицо командира.        — Как у дьявола в Преисподней, — отозвался после паузы Герман, и Михаэль не смог сдержать улыбку: раз язвит, значит чувствует себя лучше. — Вспоминал про эту ручку.        — Как они заставляют тебя выполнять всё это? — спросил Михаэль где-то через четыре месяца. Герман вновь отлёживался у него в комнате после очередной детоксикации. Михаэль вроде бы пытался решить вопрос об инъекциях специальным препаратом, чтобы каждый раз не доводить командира до ломки, но ничего не вышло: сопровождающие Германа на миссиях солдаты боялись к нему подойти на расстояние меньше пяти метров и поэтому сразу же отпадали; сам Герман после операции ничего себе уколоть не мог, потому что под боевыми стимуляторами он с лёгкостью отрывал головы практически голыми руками и пробирался в здания с пятым классом защиты, но не больше. И каждая миссия, а их уже было очень много, Германа как почти не убиваемого отправляли куда только можно (и где обычные бойцы не справлялись) заканчивалась очередным походом Михаэля за капельницами.        — Они дают мне фотографию, — ответил Герман, не открывая глаз, но сильно сжимая челюсти. — Человека… Или группы людей, которых мне… надо убить.       Герман должен был практически засыпать после тяжёлой ночи, но был откровенно взбудоражен — неадекватная реакция нервной системы на очередной стимулятор. Михаэль, с тревогой присматривавшийся к нему, встал с кровати и добавил в капельницу снотворное, три ампулы. Обычный человек после этого спал бы двое суток, а Герману это всего лишь помогало немного успокоиться и снизить градус тревожности.        — И? — Михаэль вновь вернулся на койку. Он сидел у изголовья, потеснив командира к стене. — Что после фотографии?       Он не хотел позволять Герману зависать, у него такое частенько бывало после очередной детоксикации и заканчивалось обычно тем, что на следующий день он едва мог вспомнить собственное имя из-за «перегрева» мозгов. Врач разводил руками — что вы хотите, такие сильные препараты.       — Мне нужно… Посмотреть им в… глаза, — выдохнул Герман. Снотворное явно начинало работать, с лица командира медленно уходило напряжение. — Без… Амулета на шее, — последние слова он сказал уже свои почти обычным голосом. — Если я увидел их… Глаза, то я найду их где угодно.        — Я буду с тобой на этой операции, — буквально через неделю сообщил Михаэль. — Договорился с Александром. Может быть, получится ввести тебе этот препарат. И на базу ты вернешься в более удовлетворительном состоянии, а не в том, после которого я в тебя детокс заливаю.        Не то чтобы Герман выглядел довольным. Лицо у него на миг потемнело.        — Только пообещай мне, — тяжело бросил он. — Что не полезешь ко мне, если будет понятно, что я неадекватен. И если будет какая-то угроза твоей безопасности — ты выстрелишь.        — Ничего не случится, — твёрдо сказал Михаэль. — С тобой же летают другие офицеры и возвращаются вполне целыми. Со мной всё будет в порядке.       Герман только усмехнулся:        — Посмотришь завтра, как они со мной летают.       Реальность оказалась куда веселее, чем сухие отчёты об операциях, которые писал старший группы поддержки из тех солдат, что сопровождали Германа. В шестнадцать сорок пять вечера Михаэль, запакованный в бронежилет и новенький, с иголочки, боевой костюм, стоял на взлётно-посадочной полосе. За его спиной трусливо жались трое ребят, на две головы выше Германа, которого они так боялись. И ещё не видели: в ту часть крыла, где Ворожцова собирали на миссию, никого не пустили, в том числе и Михаэля, у которого пропуск был даже в секретный архив. Все успели намокнуть под небольшим дождем и здорово заскучать, когда ровно в пять двери базы распахнулись. Михаэль дёрнулся было к Герману, но тут же остановился — к самолёту того конвоировали шесть человек с автоматами и шокерами наперевес. Своего командира Михаэль с трудом разглядел за чужими спинами и был здорово напуган: до того Герман был не похож на себя. Двигался он, как засбоивший вдруг робот: как будто рывками, словно руки и ноги у него приводились в движение сервоприводами, работавшими не очень правильно. Он был обвешан оружием, как новогодняя елка — игрушками. Страшными игрушками, способными и стену прострелить, игрушками, с умом разложенными по карманам чёрной разгрузки поверх такого же чёрного кевларового бронежилета. На руке у Германа Михаэль наметанным взглядом приметил датчик, видимо, чтобы не искать его где-нибудь за тысячи километров от места проведения операции. Такое однажды случилось: потом Германа искали с вертолётов. Нашли — а Рутковский потом отдал приказ убрать всех, кто участвовал в поимке за то, что помяли любимую игрушку Александра.        — И что, вы всегда вот так просто сидите? — с трудом сдерживая злость и желание, последовав примеру Германа, сломать кому-нибудь хребет, поинтересовался Михаэль.        — Нет, мы — придурки, которые пойдут за этим, — кивок в ту сторону, куда ушёл Герман. — В поле. Нас, между прочим, предупредили, что к нему лучше не соваться, он своё дело знает получше нашего.        — А вы? У вас какое дело? — Михаэль треснул кулаком по обшивке самолёта возле головы одного из умников, заставив парня отдёрнуться.        — Отчитаться перед начальством, что миссия прошла без замечаний, — глухо бросил второй боец. — Это ты в нём, — опять кивок. — Видишь друга, а для нас это машина для убийств. Мы, между прочим, жить хотим.        — А если что-то случится? — уже спокойней спросил Михаэль. — Если его подстрелят или в плен захватят?        — Не случится. Он всегда заканчивает миссии, даже если ранен. И Рутковский сказал, что у него особый протокол насчёт плена. Ну, там, застрелиться, но живым не сдаться.        — Успокоил ты меня, парень, — Михаэль повернулся к иллюминатору. — Сколько вы обычно здесь сидите?        — А как пойдёт, — ответили ему. — Часа три-четыре, не больше, даже если в плане написано, что восемь.       Но прошло два, три, нет, уже пять часов, а Герман всё ещё не вернулся. Было десять вечера, но они были где-то на востоке, и солнце здесь ещё не село, и поэтому вокруг было достаточно светло, чтобы увидеть приближающегося человека. Но никого нет, и Михаэль здорово беспокоился.        — Я пойду его искать, — бросил он остальным с жалкой надеждой на то, что кто-то отправится с ним. — Наверное, что-то пошло не так.        — Вряд ли, — отозвался рослый солдат с планшетником в руке. — Скорее, миссия просто пошла не по плану. Он скоро вернётся.        — Не думаю, — покачал головой Михаэль. — Слушайте рацию, ладно? Возможно, вы мне понадобитесь.       И он действительно нашёл Германа всего лишь в получасе пути от секретного места посадки самолёта. Там было какое-то маленькое озеро и холм за ним. Михаэлю хватило одного взгляда на примятую траву у воды и капли крови на берегу. Одному Богу известно, как Герман смог перебраться вплавь. Следы продолжались и дальше, вверх по холму, пока Михаэль, стараясь не слишком светиться перед террористами, от которых Герман явно пытался уйти, и греметь амуницией. Было душно и неимоверно жарко, хотя близилась ночь, Михаэль безустанно вытирал пот со лба кожаной перчаткой — он стекал в глаза, которые и так нещадно жгло от пыли в воздухе. На зубах противно скрипел песок. Михаэль, пригибаясь пониже, всполз на вершину холма. Захоти террористы его сейчас подстрелить — легко, пожалуйста, он как на ладони. Спускаться Михаэль тоже решил ползком, чтобы не привлекать к себе лишнего чужого внимания, особенно — внимания метких пулеметчиков. Стоило ему протянуть руку, чтобы подтянуть себя повыше, как пальцы наткнулись на что-то липкое, и Михаэль, напрочь забыв об осторожности, птицей взлетел наверх. Ему хватило ума, прижавшись к краю, посмотреть на свой будущий спуск. И, проматерившись сквозь плотно сжатые зубы, торопиться вниз. Там, у подножия холма, широко раскинув руки, лежал Герман.        — Эй, эй, командир, ты со мной? — сбивчиво, торопливо шептал Михаэль, ножом разрезая ремни изрешеченной пулями разгрузки. Половины оружия в ней уже не было: то ли Герман не смог его сохранить, то ли количество противников значительно превосходило. На секунду у Михаэля мелькнула мысль, что его друг мёртв, но на шее упорно билась жилка, незаметная под тактическим костюмом. Герман был покрыт таким слоем крови, что было трудно сказать, куда его ранили, кровь частично чужая, тех самых террористов. Михаэль сдёрнул лохмотья, оставшиеся от разгрузки, и попытался снять с командира бронежилет, что тоже было непросто: в застежки забился песок и — да, засохшая кровь. Бронежилет с трудом, но поддался лезвию ножа, нагрудная пластина была пробита, но на первый взгляд непонятно, завязли ли они во втором слое защиты или достигли тела. Михаэль тихо порадовался, что шлем на голове Германа изрядно пострадал, но цел, однако при ближайшем рассмотрении становится понятно, что радовался Михаэль рано: у шлема вырван кусок слева, обнажая рану на голове. Из неё шла кровь, несмотря на налипший песок, а значит Герман добрался досюда совсем недавно и потерял сознание, значит, Михаэль пришёл вовремя. Однажды Герман сказал, что это он тоже считает критерием хорошего напарника.        — Второй — четвертому, — прошипел Михаэль в рацию по секретному каналу, надеясь, что три олуха, оставшихся в самолете, его услышат. — Прошу помощь. Квадрат… — Михаэль оторвался от своего занятия — он пытался отстегнуть спинную часть бронежилета, и посмотрел на карту. — Квадрат двадцать три.        — Принял, — прошелестела рация, и Михаэль выдохнул от облегчения. — Скоро будем.       Герман слабо зашевелился в тот момент, когда его напарник с ужасом обнаружил раны, с которых и натекло столько крови на траву: пластины на груди приняли на себя все пули, но сзади оказались слабее. Михаэль закусил ребро ладони, чтобы не застонать: Герману попали в позвоночник одной пулей и несколькими — рядом, у него, похоже, была повреждена лопатка, отломки смещались под кожей. Стало ясно, почему Герман потерял сознание — это был рауш, кратковременное оглушение при застрявшей в хребте пуле. Герман сдавленно застонал, пока Михаэль прижимал перевязочный пакет к ранам, а второй рукой добывал шприцы с промедолом. Ему было очень жарко, и он облизывал сухие губы, стараясь не думать, каково сейчас Герману, которому не давали воды весь день перед операцией. Сейчас тоже нельзя, иначе боевой стимулятор неправильно отреагировал бы. Хорошо, что сегодня его вообще ввели, иначе бы Герман умер, не дождавшись помощи. Михаэль стремительно вспомнил, что с такой раной его командира нельзя двигать, но выхода особо не было. Михаэлю осталось подложить Герману под грудь свою свёрнутую куртку.        — Ух-ходи, — сдавленно выдохнул Герман, вновь очнувшись. — Сл-лышишь, п-парень?       Герман был весь белый, это заметно даже под толстой коркой засохшей крови и инъекцией промедола, на висках и над верхней губой у него крупными каплями собирается пот. А взгляд на удивление адекватный, несмотря на отсутствие на шее амулета.        — Заткнись и лежи, — Михаэль прижал командира к земле, не позволяя пошевелиться. — Тебе повредили позвоночник. Сейчас будет помощь.       Однако простой приказ заткнуться и пытаться не навредить самому себе Герман выполнял с явным трудом, точнее — никак. Михаэль, разозлившись, пообещал прострелить ему что-нибудь ещё, чтобы он, наконец, успокоился. Пообещал — и тут же пожалел, Герману и без него досталось. Но он потерял много крови, которая продолжала вытекать даже через повязку, гораздо слабее, но Михаэль не хотел думать, дотянет ли Герман до госпиталя. Промедол, похоже, эффективно «выключил» не только боль, но и остатки измученных стимуляторами мозгов командира.        — Я на часах, слышишь? — наконец бросил Михаэль без особой надежды на успех. — Можешь отдыхать. Я на часах.       И он сразу увидел, как Герман затихает, расслабляясь под его руками, зажимавшими раны.        — Нас скоро найдут, — жарко выдохнул Михаэль на ухо Герману, надеясь, что тот не потерял сознание. — Всё будет хорошо.        — К-конеч-чно, — прошептал Герман, с трудом шевеля разбитыми губами. Промедол здорово затормозил его речь, Михаэль еле-еле разбирал слова. — Н-напарн-ник.       В следующий момент мир вокруг них взорвался        — Не то чтобы я это когда-либо скрывал, — достаточно громко сказал Герман, откидываясь на спинку кресла. — Но мы отлично сработаемся потом, когда всё это закончится. Я имею в виду, реабилитация.        — Ты мне льстишь, — усмехнулся Михаэль. — От тебя куда больше пользы.        — Нет, не в ближайшие несколько месяцев, — строго возразил Герман. — Сейчас ты куда боеспособней меня.        — Да, конечно, — Михаэль даже улыбнулся. — Как только закончится твоя физиотерапия, ты опять уложишь меня на обе лопатки.        — Посмотрим, — невесело бросил Герман. — Хотя, кто меня на пенсию отпустит?        — Тогда уж — нас. Я способен распугать противников одним своим видом.        — Конечно, Фредди Крюгер, — вернул давнюю подачу Герман.        — Что вы можете сказать друг о друге? — потом поинтересовался Дервик во время очередного загула, закончившегося в доме Михаэля. — Ходит столько слухов, у-у-у.        — Не сидится тебе, парень, да? — бросил Герман. — Я могу сказать одно: что напарник у меня…        — Чертовски хороший, — радостно подхватил Михаэль.        — Вы репетировали, да? — заржали парни. — Вы в курсе, что это выглядит жутко: вся эта ваша хрень с чтением мыслей?        — Мы ста… — Герман только хотел ответить.        — Раемся, — Михаэль не сумел сдержаться, опять подхватив мысль друга, и тоже засмеялся.