Февральская надежда

Полумрак все еще обрамлял сонную Москву, когда в маленькой квартирке ФЭС зажегся свет. Надежда потерла глаза и осмотрелась, осознание того, где она пришло не сразу. Бросив взгляд на настенные часы, она шмыгнула носом, даже такая череда событий не повлияла на ее график. Ровно в это время, она обычно вставала на работу, если была утренняя смена, сейчас же ей некуда было спешить. И в данной ситуации, Надя предпочла бы запах медикаментов, усталость, гадкий кофе из автомата, восьмичасовые операции, моменты, когда берешь телефон и судорожно пытаешься вспомнить какой сегодня день и сколько сейчас времени, чем быть запертой в четырех стенах, не выходя на улицу, с человеком, которого она едва знает, но которому девушка безумно благодарна и чувствует что-то еще… Все это кажется чем-то чужим, каким-то фальшам, неправдой, от которой очень тягостно… Она и подумать не могла, что ее привычная и понятная жизнь перевернется всего за трое суток, а дальше только зыбкая неизвестность. Чуть приподнявшись на локтях, Островская поняла, что спала на разобранном кресле*, хотя засыпала не разбирая его. Других вариантов не было, комфортный сон ей обеспечил Леонид, который сейчас крепко спал на диване. Ее щеки слегка покраснели от смущения, ей была приятна и в то же время необычна забота, ведь последние года она безвозмездно одаряла ею других. Девушка осторожно, стараясь не издавать ни единого звука, встала и на цыпочках подошла к дивану, поправив сползающее одеяло Леонида, она вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Надежда прекрасно знала себя, если она проснулась, то, увы, провалиться обратно в царство Морфея ей не удастся. Вчера она слышала, что сегодня вечером к ним приедут Валентина и Галина Николаевна, поэтому, девушка решила убить время рутинными делами. Пройдя в ванную, она впервые посмотрела в зеркало и ужаснулась собственному отражению. Каштановые пряди спутались в один большой клок волос, лицо было неестественно бледным на фоне красных отекших от слез глаз, фингал, оставленный преступниками приобрел фиолетово-бурую окраску, а на шее красовалось еще несколько таких же. Надя не отрицала, что ей совершенно не важно, как она выглядит, но, мама такой бы вид не одобрила. Поэтому, девушка решила принять душ, надеясь, что капли холодной воды отрезвляет ее сознание. В голове крутилось слишком много мыслей, от которых она казалась тяжелой. Надежда стянула с себя пижаму и потихоньку начала разматывать эластичный бинт, а затем и бесконечный марлевый слой тугой повязки. Каждое резкое движение отдавалось пронизывающей болью, от которой она сжимала губы и стискивала зубы, но эта боль помогала осознавать Островской, что она жива, чувство боли рассеивало пелену и отключало «автопилот» организма. Мысленно сосчитав до десяти, шатенка включила душ, холодные капли воды потоком обрушились на ее хрупкое тело. Обжигающие слезы, которые неимоверно душили, стекали по щекам, смешиваясь с водой. Девушка понимала, что это нормально, вытерпеть столько ужасных событий за несколько дней нереально даже самым сильным людям, к которым она себя часто приписывала, но сейчас ее охватила слабость, маска сильной личности спала и разбилась вдребезги здесь — в душе. Ей хотелось плакать, кричать белугой, что есть мочи, пока не осипнет голос, держать все это в себе очень тяжело. Она знала, что ей нужно пройти несколько стадий: всяческое отрицание, принятие, смирение, после которых станет чуточку легче… Но это она рассуждала как врач, сейчас эта роль ушла куда-то далеко в душу, а вот израненное сердце просит выплеска эмоций. Слезы начали душить, а к горлу подступил комок, Надя снова перестала чувствовать ледяную воду, от которой по ее телу бегали мурашки. Из груди вырвался тот самый пронзительный крик, который стал спусковым крючком, ее ладони с силой ударялись о плитку стены, оставляя на ней следы и разводы. Плечи содрогались каждый раз, когда крик вырывался с некой хрипотцой из глубины души. Ручка двери дернулась, но Островская этого не заметила, затем еще сильнее, кто-то отчаянно стучался в дверь, пытаясь проникнуть в помещение. Наконец, она поддалась, и части ручки и замка с грохотом упали на пол. Леонид ворвался внутрь ванной комнаты, когда Надежда вновь ушла в себя, все еще изливая душу в пустоту, она стояла спиной к мужчине, не видя ничего, кроме пелены слез, ей все время кажется, что она справится одна, переживет, переболеет, смириться, одна, ведь она каждый день бороться со смертью, ей она привычна, запах смерти и писк мониторов навсегда врезается в сознание, когда ее бригада все же проигрывает смерти. А когда пациента все же удается спасти, чаще всего благодарят бога, нередко, врачей ставят вторыми после бога, кто-то сверху дает людям еще один шанс, а врачи помогают им воспользоваться этим шансом, а ведь врачи тоже люди… Но она никогда никого не теряла из близких, и совладать с чувством утраты у нее не получалось, как бы она не старалась подавить его в себе, ее вновь глушило чувство вины, обрывки фраз «а что если бы», «почему ее» она шептала себе под нос. Поначалу Леня растерялся, но лишь на секунду, он отключил воду, схватив со змеевика большое махровое полотенце, обернул его вокруг тела девушки, помнив про ребра, Субботин вытащил Островскую из душа. Ее била крупная дрожь от холода, с волос стекала вода, но вот соленые дорожки все еще продолжали образовываться на коже. Леня вспомнил себя в девятнадцать, когда потерял сразу обоих родителей, тогда он переживал все то же, что и Надя, только ей в разы сложнее… Очухался он только через полтора года, только тогда хватило сил начать жить заново. Тогда ему помог один человек пережить все это, а сейчас, он хочет протянуть руку помощи Наде, даже, если расследование скоро завершится он не оставит ее одну. Он давно уже нарушил субординацию по отношению к ней, он чувствует к ней что-то и от этого никуда не деться, поэтому его задача номер один вернуть девушку к жизни. Если бы не их скитание в четырех стенах, то Надежда бы забылась в работе, так ей было бы определенно легче. Почувствовав твердый пол под ногами, Надежда уткнулась в грудь капитана, прикоснувшись ладонями спины, ей невыносимо держать этот груз одной, ей нужна поддержка, и если уж судьбой велено, чтобы этим человеком был Леонид, то пусть он будет опорой. Все это время она стойко держалась, примеряя маски сильной и мужественной, хватит… — Все будет хорошо, слышишь? — Леонид провел рукой по мокрым волосам, он ощущал ее боль. — Я понимаю, что ты чувствуешь, это очень тяжело. Легче будет, но не сейчас, не завтра, не через месяц и даже не через два. И одной с этим не справиться, порой люди строят из себя сильных, ведь та пустота, которая образуется в душе пожирает даже самых сильных людей. С ней нельзя оставаться наедине, слышишь, иначе ты не увидишь эту тонкую грань и шагнешь прямиком в пропасть. Я не знаю, во что ты веришь, но ты каждый раз борешься за жизнь абсолютно незнакомого тебе человека, не зная его судьбы, а там… — поток Лениных фраз полностью состоял из той истиной, к которой он пришел сам. — А там в регистратуре каждый час стабильно звонит телефон, и каждый мучительный час постовая медсестра вынуждена говорить, что операция все еще идет, — откликается Надя, все еще подмерзая. — Да, и ты делаешь все возможное, чтобы спасти этого человека, его жизнь. Жизнь… Она дается один раз… Я знаю, как тебе тяжело, но если ты все еще будешь продолжать есть себя изнутри, то ты совершишь какой-нибудь глупый поступок, один миг… Который потом будет не изменить, и этому решению ты не будешь отдавать отчет. Поэтому, чтобы не случилось просто говори со мной о том, что тебя беспокоит, что ты чувствуешь, что тебе хочется сказать, не прячь свои слезы, они не признак слабости, если ты будешь говорить, тебе станет легче, на крупицу легче, к каждой такой крупице будет добавляться еще одна… Слышишь? — он заглянул ей в глаза, пытаясь понять насколько дошел смысл его фраз до шатенки. — Я слышу… Слышу… Спасибо тебе, — Надежда отпускает одну руку, чтобы придержать полотенце, а затем и вторую. — Ты замерзла, — констатирует мужчина, когда шатенка отстраняется. — Хочешь поговорить? — Хочу, — искренне, нисколько не сомневаясь ответила девушка. — Можешь, пожалуйста, принести бинты из тумбочки и согреть чайник? — Да, конечно, ты замки больше не закрывай, хорошо? А то я так их все переломаю, если вдруг что… — Не буду, — буркнула Надя, когда Леонид уже ушел в глубь комнаты. — Я сама справлюсь, тебе бы полежать. Еще очень рано, да и твое нестабильное состояние, плюс сотрясение… — запричитала девушка, когда Леонид оперся о косяк двери, скрестив руки на груди. — Мы хотели поговорить, помнишь? — спросил Субботин, отклонив просьбы Надежды об отдыхе. — Я жду тебя на кухне. Маленькая кухня выглядела очень уютно, если бы не слой пыли и засохшие цветы в горшках. Старые покосившиеся шкафчики с скрипучими петлями прятали все самое основное для проживания в этой квартирке. Леонид достал две чашки с золотыми каемочками, прям как в детстве, от носика чайника исходил пар. Два чайных пакетика опустились на дно, кипяток мягко обволок стенки. Надежда прошла на кухню почти бесшумно, каждый из них не решался нарушить тишину. — Стой, — вдруг воскликнула Островская, когда капитан хотел разбить яйцо в сковородку для блинов. — Я помогу, продуктов у нас не особо много, поэтому на завтрак омлет. Шатенка ловко перехватила неправильную сковородку из рук Леонида и принялась колдовать над омлетом, готовить она не любила и в силу профессии имела ограниченные навыки в кулинарии, но в этот несчастный омлет она старалась вложить всю душу. Когда столовые приборы коснулись стола, и две белоснежные тарелки с омлетом, украшенным помидорами, тоже заняли свои места, ребята решили начать разговор. — Что ты хочешь услышать? — пробормотала девушка, ковыряясь вилкой в тарелке. — Ты ведь все обо мне знаешь… — Не понял… — опешил Субботин, оторвавшись от завтрака, их глаза снова встретились. — Я про папку, она вывалилась вчера и… Я сунула туда нос, там вся моя жизнь, только на бумаге. Ты знаешь слишком много, наверное, в силу своей работы в ФЭС, — отводя взгляд, ей было одновременно и стыдно, и неловко. Она все еще не понимала, что происходит между ними, но, кажется, всех все устраивало. — Я… Извини, мне следовало бы обо всем узнать у тебя. Давай наверстаем упущенное. Скажи мне, что тебя тревожит, — он накрыл ее ладонь и чуть сжал пальцы. — Я никогда раньше этого не делала, но, я очень верю, что мне станет легче. Это долгая история… — девушка отхлебнула горячий чай. — У нас много времени, — ответил он, продолжая на нее смотреть каким-то изучающим взглядом. — Я росла в Тюменской области некоторое время, а затем мы с мамой перебрались в Москву. У меня было беззаботное, прекрасное детство, не считая того, что рядом не было папы. Все, что я знаю, его зовут Александр, а вот фамилия у меня мамина — девичья. Я не знаю человека, с которым моя мама была счастлива, и уже никогда не узнаю, почему они так и не смогли быть вместе. Он не бросал нашу семью, просто что-то случилось, и это на самом деле так. Мама всегда отзывалась о нем положительно, но любые мои расспросы пресекала. От любимого папули я получала на каждый праздник подарок, который мама торжественно приносила с почты, только когда я выросла, поняла, что это было ее рук дело, — уголки ее пухлых губ слегка дернулись. — Я люблю этого человека, хоть никогда его и не видела… Потом мы переехали в Москву, для маленькой меня это было незабываемое событие! Такой большой город, где все так необычно и неизвестно. Я помню свой первый поход в детский садик, маленькую комнатку в старом доме, маму, работающую по десять часов в сутки. Ей было так тяжело, что я не представляю, как она успевала справляться со всем этим… Я радовалась всяким незначительным мелочам, как первый снег… Мама воспитала меня, поставила меня на ноги, поставила на себе крест… Я выучилась в школе на золотую медаль, поступила в университет в Питере, мне не хотелось уезжать, я словно знала, чем это все обернется. Я выучилась, а потом… Через некоторое время, я узнала, что у мамы рак… Все это время меня гложет чувство вины за то, что недоглядела, не поняла! А когда я узнала, что у нее последняя стадия, опустились руки… Я улыбалась через боль, понимая, что ее дни сочтены… Я… Скучаю по ней, я так мало говорила, что люблю ее! Я скучаю по отцу! — Надя натянула рукава кофты на кисти, говорить хотелось больше и больше, но понемногу. Она встала из-за стола, и подошла к окну, вглядываясь в небо. — Я не могу избавиться от чувства вины, и оно гложет. Ленина рука опустилась на ее плечо, Островская почувствовала некое облегчение, они оба понимали, что это неправильно, что так не должно быть, но их тянет магнитом, а виной этому — чувства, которые возникли в противоречие всему…