Демон

Когда Клаус впервые увидел того странного русского, сердце пропустило несколько неровных ударов. Суметь разгромить пять танков одним — просто немыслимо! Дьявол во плоти, не иначе! Вот только он и так знает — этот Иванька такой же человек, как и он. Сквозь дым, обжигающий глаза, и холод, сводящий конечности, Ягер силится достать пистолет. Пальцы не желают ложиться на курок, когда чёртов танкист вытаскивает из пылающей машины товарища. Николаус грязно ругается на немецком, прежде чем наконец звучат несколько решительных выстрелов. «И впрямь не демон…» — запоздало мелькает у него в мыслях, когда тело русского сломанной куклой валится на землю.

***

Вторая их встреча, случившаяся три года спустя, серьёзно выбивает Ягера из колеи. Да и встречей это можно назвать с натяжкой. Просто когда он смотрит на потертую фотографию гения-танкиста, ему кажется, что тот специально прожигает его взглядом. Словно сейчас приоткроются тонкие губы, и он с презрением скажет что-нибудь на этом непонятном русском языке. Скорее всего, какое-то ругательство, очередное мерзкое прозвище немцев. Клаусу почти все равно. Появляется противоестественное желание всего лишь услышать голос.  — Вот этот подойдёт.

***

Третью встречу он ждёт с замиранием сердца, абсолютно не свойственным ему, солдату. Он старается выровнять предательски сбившееся дыхание, но вид парня, грязного и заросшего, в смирительной рубашке вызывает странное удовлетворение. Он что-то говорит, девчонка что-то переводит. Иванька, не имея сил что-то сказать, отрицательно мотает головой.  — Считаю до пяти. Раз… У безымянного русского волосы цвета коньяка, с редкой примесью молочной седины. Клаус терпеть не может коньяк с молоком.  — Два… Танкист зло хмурится, отчего меж аккуратных бровей залегает складочка. Ягеровские руки чуть подрагивают, желая разгладить это недоразумение.  — Три… Пленник поджимает губы. Сейчас он меньше похож на бесчуственное изваяние, которым казался с самого начала.  — Четыре… Худая фигура сжимается, словно дикий зверь, ожидающий удара. Так и тянет ляпнуть, что он, Николаус, не настолько подлый, чтобы ударить полностью связанного.  — Пять… Русский впервые добровольно вскидывает злобный взгляд голубых глаз. Почти небесных, вокруг зрачков которых есть немного желтизны. Как маленькие солнышки. Цены бы им не было, не гори они такой явственной ненавистью.  — Да хватит уже издеваться! Я согласен. Ягер усмехается.  — Это можно не переводить, — коротко бросает он через плечо, в ту же секунду дополняя, — уходи. Переводчица поняла все правильно, без лишних слов выскользнула из камеры, тихо вытирая слёзы. Действуя согласно мимолетному порыву, Клаус касается его плеча, словно поддерживая. А потом переносит ладонь ему на волосы, легонько проводя. Казалось, коснись чуть напористей, надави сильнее, и парень треснет по швам. Слишком худой. Чересчур угловатый.  — In den Vierzigern warst du viel mehr Wort*, — медленно выдохнул он, продолжая перебирать волосы ненавистного русского. Удивительно, даже не выдирается. Мог попробовать хотя бы укусить.  — Руки убери, гнида фашистская, — как-то глухо и безразлично отозвался он, опять поднимая на него пустой взгляд. Словно пеленой скрытый. Вряд ли он хоть что-то понял. Просто по глазам читал.  — Unheimlich wie ein Damhirsch wie ein Wolf**, — мягко тянет Клаус, приподнимая уголки губ в усмешке. Какой смешной этот Ванька. Нужно будет узнать настоящее имя, надоело так звать.  — Руки убери, говорю!!! — вскричал Николай, пытаясь пнуть наглого фрица ногой, которая в ту же секунду отозвалась тупой болью. Кажется, та, которую ему прострелили. Взметнувшись, вторая ладонь немца грубо схватила Ивушкина за подбородок, а первая сильно вцепилась в длинные пряди. Танкист готов почти скулить. До чего же эта рейховая дрянь переменчивая.  — Sieh mich an, dreck! *** — послышался едва ли не звериный рык над ухом, а рука со всей силы потянула вверх. Николая сильно приложили затылком об стену, после чего у него просто перехватило дыхание. В его губы впились чужие, сухие и жёсткие, целующие так, как пьёт умирающий от засухи воду. Рука с подбородка соскользнула ниже, чуть надавливая на шрам на шее, причиняя боль. Пробежавшийсь по обтянутой тканью груди, коснулась выступающих рёбер, как клавиш пианино, и вернулась на плечо. У Николая кружилась голова, не говоря уже о противоречивых эмоциях, терзающих его все время поцелуя. Этот немец сумасшедший, не иначе. Но отвращения к нему не было. Скорее, безразличие. Оторвавшись от губ танкиста, оберст ожидает всякого: от русского мата до очередной попытки его ударить. Но никак не сочившуюся ядом усмешку, выбивающую из колеи.  — Ты всех своих пленников целуешь? Иноязычная речь сейчас звучит слишком непонятно, серые глаза мужчины смотрят недоуменно.  — Герр Ягер, Вас вызывают! — как гром среди ясного неба. Отбросив от себя Ивушкина, — что за странная фамилия, — Николаус поднимается одним рывком, в гадких чувствах выходя за дверь. В спину ему доносится глухой смех. Этим вечером Клаус впервые пьёт коньяк с молоком, презрительно кривя губы и вновь вспоминая последнюю встречу с молодым лейтенантом.  — Dämon****. ___________________________________________ В сорок первом ты был куда более многословен* Прыткий, словно лань, а злобный, будто волк** В глаза мне смотри, мразь*** Демон****