Виноваты звезды...

В конце моей четырнадцатой зимы мама решила, что у меня депрессия, потому что я редко выхожу из дома, много времени провожу в кровати, перечитывая одну и ту же книгу, мало ем и посвящаю избыток свободного времени мыслям о смерти. Если вы читали буклет, сайт или статью, посвященную раку, вы знаете, что авторы называют депрессию одним из побочных эффектов онкологии. На самом деле депрессия не побочный эффект рака. Депрессия — побочный эффект умирания. Но мама решила отвести меня к лечащему врачу, доктору Мартину, который подтвердил, что я действительно погружен в парализующую, уже клиническую депрессию, поэтому нужно скорректировать принимаемые мною лекарства и обязать меня посещать еженедельные заседания группы поддержки. Группа поддержки отличалась постоянной сменой состава участников, пребывавших в разных стадиях депрессии по поводу своей онкологии. Почему состав менялся? А это побочный эффект умирания. Посещения группы поддержки угнетали хуже некуда. Собрания проходили по средам в подвале каменной епископальной церкви, фундамент которой имел форму креста. Мы садились в кружок посередине — там, где пересекались перекладины и находилось бы сердце Иисуса. Я обратил на это внимание только потому, что Стив, руководитель группы поддержки и единственный в комнате старше восемнадцати, заводил волынку о Иисусовом сердце каждую чертову встречу — как мы, юные борцы с раком, сидим в самом сердце Христа, священнее места не найти, и все такое. А вот что там происходило: мы входили или въезжали на инвалидных креслах, нехотя жевали каменное печенье, запивая лимонадом, садились в круг доверия и в тысячный раз слушали занудный рассказ Стива о том, как у него случился рак яичек и все думали, что он умрет, но он не умер и теперь сидит перед нами в церковном подвале, взрослый, подсевший на видеоигры, без друзей, влачащий жалкое существование, еле ползущий к получению диплома магистра, который никак не улучшит его карьерные перспективы. Вам тоже может так повезти! Потом мы знакомились: имя, возраст, диагноз, настроение. «Меня зовут Уилл, — представился я, когда до меня дошла очередь. — Четырнадцать. Первичная локализация в щитовидке и старые, но внушительные метастазы в легких. Настроение — зашибись!» Дав всем высказаться, Стив всегда спрашивал, не хочет ли кто чем поделиться. И вот тут начиналось самое интересное: каждый лепетал о борьбе и победе, потере веса и прочих проблемах и достижениях. Надо отдать Стиву должное: он позволял нам говорить и о смерти. Но большинство находились не в терминальной стадии и должны были дотянуть до совершеннолетия, как Харрингтон. (Отсюда вытекает наличие нехилой конкуренции: каждый старался пережить не только рак, но и всех присутствующих. Пусть это иррационально, но когда тебе говорят, что у тебя, скажем, двадцать шансов из ста прожить пять лет, ты с помощью несложного математического расчета получаешь один из пяти, после чего оглядываешься и думаешь: мне надо пересидеть четырех из этих гадов.) Единственной компенсирующей составляющей группы поддержки был пацан по имени Лукас: смуглый, длиннолицый, тощий, с кудрявыми черными волосами. Проблема у него была с глазами. У Лукаса была невероятно редкая форма рака. Один глаз ему удалили в детстве, и он носил толстые очки, в которых его глаза, настоящий и стеклянный, казались неестественно огромными. Насколько я понял из нечастых визитов Лукаса в группу поддержки, рецидив поставил под угрозу его последний оставшийся орган зрения. Мы с Лукасом общались с помощью вздохов. Всякий раз, как кто-то обсуждал противораковые диеты, он смотрел на меня и тихонько вздыхал. Я едва заметно качал головой и вздыхал в ответ. В общем, группа поддержки не помогла: через несколько недель я готов был отбиваться ногами, лишь бы туда не ездить. В ту среду, когда я познакомился с Майком Уиллером, я предпринял все возможное и невозможное, чтобы избежать поездки, пока мы с Джо играли в приставку, сидя на диване. (Простите, какая глупость с моей стороны! Вы ведь, наверное, даже не понимаете о чем я говорю, конечно если только не живете в Хокинсе.Это такой маленький городок, где каждый знает друг друга.Ну так вот.Джо-это мой брат.Прошу заметить, самый лучший брат на свете! А также, по совместительству, лучший друг.) Мама как раз проходила мимо нас на кухню, бросив через плечо: — Милый, тебе пора.Начинай одеваться, а Джонатан пока заведет машину. — Я отказываюсь посещать группу поддержки. — Одним из симптомов депрессии является потеря интереса к различным занятиям. — Ну давай я останусь дома и буду играть в приставку с Джо. Это тоже занятие. — Это пассивное занятие. — Ну ма-ам, ну пожалуйста! — Уилл, ты уже почти взрослый. Ты не маленький ребенок. Тебе нужно заводить друзей, выходить из дома, жить своей жизнью. —Джо, скажи ей! — Прости, малыш, но думаю сейчас мама права. — Хорошо.Тогда, ма, если ты хочешь, чтобы я вел себя как взрослый, не посылай меня в группу поддержки. Лучше достань мне фальшивое удостоверение личности, чтобы я мог ходить по клубам, пить водку и принимать гашиш. Джо усмехнулся, а мама нервно дернула плечом. — Ну во-первых, гашиш не принимают… — Вот видишь! Я бы это знал, будь у меня фальшивые документы! — Ты поедешь в группу поддержки, это не обсуждается. — А-а-а-а-а-а! — Милый, ты заслуживаешь жизни. На это у меня возражений не нашлось, хотя я так и не понял, как посещение группы можно привязать к понятию «жизнь». Но ехать согласился, выторговав право у мамы поиграть с Джо еще часок, после того, как мы приедем домой. Я согласился посещать группу поддержки по той же причине, по какой позволял всяким медсестрам с полуторагодичным образованием пичкать меня лекарствами с экзотическими названиями: ради родителей. Хуже, чем быть подростком с онкологией, есть только одно: быть ребенком с онкологией. К заднему фасаду церкви мы подъехали без четырех минут пять. Несколько секунд я притворялся , что вожусь с кислородным баллоном — просто чтобы убить время. — Помочь? — Нет, спасибо, — сказал я. Зеленый баллон весит всего несколько фунтов, плюс у меня есть стальная тележка, чтобы возить его за собой. Через трубочку из баллона в меня поступает два литра кислорода в минуту — прозрачная трубка раздваивается сзади у шеи, цепляется за уши и вновь соединяется под ноздрями. Хитрая трубка с баллоном необходима, потому что легкие ни фига не справляются со своей задачей. — Я тебя люблю, — признался брат, когда я вылез из машины. — И мама тоже, ты ведь знаешь. — Знаю.Я вас тоже. Подъезжай к шести. — Заводи друзей, — напомнил брат через опущенное стекло, когда я шел к подвалу. К лифту я не пошел: лифтом пользовались только те, кому осталось жить несколько дней. Спустившись по лестнице, я взял печеньице, налил себе лимонада в пластиковый стаканчик и обернулся. На меня смотрел парень. Я его никогда не видел. Долговязый и худой, но не хилый, он скрючился на детском пластиковом стульчике. Кудрявые, черные, как смоль, волосы. Мой ровесник или, может, на год-два старше, сидит на краешке стула в вызывающе неудобной позе, одна рука наполовину засунута в карман темных джинсов. Я отвел глаза, сразу вспомнив о тысяче своих недостатков. Я в старых джинсах, которые прежде едва налезали, а теперь висят в самых неожиданных местах, и желтой футболке со Спанч Бобом. Волосы, которые подстрижены у меня под горшок, торчащие во все стороны, потому что я не забочусь их расчесывать. Щеки у меня, не поверите, как у хомяка, — побочный эффект стероидов. И все же я украдкой посмотрел на незнакомца. Он по-прежнему не сводил с меня глаз. До меня впервые дошел смысл выражения «встретиться взглядами». Я сел рядом с Лукасом, через два стула от новенького. Покосившись, я убедился: все еще смотрит. Ладно, скажу прямо: он был красавчик. Вообще я никогда не задумывался о своей ориентации, да это меня и не особо волнует. Знаете, у меня были вещи поважнее, как например борьба с тяжело излечимой (а возможно и вообще неизлечимой…) болезнью, но да, он и правда был красавчиком. Я вынул мобильный: без одной минуты пять. Постепенно кружок заполнился несчастными душами от двенадцати до восемнадцати, и Стив затянул коротенькую молитву: «Боже, дай мне душевное равновесие принять то, что я не могу изменить, смелость изменить то, что в моих силах, и мудрость, чтобы отличить одно от другого». Парень по-прежнему смотрел на меня. Я почувствовал, что краснею. Вскоре я решил, что правильной стратегией будет пялиться в ответ. Я оглядел новенького с ног до головы, пока Харрингтон в тысячный раз крутил шарманку о своей тяжелой судьбе и как ему повезло, что он остался жив, и что с нами случится тоже самое, и завязалось соревнование взглядов. Вскоре парень улыбнулся и отвел карие глаза. Когда он снова посмотрел на меня, я подвигал бровями в знак того, что победа осталась за мной. Он пожал плечами. Стив продолжал свое. Настало время представиться. — Лукас, может, ты сегодня начнешь? Я знаю, у тебя сейчас трудное время. — Да, — согласился парень. — Меня зовут Лукас, мне пятнадцать лет. Судя по всему, через две недели у меня будет операция, после которой я останусь слепым. Я не жалуюсь, многим приходится и хуже, но, понимаете, слепота — это такое дерьмо… Меня поддерживает моя девушка. И друзья. Майк вот, например. — он кивнул на новенького, у которого теперь появилось имя. — Так что вот так, — продолжал Синклер, глядя на свои руки, сложенные домиком. — И вы тут ничем не поможете. — Мы рядом, не бойся, — сказал Стив. — Пусть Лукас услышит нас, ребята. И мы все повторили: — Мы рядом, Лукас. Настала очередь Сэма. Ему двенадцать, и у него лейкемия. У него всегда была лейкемия, но он в порядке (так он сказал, но вообще он спустился на лифте…). Лиде шестнадцать, и уж на кого стоило заглядываться красавчику, так это на нее. Лида старожила группы поддержки, у нее длительная ремиссия аппендикулярного рака — оказывается, есть и такой. Она заявила, как заявляла на каждом собрании группы поддержки, что чувствует себя сильной. Мне, с кислородными трубочками в ноздрях, это показалось наглым хвастовством. До новенького говорили еще пятеро. Он улыбнулся краешком губ, когда пришла его очередь. Голос у него оказался до мурашек, пробегающихся по коже.У меня ведь не у одного пошли мурашки, когда он заговорил? Надеюсь, нет. — Меня зовут Майк Уиллер, — представился он. — Мне шестнадцать. Полтора года назад у меня был несерьезный случай остеосаркомы, а здесь я сегодня по просьбе Лукаса. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Стив. — О, прекрасно! — Майк Уиллер улыбнулся одним уголком рта. — Я на поезде американских горок, который едет только вверх, друг мой. Пришла моя очередь. — Меня зовут Уилл, мне четырнадцать лет. Рак щитовидки с метастазами в легких. Заседание продолжалось бойко: бои были подсчитаны, битвы в заранее проигранных войнах выиграны, так же все поругали и похвалили родителей и согласились, что друзьям не понять серьезности проблемы.Но ни Майк, ни я не произнесли ни слова, пока Стив не сказал: — Майк, возможно, ты хочешь поделиться с группой своими страхами? — Моими страхами? — Да. — Я боюсь забвения, — тут же ответил он. — Ну, это ты поспешил, — улыбнулся Стив. — Черство сказано? — уточнил Майк. — Иногда я бываю слеп, как крот, к чувствам окружающих. Лукас захохотал, но Стив поднял руку, как бы прося заткнуться, чтобы Майка ничего не отвлекало и сказал: — Пожалуйста, вернемся к тебе и твоей борьбе. Ты сказал, что боишься забвения? — Сказал, — ответил Майк. Стив растерялся. — Не хочет ли кто, э-э, что-нибудь ответить на это? Я не хожу в нормальную школу уже три года. Мои три лучших друг — это мои родители и брат. Я очень замкнут, не из тех, кто первым тянет руку. Но на этот раз я вдруг решил высказаться. Я приподнял ладонь, и Стив с нескрываемым удовольствием немедленно сказал: — Уилл! Я посмотрел на Майка Уиллера, глаза которого были такие темные, что на секунду мне показалось, будто я тону в их глубине. — Придет время, — сказал я, — когда мы все умрем. Все. Придет время и не останется людей, помнящих, кто ты был или что ты делал в этой жизни. Память беспощадна, как и время и когда-нибудь не останется никого, помнящего об Аристотеле или Клеопатре, не говоря уже о тебе. Все, что мы сделали, построили, написали, придумали и открыли, будет забыто. Все это, — я обвел рукой собравшихся, — исчезнет без следа. Может, это время придет скоро, может, до него еще миллионы лет, но даже если мы переживем конец света, вечно человечество существовать не может. Было время до того, как живые организмы осознали свое существование, будет время и после нас. А если тебя беспокоит неизбежность забвения, предлагаю тебе игнорировать этот страх, как делают все остальные. Я узнал об этом от Питера ван Хутена, писателя-отшельника, автора «Царского недуга», ставшего для меня второй Библией. Питер ван Хутен единственный, кто: а) Понимал, что значит умирать. б) Еще не умер. Какая ирония… Когда я договорил, наступило долгое молчание. По лицу Майка расплылась улыбка — искренняя, настоящая и слишком широкая для его лица. — Черт, — тихо произнес он. — Ну ты, блин, даешь. Мы с ним молчали до конца заседания группы поддержки. В конце все, как было заведено, взялись за руки, и Стив начал читать молитву. — Господь наш Иисус Христос, мы, борющиеся с раком, собрались здесь, буквально в сердце твоем. Ты, и только ты один, знаешь нас, как мы знаем себя. Проведи же нас к жизни и свету через времена испытаний. Молим тебя о глазах Лукаса, о крови Сэма, о костях Майка, о легких Уилла, о горле Джеймса. Молим тебя исцелить нас, позволить ощутить твою любовь и твой Божий покой, превосходящие всякое понимание. В наших сердцах мы храним память о тех, кого знали и любили и кто вернулся к тебе в предвечный дом: Джозефа и Хайли, Абигайль и Анджелину … Список был длинным. В мире, знаете ли, очень много покойников. Пока Стив гудел, читая имена по листочку, потому что список такой длины невозможно запомнить, я сидел с закрытыми глазами, пытаясь настроиться на благочестивый лад, но невольно представляя тот день, когда и мое имя попадет в этот список, в самый конец, когда уже никто не будет слушать… Когда Харрингтон наконец закончил, мы повторили вместе дурацкую мантру — прожить сегодня как лучший день в жизни, и собрание закончилось. Майк Уиллер, оттолкнувшись, встал со своего детского стула и подошел ко мне. Нога у него была кривовата, как и улыбка, — он прихрамывал. — Как тебя зовут? — спросил он. — Уилл. — Нет, полностью. — Ну, предположим, Уилл Байерс. Майк хотел что-то сказать, но тут подошел Лукас. — Подожди, — попросил Майк, подняв палец, и повернулся к Синклеру: — Слушай, это еще хуже, чем ты описывал. — Я тебе говорил — тоска зеленая. — Так чего ты сюда ходишь? — Не знаю. Вроде помогает. Майк наклонился к нему и спросил, думая, что я не слышу: — Он постоянно ходит? — Лукас закатил глаза, но ответа его я не расслышал, а Майк ответил: — Надо думать.– на секунду он сжал Лукасу плечи и тут же отступил от него на полшага. — Расскажи Уиллу, что врач сказал. Парень оперся о стол с печеньем и навел на меня свой огромный глаз. — Сегодня утром я ездил в клинику и сказал хирургу, что скорее умру, чем соглашусь жить слепым. А он заметил, что это не мне выбирать. Я ответил: да, я понимаю, что судьбу выбираем не мы, я просто говорю, что скорее согласился бы умереть, чем жить слепым, будь у меня выбор, которого, как я понял, у меня нет. А он говорит: хорошая новость в том, что ты не умрешь. А я ему: спасибо, дядь, объяснил, что рак глаз меня не убьет. Ах, какое сказочное везение, что такой гигант мысли, как вы, снизойдет до проведения моей операции! — Победа осталась за ним, — ответил я. — Надо будет тоже заболеть раком глаз, чтобы познакомиться с твоим хирургом. — А-а, валяй. Ладно, мне пора. Макс ждет. Буду смотреть только на нее, пока еще могу. — Карательные акции завтра? — спросил Майк. — Да. — Лукас повернулся и побежал вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Майк Уиллер повернулся ко мне. — Буквально, — сказал он. — Буквально? — не понял я. — Мы буквально в сердце Иисуса, — сказал он. — Я думал, мы в церковном подвале, а мы буквально в сердце Иисуса. — Кто-то должен Ему сказать, — хмыкнул я. — Это же опасно — держать в сердце больных раком детей. — Я ему сам скажу, — пообещал Майк. — Но к сожалению, я застрял у него в сердце, он меня не услышит. Я засмеялся. Он покачал головой, глядя на меня. — Что? — спросил я. — Ничего, — ответил он. — Почему ты на меня так смотришь? Майк чуть улыбнулся, опуская взгляд: — Потому что ты красивый. Мне нравится смотреть на красивых людей. Некоторое время назад я решил не лишать себя простых радостей бытия. — Последовала короткая пауза, которую преодолел Майк. — Особенно если учесть, как ты прелестно доказал, что все закончится забвением. На моих щеках вспыхнул яркий румянец, и я не то фыркнул, не то вздохнул, не то выдохнул с кашлем: — Я не краси… — Ты — как Леонардо Ди Каприо в девяносто седьмом году. Как Леонардо Ди Каприо из фильма 《Титаник》. — Никогда не видел, — честно признался я. — Правда? — спросил он. — Красиво стриженый парень, не признающий авторитетов влюбляется в девушку (он поправил свои кудри) — богатенькую мечтательницу. Это, насколько я вижу, прямо твоя автобиография. В каждом слоге был флирт.Я закатил глаза, настойчиво игнорируя его взгляд.Щеки опять предательски начали покрываться румянцем, но тут так вовремя откуда невозмись появилась маленькая девочка. — Как дела, Алиса? — спросил он. Она улыбнулась и промямлила: — Привет, Майк. — «Мемориальные» ребятишки, — объяснил он. «Мемориалом» называлась большая исследовательская клиника. — А ты куда ходишь? — В детскую, — ответил я неожиданно тонким голосом. Он кивнул. Разговор вроде подошел к концу. — Ну что ж, — начал я, неопределенно кивая на лестницу, выводившую из буквального сердца Иисуса, наклонил тележку на колесики и пошел. Майк хромал сзади. — Увидимся в следующий раз? — Обязательно посмотри 《Титаник》, это же классика, — напомнил он. — Ладно, — согласился я. — Посмотрю. — Нет, со мной. У меня дома, — сказал он. — Сейчас. Я остановился. — Я тебя почти не знаю, Майк Уиллер. А вдруг ты маньяк с ножом? Он кивнул: — Честный ответ, Уилл Байерс. — Он обогнал меня, расправив плечи и выпрямив спину. Он лишь чуть-чуть припадал на правую ногу, но уверенно и ровно шагал на, как я определил, протезе. Я медленно двинулся за ним наверх, постепенно отставая: подъем по ступенькам — вне сферы компетенции моих легких. Из здания мы вышли на парковку, на приятно свежий весенний воздух и под замечательно резкий дневной свет. Брата на парковке не оказалось, что было необычно — он или мама почти всегда меня поджидали. Осмотревшись, я увидел, как рыжая девушка, которая была чуть ниже Лукаса, пригвоздила второго к каменной стене церкви и довольно агрессивно его целовала. Все происходило достаточно близко, и до меня доносились причмокивающие звуки. Лукас спрашивал: «Всегда?» — и девушка отвечала: «Всегда». Неожиданно оказавшись рядом со мной, Майк вполголоса сказал: — Они свято верят в публичное выражение нежных чувств. — А причем тут «всегда»? Чавкающие звуки стали громче. — Это что-то типа их фишки. Они всегда будут любить друг друга и все такое. По моей скромной оценке, за прошлый год они обменялись сообщениями со словом «всегда» четыре миллиона раз. Отъехала еще пара машин, забрав Сэма и Алису. Остались только мы с Майком — наблюдать за Лукасом и Макс, которые шустро продолжали, будто и не находились у стены культового сооружения, где в паре метров от них буквально находилось «сердце Иисуса». Он крепко держал ее за грудь поверх рубашки, причем ладонь оставалась неподвижной, а пальцы шарили по кругу. Интересно, это приятно? Мне так не показалось, но я решила быть снисходительной к Лукасу на том основании, что вскоре он станет слепым. Чувства должны пировать, пока есть голод, да и вообще. — Представляешь, каково в последний раз ехать в больницу, — тихо сказал я. — В последний раз вести машину… Не глядя на меня, Майк произнес: — Сбиваешь мне все настроение, Уилл Байерс. Я же наблюдаю за молодой страстью в ее многогранной неуклюжести! — По-моему, у нее будет синяк, — предположил я. — Да, не поймешь, то ли он старается ее возбудить, то ли проводит маммологический осмотр. — Майк Уиллер сунул руку в карман и вытащил, не поверите, пачку сигарет. Открыв пачку, он сунул сигарету в рот. — Ты что, серьезно? — спросил я. — Возомнил, что это круто? Боже мой, ты только что все испортил! — А что все? — спросил он, поворачиваясь ко мне. Незажженная сигарета свисала из неулыбающегося уголка его рта. — Все — это когда парень, не лишенный ума и привлекательности, по крайней мере на первый взгляд, смотрит на меня недопустимым образом, указывает на неверное истолкование буквальности, сравнивает меня с актерами, приглашает посмотреть кино к себе домой, и ты, блин, несмотря на то что у тебя проклятый рак, отдаешь деньги табачной компании в обмен на возможность получить другую разновидность рака. О Боже! Позволь тебя заверить: невозможность вздохнуть полной грудью ОЧЕНЬ ДЕРЬМОВАЯ ШТУКА! Ты меня совершенно разочаровал. Я отошел к обочине, оставив Майка Уиллера позади, и услышал, как на улице сорвалась с места машина. Джо, кто же еще. Ждет, пока я заведу друзей. Меня посетило странное чувство — разочарование пополам с негодованием, затопляющем изнутри. Я даже точно не назову это чувство, скажу лишь, что его было много; мне одновременно хотелось поцеловать Майка Уиллера и заменить свои легкие на здоровые, которые дышат. Я стоял на краю тротуара в своих кедах, прикованный к тележке с баллоном кислорода, как каторжник к ядру. Когда брат уже подъезжал, я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку. Руку я выдернул, но обернулся. — Они не убивают, если их не зажигать, — сказал Майк, когда брат затормозил у обочины. — А я в жизни ни одной не зажигал. Это метафора, вот смотри: ты держишь в зубах смертельно опасную дрянь, но не даешь ей возможности убить себя. — Метафора? — засомневался я. Брат ждал, не выключая двигатель. — Метафора, — подтвердил парень. — Ты выбираешь линию поведения на основании каких-либо метафор? — предположил я. — О да, — улыбнулся он широко, искренне и настояще. — Я очень верю в метафоры, Уилл Байерс. Я повернулся к машине и постучал по стеклу. Оно опустилась. — Я иду в кино с Майком Уиллером, — сказал я. — Пожалуйста, не играй без меня в этот чертов «Nevervinter».