Всех к черту

Да, я люблю Ивана, хоть и знаю, как это глупо. Мне никогда не удастся быть рядом с ним — сама постаралась, молодец, Наташа, умница! А вот головой надо было думать, прежде чем ему замки из дверей выламывать, головой, а не тем, чем ты всегда думаешь. Знаете, идите вы все... Да-да, именно туда, куда подумали. Мне тоже бывает больно, мне сейчас больно, черт вас возьми! Потому что Ваня, Ванечка, братик мой любимый, после этой гребаной конференции не ко мне подойдет — ха! — а в коридор устремится, к своему красноглазому ублюдку, которого по-хорошему и в живых уже быть не должно. Но когда у этой скотины что было по-хорошему? Все через жопу, и понимай как знаешь. А вот у нас Польша напротив меня сидит... Ну, что смотришь своими глазищами кошачьими? Да, мне абсолютно не нужен твой Литва, но это не помешает мне сегодня с ним переспать. Хоть я и холодная снаружи, секса мне тоже хочется, не фригидная же я, в конце концов. Любовь к Ивану — она платонически-возвышенная и заведомо несчастная. А перепих с Литвой — так, наутро забуду. Зато мальчишка будет счастлив... пока я снова не сломаю ему пальцы. Кто там у нас еще, кому я в ближайшее время сделаю кучу пакостей и одну крупную гадость? Латвия, солнышко мое алкоголичное. Нет, трогать не стану, и не просите — юродивых жалею, или, если быть честной — брезгую. Эстония... Темная лошадка, любопытный персонаж нашего ежедневного домашнего фарса — самому дай волю, таким диктатором будет... Но не судьба. Отравлю чем-нибудь за ужином, да так, чтобы насмерть. Ненавижу эту очкастую морду. Украина. Сестренка ненаглядная, истеричка, каких поискать надо. В дурдом тебе пора, милая, и я это устрою. Так, дальше неинтересно... Ага. Америка. Ну, мудила, держись. То, что вчера я тебя по харе мерзкой твоим же букетом роз с шипами отхлестала — это цветочки, нечего смотреть на меня с укоризной да пластырь на щеке поправлять — ну, отклеится, что с того? От заражения крови не умрешь, гарантирую. Знаешь, я тебе сегодня, пожалуй, приснюсь, и ты своим криком весь дом перебудишь... Ах да, ты ведь один живешь, урод, Меттью к тебе со всей душой, а ты в ту душу — плевать? Англия. Нет, ничего, кроме легкого презрения, я к нему не имею. Шарлатан, идиот и просто законченный подонок, но это не мои проблемы, пускай с ним Франция разбирается. Почему шарлатан? Объясняю: вся его хваленая магия — ничто, просто какие-то урывками нахватанные где-то знания, реально ни черта он не может, дилетант. А уж от позерства его меня тошнит — напялил на себя балахон, капюшоном рожу отвратную занавесил, воет, хохочет — колдовство, волшба, вы чего! Еще один кандидат на долгосрочное лечение. Если же еще и единорогов с феями вспомнить... Милый, курил бы ты меньше, и я не о табаке, а не то вовсе в наркологический диспансер загремишь. Лю-юдвиг... О, вот кем я займусь в последнюю очередь, на десерт оставлю — сколько же крови моей ты выпил, и ладно бы только моей — но нет! Ты... Слов не хватает, извини, хочется медленно и вдумчиво отрезать тебе голову прямо здесь, чтоб брызги попали на Японию и — в особенности — на Италию. На последнего я зла не держу... почти, но ведь ты его любишь, а значит — ему конец. Немало нас здесь собралось, и, если честно, каждый достоин по меньшей мере расстрела. Включая меня, включая Ивана, про остальных молчу уже. Закончили ляскать языками? И верно, ничего хорошего сказать не сумеете. Когда-когда следующая конференция? Приду, как же, погляжу на поредевшие моими трудами ряды. Выхожу в коридор, там Пруссия сиротливо в кресле развалился — ну, наверное, только мне и России видно, что сиротливо, только мы видим в его глазах ненависть вперемешку с отчаянием, да может еще Германия. Страдалец! Мне бы на твое место! Я согласна даже на этот глупый ошейник, хоть тебе он и идет больше. Подхожу ближе, вижу, как подобрался, насторожился — ну-ну, лечи нервишки, шалят, если я буду тебя резать, то явно не у всех на глазах. Сдерживаю усмешку, оглядываюсь на дверь позади — не идет Иван? Он, конечно, что-то с Китаем обсуждал, но мало ли, вдруг уже закончил. Не идет. — Сегодня ночью сбежишь. К Польше или Германии — мне плевать. Останешься — я уже придумала, куда спрятать труп, чтоб никто не нашел раньше, чем в скелет превратишься. Ясно? Усмехается. — Думаешь, мне в кайф под твоего Ивана каждую ночь ложиться, потому и живу с ним? Эта сука... Я бью его по лицу. — Я тебе помогу, — эта фраза из голосовых связок выходит трудно, в крови еще кипит бешенство. — О, буду ждать, — и не поймешь, воспринял меня всерьез или нет, он все равно ухмыляется. Ну ладно. Шагах в десяти от меня стоят, выясняя отношения, Польша с Литвой. Вы хорошо смотритесь вместе, но это ненадолго — я подхожу, безмолвно беру Ториса за руку, он мило краснеет, Феликс затихает на полуслове и размазывает взглядом меня по всей этой длинной стене, хватает еще на потолок и немножко — на пол. Но, чтобы проделать это в реальности, нужно что-то большее, чем обычная ревность. Меня напрягает реакция Литвы, застыл тут памятником самому себе, надеюсь, он не девственник... А, к чертям, даже если и так — научу. Пошли-пошли, отомри уж наконец, бревно. До встречи, Польша, счастливо оставаться в одиночестве... *** Все как всегда, спокойно, я не плачу, я вообще никогда не плачу… — Ну и зачем ты опять все это пытаешься сделать? – Иван смотрит на меня как на больного на голову ребенка. Ничего не получилось. Эстонию я отравила, но не рассчитала дозу, и этого козла – живого — вместе с Литвой отправили в больницу, разбив мои надежды на интересное времяпрепровождение. Когда я пришла с национально-освободительным настроением к Пруссии, меня там уже ждал Иван, чтобы начать душеспасительную беседу — не первую, далеко не первую... Сам Пруссия — он тут тоже был — на меня как-то странно посмотрел, с удивлением, что ли, не верил, что приду? Не сам ли сдал? Ладно, неважно. Итак, что я могу теперь сделать? Под домашний арест меня посадят на месяц как минимум, да еще и приглядывать будут. Я все еще сумею присниться Джонсу, но настроения нет — я вымотана и огорчена, это плохая подмога в подобных делах. — Наташа, ты меня слушаешь? — Да. Да он меня боится! Когда я задумчива, мое лицо приобретает страшноватое выражение, а ведь я очень часто задумчива. Глупый, я тебе никогда не причиню вреда. Я делаю вдох-выдох, стираю с лица маньячную мину и тихонько спрашиваю: — Может, ты на мне женишься? И я успокоюсь, обещаю. Он, конечно же, смотрит на меня с ужасом. А мне вдруг очень-очень хочется спать. — Спокойной ночи, — говорю я и выхожу из комнаты. Завтра повоюем. Я ведь еще и порчу наслать могу, в прошлый раз Германии долго икалось... — По-моему, у нее ПМС, — высказывается Байльшмидт. Убью. От летящего ножа этот ублюдок уворачивается. Иван перехватывает мою руку, которой я тянусь за следующим оружием. Как обидно, что Пруссия прав...