Колыбельная.

      Герберт всегда знал, где можно найти отца ночью. Его кабинет, темный, большой, но с островком света, идущим от камина. Граф редко сидел около него, в основном, за столом, перебирая бумаги и разбираясь со счетами и письмами.       В этот раз Герберт застал отца перед камином. Брюнет держал в руках бокал с, как показалось Герберту, вином, но, почему-то, то было слишком густым и не пропускающим свет.       — Рара? — Тихо спросил блондин, осторожно заходя в кабинет и рассматривая отца, сидящего в кресле, чуть сбоку. В свете огня перстни на руках старшего Кролока красиво блестели, ровно как и глаза того. Стоило Графу поднять голову, Герберт невольно услышал тихий шелест ткани одежды. Плащ сейчас был снят, что немного удивило юного Герберта. Он помнил, что отец его очень редко снимает свой плащ, под которым сам блондин любит прятаться.       — Ja, mein Sohn? — На самом деле, в отличии от Герберта, который уже сейчас делал вставки на французском в своей речи, Граф всегда приговаривал фразу на немецком или французском полностью. Иногда блондин, в силу своего возраста и неполного знания обоих языков, мог не понять фразу отца, тогда приходилось спрашивать значение. Но иногда Герберт понимал все интуитивно, просто спрашивая, правильно ли он все понял и что означает то или иное слово.       — Мне страшно. — Граф мог бы назвать эти слова детскими и наивными, если бы перед ним уже не стоял его собственный сын. Маленький, несмышленый, ужасно похожий на мать, ребенок. На губах старшего Кролока невольно появилась теплая улыбка и мужчина, отставив бокал с, как наивно предполагал Герберт, вином, взял малыша на руки. Блондин почувствовал, как его заботливо прижимают к груди прохладные отцовские руки и слабо улыбнулся. Такие объятья успокаивали его лучше всякой колыбельной, потому что именно в таких объятьях Герберт чувствовал себя в безопасности.       — Тогда, думаю, стоит посидеть с тобой, пока ты не уснешь? — Голос отца также действовал на Герберта успокаивающе. Юнец лишь кивнул и тихо что-то произнес, даже не обращая внимания на то, что не слышит биения сердца отца. Поленья в камине успокаивающе трещали, но стоило Графу подняться с места и оказаться в комнате сына, у того как рукой сон сняло. Граф заметил это сразу, стоило лишь уложить сына в кровать и накрыть одеялом. — Что такое?       — Камин. Почти потух. — Только сейчас Граф вспомнил, что сын его не является вампиром и все еще человек. Выдохнув, брюнет кивнул, кутая сына в одеяло и отойдя к камину, дабы развести огонь. Поленьев оставалось не так много, когда огонь начал гореть ярко и согревать комнату.       Год в этот раз выдался неурожайным, а зима холодной. Конечно, окна в замке Кролоков никогда не продували, Куколь всегда следил за этим, но камень все-таки имел свойства охлаждаться, особенно когда за окном вьюга и январь месяц. Граф поручил горбуну держать камины горящими как можно дольше, дабы ни сам Куколь, ни сын Графа не замерзли. И если горбун знал об особенности Графа, то старший Кролок не мог посвятить в это сына.       — Теперь теплее? — Граф старался говорить как можно мягче и теплее, боясь, что если в его голосе проскользнет хоть нотка хладности — Герберт снова обидится. Да, такое уже бывало. Брюнет знал, что его сын чувствителен к тональностям и может распознавать их. Еще действовал и тот факт, что сам вампир проводил с сыном довольно мало времени из-за различности их рас.       Увидев кивок сына, Граф уселся рядом, мягко проводя кончиками ногтей по светлым волосами Герберта, слабо улыбаясь.       — А теперь засыпай. — Граф осторожно провел рукой по лицу сына, закрывая тому глаза и начав петь колыбельную. Он не знал, что привело его к этой идее, но брюнет понимал, что, возможно, это облегчит участь Герберта. Его сын сильно осунулся за этот год и много болел, на радость, не смертельно.       Самому Графу был знаком феномен смертельной колыбельной, ровно как и сама она была выучена наизусть.       Стоило лишь Герберту заснуть, старший Кролок встал с кровати, неслышно телепортируясь к Куколю, смеряя готовящего горбуна спокойным взглядом.       — Герберта с утра не буди, еду отныне будешь готовить только на себя. — Голос Графа вновь стал холодным и спокойным. Горбун привык к этому, но в глазах того явно читался вопрос, почему его господин принял такое решение. Закатив глаза, мужчина быстро объяснил все слуге и удалился к себе в кабинет.       Горбун лишь грустно выдохнул. Куколь понимал, что и господин, и он сам безумно любят Герберта, но из-за его юного возраста и неокрепшего организма юный Кролок мог смертельно заболеть и умереть в муках. Уж лучше так, во сне и без боли.       Но Герберт проснулся по обыкновению в девять часов утра. В комнате камин погас, так что было довольно холодно. Сонно что-то пробурчав, блондин плотнее укутался в одеяло и громко позвал Куколя. На немое удивление горбуна юнец попросил развести камин и согреть воду, дабы он мог принять ванну. Слуга, радостно улыбнувшись, кивнул и начал исполнять приказанное.       А уже вечером о том, что Герберт выжил, горбун сообщил Графу. Лицо вампира тут же изобразило гримасу изумления, но после сменилось радостью, так что, стоило лишь старшему из семейства Кролоков оказаться в комнате сына, он тут же сгреб его в объятья.       — Рара? Все в порядке? — Удивился Герберт, но все же обнял отца, прижимаясь к тому всем телом, едва стоя на собственных ногах.       — Ja, mein geliebter Sohn. Alles ist in Ordnung, alles wird in Ordnung sein.* — Произнес Граф, широко улыбаясь. Теперь же голос того не был наигранно теплым и мягким, Кролок был действительно счастлив, что его сын, любимый сын, который, на счастье, еще и был похож на мать, жив.       Мысленно же Граф пообещал себе, что больше никогда, как бы трудно не было, он не будет убивать сына. Пусть даже и таким безболезненным способом.