Этот раунд мой

Немец колоться не собирается. Тиббет, конечно, по допросам ни разу не специалист, но тут это яснее ясного. Во-первых, потому, что сам по себе поехавший фанатик, - Тиббет такие глаза видел у адвентистов в родном Чикаго, разве что те не смеялись дерущим кожу гиеньим смехом в ответ на любой вопрос, - во-вторых, потому, что со сломанной челюстью вообще трудно быть разговорчивым. Может быть, вот это самое, с челюстью, было и лишним, но и Форда все-таки понять можно. Рассвет приближается к ним на всех парах, как поезд к распластанному на рельсах смертнику, а как быть с заданием и с чего вообще начинать его выполнять, до сих пор так и непонятно. И нацистская зараза, накрепко привязанная на чердаке и ухмыляющаяся на каждого вошедшего обломками зубов, вот беда, ни в какую не хочет им облегчать задачу. Несмотря на это, Форд, флегматично вытирающий от налипшей крови руки первым попавшимся куском ткани, удивительно, прямо-таки кладбищенски спокоен - того и гляди, начнёт насвистывать какую-нибудь незамысловатую песенку про Алабаму, Сюзанну и банджо на коленях. Чейз с Розенфельдом на это показное спокойствие даже ведутся - глядите-ка, и сами повеселели, кто-то там из них даже выдыхает облегченно, придурки. Только вот Тиббет, уходя вслед за капралом с чердака, обоих пропускает вперёд, чтобы в случае чего между ним и Фордом было как минимум два трупа. Потому что Тиббет на таком полезном занятии, как внутренняя разведка (и почему все считают собирание сплетен пустой тратой времени?), собаку съел и знает, что если кто Форда по-настоящему, до белого каления взбесил, под рукой у него лучше не стоять. Ни своим, ни чужим. А уж после того, что на допросе видел, - вообще ни нахрен. Нацистский нос успевает хрустнуть всего три раза, прежде чем Тиббет раз и навсегда торжественно решает, что с капралом он никогда не будет спорить, каким-либо образом нарушать дисциплину и вообще лишний раз попадаться на глаза. Спрыгнуть с горы Рашмор с разбегу? Да, сэр, так точно, сэр. Засунуть руку в логово гадюк? Разумеется, сэр, никаких вопросов, сэр. Зайти в палатку после отбоя?.. Хотя нет, это уже по части Бойса, что-то он разогнался. Тиббет встряхивает головой, прогоняя суматошно-дурацкие мысли, и признаётся сам себе: он бы и на это ничего не возразил, потому что Форд... Потому что, мать его дери, Форд. Хочешь жить - не зли капрала, ну и в Нормандию с ним на боевые операции не летай, по возможности. У подножия чердачной лестницы Форд останавливается и снисходительным широким жестом предлагает всем рассаживаться по ступенькам. Сам садится первым, вытягивает ноги, они трое, конечно же, остаются стоять, неловко обступив его полукругом. Форд медленно обводит каждого своими ясными глазами и самым миролюбивым тоном спрашивает: - Что делать, если не удаётся физически сломить противника? И, сделав паузу и полюбовавшись тем, как все начали старательно прятать глаза и нервно покачиваться, ровно молодой лес на ветру, переступая с подошвы на подошву, обращается адресно и без намёков - как ножом ткнул: - Тиббет. Чейз с Розенфельдом, судя по всему, заранее мысленно повязывают на рукава траурные ленточки, да ещё и смотрят так, сволочи, - вроде, ну земля тебе пухом, дружище. Так хреново Тиббет себя не чувствовал даже тогда, когда перед школьным экзаменом по географии несколько страниц из учебника пустил на самокрутки, а отвечать пришлось именно этот параграф. Но что бывает с теми, кто героически молчит на вопросы Форда, один подданный Рейха наверху уже наглядно доказал, так что Тиббет неуверенно тянет, стараясь совсем уж безнадёжно не хрипеть и не ронять на пол капли холодного пота: - Пристрелить его нахрен, сэр?.. С точки зрения Тиббета, это единственное, что с фрицем сейчас имеет смысл сделать, потому что все остальное они на нем уже попробовали. И если человек после такого все равно не заговорил, значит, он дьявольское неуязвимое отродье, и с ним не общаться надо, а сжечь вон у того самого столба, к которому он привязан. И девчонка против не будет, если по этому поводу выборы устроить - они с Тиббетом большинством голосов сразу победят. Форд в ответ без слов, даже как-то печально, качает своей соломенной головой. Тиббет почти заканчивает рассчитывать время скоростного падения с перил тела рядового армии США весом в 70 килограммов плюс выкладка и "М-1" на плече, когда капрал поясняет - как нечто простое и очевидное: - Если не удаётся физически сломить противника, значит, надо сломить его морально. - И окидывает их вдруг, одного за другим, таким отчётливо п е р е б и р а ю щ и м взглядом, что у всех троих возникает немедленное желание начать самим переглядываться друг с другом: а мы все правильно поняли вообще? Но разочарование, отразившееся на лице Форда по итогам этого странного парада, свидетельствует о том, что никто из них для его загадочных целей явно не подходит, - и, честно говоря, Тиббет этому рад как никогда. И готов свою собственную печень прозакладывать на то, что остальные тоже. Капрал поднимается со ступенек и подходит к перилам, а затем, облокотившись на них ленивым, в чем-то даже грациозным движением, небрежно цепляется одной ногой за вторую и зовёт - голос расплывается под потолком дома, стекая по стенам в пространство первого этажа: - Бойс. Эдди и девчонка, всецело поглощённые своей милой болтовней (Тиббету очень жаль, что отсюда ничего не слышно, но, в конце концов, утешает он себя, что вообще интересного можно услышать от Бойса, тот же скучный, как доска), шарахаются от стола, как водой облитые. Девушка, - Хлоя, кажется, - стискивает в пальцах фарфоровую кружку, поднимая на капрала испуганные и полные неприязни тёмные глаза, Бойс... черт возьми, это просто Бойс, тут человеческая цивилизация бессильна, - поймав затылком знакомый голос, вскакивает с места и с грохотом роняет стул. Даром что там за дверью немцы в два ряда уселись на крыльце. Нет, серьёзно, уронить стул, потому что к тебе обратился капрал Форд!.. Он, черт возьми, безнадёжен. Даже Розенфельд, припавший к парапету по левую руку от Тиббета, не скрываясь, сокрушенно качает головой. - Да, сэр, - отзывается наконец Эдди, запрокинув голову и заворожённо глядя вверх. Форд доброжелательно просит его - отсюда, за его спиной, не видно, но по интонациям понятно, что он там даже улыбается: - Подойди-ка сюда. Эдди задерживается на мгновение, прежде чем сделать шаг, и зачем-то вытирает ладони о куртку. Затем подходит к лестнице и поднимается по ней - осторожно, ступенька за ступенькой, даже за перила держится, словно проверяя, не треснет ли под ногами какая-нибудь прогнившая доска. Останавливается за несколько шагов от Форда - вот это новость, спешите видеть, у Бойса в его восемнадцать с половиной отрос наконец-то инстинкт самосохранения! Капрал подбадривает его примирительной фразой: - Да ладно тебе, больше бить не буду, - и объявляет вдруг серьёзно, таким суровым праведным голосом, ни дать ни взять на присяге: - Бойс, ты мне нужен. Вот это номер - Тиббет, не сдержавшись, едва по бёдрам себя не хлопает, да и не он один, судя по всему: Розенфельд с размаху стучит в Чейза локтем, чтобы тот не вздумал присвистнуть. Ну да, такое Бойсу умудриться в лицо сказать, - браво, капрал Форд, прямое попадание! Эдди стремительно заливается краской. Тиббет раньше думал, что на нем-то этого не должно быть видно, но, судя по всему, ошибался, потому что очень даже видно - Эдди посреди лестницы ярко полыхает, будто знамя Конфедерации в солнечный день, ещё пару секунд - и все желающие смогут от него прикуривать. Некстати вспоминается, что капрал-то как раз сигареты с собой всегда таскает во внутреннем кармане. Фрицевская зажигалка, опять же, не на пустом месте ему понадобилась. - Так точно, сэр, - Эдди отвечает таким взволнованным, чуть подрагивающим голосом, что Тиббет мгновенно ощущает себя, как на экране какого-то старого патриотического кино. Ну точь-в-точь момент, когда бравый партизан по приказу своего командира должен отправиться в тыл врага выполнять опаснейшее задание, рискуя жизнью. Они тут все на пороге национального подвига, не иначе. Форд отводит в сторону руку - непонятно, то ли приглашая подойти, то ли даже в знак дружеского объятия, и Эдди наконец преодолевает себя и поднимается наверх, все так же не сводя с него глаз. Хлопает пушистыми ресницами - да, Тиббет их рассматривал, а что такого: - Только, сэр... я допрашивать не умею... Ох ты черт, Бойс, а они-то на него так рассчитывали. Лилльский палач, черт его дери. Капрал Форд тянет почти ласково - вот наверняка чтобы не заржать в голос, как последняя скотина: - А тебе и не придётся. И закидывает, действительно, руку Эдди на плечо, небрежно притягивая к себе, и ведёт за собой по направлению к лестнице на чердак - так мирно и дружески, будто бы они направляются в местный бар напиться. Тиббет с остальными, поколебавшись, двигаются следом, глубокомысленно наблюдая это уникальное природное явление: Форд и держит-то его двумя пальцами, почти не касается, а вот Бойс в него своей правой стороной чуть ли не влип, как будто бы его кто типографским клеем намазал. Обернувшись на мгновение, Тиббет замечает вдруг, что девчонка тоже успела подняться по лестнице - он натыкается на её колючий взгляд в самом конце их растянутой колонны. Возникает на мгновение искреннее желание посоветовать ей за ними не ходить, потому что представление, задуманное Фордом, явно не для слабонервных и уж тем более не для женщин и детей, но Хлоя, словно что-то прочитав по его лицу, яростно сверкает глазами, и Тиббет легко сдаётся, отворачиваясь обратно. С женщиной, которая не расстаётся с охотничьим ружьём и может воткнуть в тебя нож по самое не балуйся, спорить не нужно. Фриц вон уже поплатился, нацистская морда. Тиббет поворачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как рука капрала Форда с напряжённого, одеревеневшего плеча Бойса как бы между прочим соскальзывает по спине ему же на пояс. Это движение неожиданно выглядит до того тяжелым и осязаемым, что Тиббет поневоле ёжится, будто это ему самому только что провели по спине. И едва не давится воздухом, глядя на то, как пальцы Форда запутываются в чужом ремне, а Эдди на это вздрагивает всем телом и издаёт короткий острый вздох - честное слово, отсюда слышно. Но не отстраняется, сволочь. Тиббет стискивает зубы и продолжает шагать вверх, мужественно удушая в себе желание обернуться назад и спросить, точно все это видели, или у него одного настолько больное воображение. Ещё бы Бойс от такого отстранился, странно, как он там на месте не растёкся по ступенькам, прямо не День "Д", а целое негритянское Рождество. Нацистский капитан обнаруживается там же, где они его и оставили - верёвки за время их недолгого отсутствия, по счастью, не перегрыз, сквозь землю не провалился, все так же сидит и капает кровью из сломанного носа на идеально, с чисто немецким педантизмом выглаженную рубашку. Увидев перед собой Форда, вздёргивает голову и растягивает губы в злорадной ухмылке, переполненной каким-то помешанным, нездоровым счастьем. Нет, с чего они вообще решили его допрашивать, если он ненормальный? Им же самый короткий путь к башне узнать надо, а не план местной лечебницы. Впрочем, все равно тут капрал распоряжается, ему виднее. Тиббет, по крайней мере, со своими советами не полезет, а если у остальных есть такое желание - пускай, земля тут мягкая, копать не надорвёшься. Форд тем временем выпускает Эдди из рук, - тот спотыкается на ровном месте, дёргает головой, очнувшись, словно у него самым жестоким образом вырвали точку опоры, - и делает шаг к пленному. Не торопясь, присаживается рядом с ним на корточки, уперев колено в дощатый пол, усеянный засохшими бурыми пятнами, и отвечает немцу такой же нехорошей улыбкой. Тот резко поворачивает к нему голову - как будто надеется все же дотянуться и вцепиться зубами. - Ты все расскажешь, - уверенно утверждает Форд, глядя на противника в упор. - Этот раунд мой, запомни. Нацистский капитан желчно усмехается и сплевывает кровью - Форд лениво, даже рисуясь, сторонится, показывая, что тому его не задеть ни в прямом, ни в переносном смысле. Так что капралу достаётся только хлёсткое шипящее: - Пошёл ты! Этот бесподобный обмен репликами Тиббет уже наизусть выучил, так что лично он не прочь бы посмотреть, какие ещё будут повороты сюжета в этой гребаной военной драме. Форд, судя по всему, думает о том же - поднимается, отходит на несколько шагов и вдруг насмешливо салютует пленному развязным движением, сделав "козырёк" из двух пальцев. После чего отворачивается к Эдди, снова загребая того в панибратское полуобъятие, и тихим голосом начинает что-то объяснять. Тиббет ловит на себе взгляды Розенфельда и Чейза - взгляды скорее вопросительные, хотя настороженность в них тоже присутствует. Никогда не угадаешь, что у Форда на уме, но тут прямо совсем никаких предположений. Вот правда, для чего на допросе может потребоваться Бойс? Поведать капитану ту историю с мышью, чтобы тот от смеха сам загнулся в мучительных конвульсиях? Так и не найдя ответа на этот животрепещущий вопрос, - не у капрала же спрашивать, в самом деле, - Тиббет отходит в угол и садится на какие-то мешки, а товарищи следуют его примеру. В воздухе как-то отчётливо угадывается, что их помощь тут не понадобится. Хлоя остаётся стоять у самого выхода, прямая, как статуя, с неподвижным, бледным лицом. Форд в противоположном углу продолжает в чем-то убеждать Эдди - не то чтобы тот совсем не соглашался, потому что если Бойс в чем-то не соглашается с капралом Фордом, время дружно всем маршировать на кладбище и копать себе могилы, так как это означает, что конец света не за горами. Однако вид у него при этом такой, что там, на лестнице, скорее была не краска, а лёгкий румянец - сейчас же у Эдди разве что только кончики ногтей не залиты ярко-бордовым. Сразу возникает острое желание подслушать, о чем таком там идёт речь, и Тиббет невольно подаётся вперёд, на мгновение забыв о сопряжённых с подобным действием опасностях. Делает это, кстати, одним из последних, так как Чейз, на правах официального и единственного оставшегося в живых корреспондента, уже на позиции, а Розенфельд, справедливо обеспокоенный судьбой лучшего друга, навострил свои еврейские локаторы так, что можно без труда ловить с его помощью волну BBC без всякой рации. Другое дело, что все равно с такого расстояния не слышно ни черта, и это порядком огорчает, потому что узнать, что заставляет Эдди так нервно кусать губы и обхватывать себя руками, словно от мороза, опуская при этом колеблющийся, как стрелка на компасе, взгляд то на пол, то Форду на руки, - это практически долг чести. Выражение лица у Бойса очень странное - как будто бы он решает, выбежать ему на улицу к немцам или остаться, и не понимает, что из этого страшнее. И... чего больше хочется. Все заканчивается очень неожиданно - сразу после того, как Эдди, все так же пряча глаза и не поднимая головы, коротко кивает и застывает на месте, словно ожидая удара. Форд заглядывает ему в лицо, успокаивающе улыбается, даже хлопает по плечу. И в тот же момент делает шаг вплотную и целует, обхватив пальцами за подбородок. Мир вокруг разламывается с пронзительным треском, картинка перед глазами начинает странно мигать, словно кто-то стоит у выключателя и балуется со светом. Тиббету требуется целая вечность, чтобы осознать, что это он сам сидит на чертовых мешках абсолютно окаменевший и только усиленно хлопает глазами, стараясь стряхнуть с сетчатки вот этот лихорадочный бред озабоченного тифозного больного и вернуть себе нормальное зрение, потому что здоровый человек такого видеть перед собой не может. Но Хлоя, с широко распахнутыми глазами судорожно вцепившаяся в перила, и Розенфельд с отвисшей челюстью и буквально перевёрнутым лицом, попавшие в поле зрения, подтверждают его самые худшие догадки. Черт побери. Черт. Побери. - Охренеть можно, - выражает общее впечатление Чейз негромким обморочным голосом, после чего сглатывает так, как будто бы ему в стакане с выпивкой попалась винная пробка. Тиббет хочет последовать его примеру, - горло препаршивым образом пересохло, - но вообще ничего сделать не может, словно его к месту гвоздями приколотили. Ладно, допустим, с Бойсом все давно уже понятно, если бы Форд спросил, можно ли его на глазах у фрица трахнуть, чтобы уж воздействовать на противника так воздействовать, тот бы под него улёгся и глазом не моргнул. Но сам-то Форд, спрашивается, какого хрена?! Очень хочется зажмуриться и ничего этого не видеть. Или нет, не зажмуриваться и видеть все. Тиббет мельком прикидывает: если Джонни Сарторис из 6-го взвода остался в живых, надо во что бы то ни стало выжить тоже, вернуться и рассказать ему, что все подтвердилось. Тот себе ногу отгрызёт с горя, что в их экипаж не затесался. Эдди все это время, разумеется, стоит столбом, закрыв глаза, опустив руки и неудобно вывернув шею - Тиббет даже морщится, сам того не замечая: ну черт бы тебя взял, Бойс, гребаная ты фиалка, капралу же неудобно! Форд, как настоящий боевой офицер, решает возникшую проблему самостоятельно: кладёт одну руку Эдди на затылок, подсказывая правильное направление, а второй, не церемонясь, хватает его за запястье и перекладывает себе на локоть, будто на танцах. Бойс отмирает немного, нерешительно приоткрывает рот, словно до сих пор не веря, что это все ему не видится в очередном лихорадочном лагерном сне, и судорожно вцепляется в чужую куртку так, что на костяшках кожа совсем белеет. Движение получается почти умоляющим - прямо-таки можно услышать подрагивающий голос Эдди на фоне: вы же не шутите со мной, правда, капрал Форд, не бросайте меня, капрал Форд. Форд в ответ дёргает его на себя за воротник, не отрываясь. Доходчиво - шутки кончились. Вообще, на это все забавно посмотреть, потому что сейчас у них тут на глазах с Эдди, общепризнанным последним девственником роты А, происходит первый поцелуй - историческое, мать его, событие, по-другому не назовёшь. Смотрится даже трогательно - стоит, гладит самыми кончиками пальцев чужую куртку по рукавам и по металлическим застежкам, отдёргивая руки от оголенной кожи на шее и запястьях капрала, как от огня, дрожит ресницами, - мило, романтично, аж визжать хочется. Кстати, насчёт "последнего", надо уж взглянуть правде в глаза, - это громко сказано, просто по Бойсу лучше всех видно, а в лагере с его беспощадным местным фольклором каждый за себя, без обид. Хотя сейчас Тиббет уже даже и в этом сомневается: если так подумать, разве могут два полузнакомых, связанных армейским уставом по рукам и ногам человека так страстно целоваться на виду у ошалевших товарищей по заданию? Например, до того, чтобы протолкнуть в чужой рот собственный язык - неловко и не с первого раза, но все же - Эдди сам бы точно не додумался, явно кто-то научил. И капрал Форд что-то уж очень эмоционально притягивает его обеими руками к себе за спину и шею, словно напрочь потеряв терпение. В этом направлении Тиббету размышлять совсем не хочется, потому что факт того, что проклятый Бойс, с этим своим вечным заиканием, томными застенчивыми взглядами и обострённым чувством нравственности, их всех самое меньшее на три корпуса обставил, способен одним пинком отправить самооценку в гости к "Титанику". Тиббет и без того уже начинает ему позорно завидовать, потому что девчонки, которые соглашались гулять с ним самим, так его никогда не целовали. Куда там, кое от кого из них за одну невинную попытку такую затрещину можно было схлопотать! А здесь... Все-таки капрал Форд - мужик что надо, сразу видно. Не только немцев потрошит на просторах континента, но ещё и целуется зашибись. Сразу вспоминается покойный сержант Элдсон, настойчиво призывавший всех желторотых новобранцев брать с него пример, - видел бы он это сейчас, честное слово. Первой не выдерживает Хлоя. Во всеобщей ошарашенной тишине слышится, как каблуки её туфель стремительно стучат по лестничным ступенькам - будто кто-то виселицу строит, как приговор здравому уму всех присутствующих: тук, тук, тук, тук. Чуть погодя ещё ниже, на этаже, раздаётся отчётливый хлопок, чем-то твёрдым о дощатую обшивку стен. А девчонка-то на что-то надеялась, само собой возникает в голове, пока Тиббет борется с приступом нервного смеха, так и уставившись в ту точку пространства, где пухлые губы Эдди соприкасаются с тонкими, красиво (...да черт возьми) очерченными губами Форда. Нет, Тиббет, конечно, ей сочувствует, и очень даже, если это то, о чем он думает, потому что запасть на Бойса - это уже провал, понять, что у тебя нет с ним шансов - провал вдвойне, а понять это при таких обстоятельствах - просто чертово стихийное бедствие. Ещё и у себя дома. Но, как ни крути, всем в жизни не везёт по-разному - кому-то с парнями, кому-то вот, как им, с летними каникулами. Только у одного гребаного Бойса все отлично, просто замечательно, черт его дери. Что вообще не так с этой страной, слушайте? Что не так с этим допросом? А капрал Форд точно о допросе думал, когда шёл вытаскивать Эдди с кухни себе "в помощь"? Ответ в своей простоте безжалостно очевиден, но вашу же мать и налево, и направо, просто не верится! Знали бы ребята из Северных штатов в 1861-м, за что они сражаются, сидели бы, выращивали хлопок и не выступали почем зря. Тиббетовский дед всю жизнь так и говорил, а старик-то повидал добра на своём веку, пусть и не такого. Честно говоря, им всем бы пора последовать примеру Хлои, то есть, взять ноги в руки и сваливать из зрительного зала подобру-поздорову. Их вообще, строго говоря, сюда и не приглашали, и чем дальше, тем больше это напоминает извращение какое-то, да это оно, собственно, и есть - ещё немного, и даже если каким-то чудесным образом они выберутся из этих краев живыми, в глаза друг другу им будет стыдно смотреть до конца жизни. Но никто не двигается с места, и Тиббет тоже продолжает сидеть, проклиная все на свете. Эдди глухо стонет в поцелуй, по позвоночнику от этого звука сами собой пробегают мурашки, словно бы на спину плеснули водой, а слева тяжело выдыхает Розенфельд. А этот там не ревнует часом, пытается ерничать про себя Тиббет, у них же такая закадычная дружба в лагере была, друг от друга ни на шаг, странно, как одной ложкой не ели. В других обстоятельствах он бы обязательно нашёл, по чему ещё проехаться, в том числе по неестественным, деревянным позам товарищей по "учебке", так и старающихся незаметно держать колени вместе, но на подобные издевательства сейчас даже у Тиббета духу не хватает - в конце концов, покажите человека, у которого от такого не встанет, они все дружно за него порадуются, черт возьми! Здесь даже насчёт фрица большой вопрос. Или небольшой, но тут точно не скажешь, Тиббет не проверял. Мысль о пленнике, случайно коснувшаяся затуманенного сознания, приходит как нельзя более вовремя, и Тиббет, старательно избегая заглядывать попавшемуся в поле зрения Чейзу в лицо, косится через него на нацистского капитана, ради которого все это шоу Барнума, собственно, и затевалось. Увиденное красноречиво свидетельствует о том, что насчёт психологического воздействия Форд поразительным образом угадал: того, со вздувшимися на фоне ярко-красной, как ошпаренной кожи жилами и гневно выпученными глазами, такое чувство, вот-вот удар хватит, челюсти, несмотря на перелом, стиснуты до скрипа - правая щека опухла, и по ней тёмным мутным пятном расползается гематома. Наверное, только она и является причиной того, что тот до сих пор не разразился громогласной бранью на немецком, полоща Гитлера до седьмого колена всей фюрерской родни за то, что не отправил его на простой и понятный Восточный фронт, а вместо этого заставил лицезреть тут все это союзническое непотребство. Хотя, кто там знает Советских, что те могли бы придумать. Тиббет после сегодняшнего точно больше ни по какому поводу не станет зарекаться - вон, половина людей в лагере все свои посмертные выплаты до цента ставила на то, что Эдди хренов Бойс вообще над Атлантикой сыграет в ящик от приступа морской болезни, не то что никогда в жизни не сподобится вылизывать чей-то обветренный жёсткий рот, и вот вам пожалуйста. Если уж на то пошло, ему и большее в скором времени очень даже светит, если капрал Форд не остановится прямо вот сию же минуту (потому что черта с два, конечно же, Бойс от него отцепится первым), а судя по недавним наблюдениям, капрал Форд, когда разойдётся, тот ещё образец самообладания. Так что Тиббет внутренне призывает все своё мужество и надеется, что в нужный - ненужный - момент у него хватит сил закрыть глаза. С оцепенением, охватившим все тело и в особенности нижнюю его часть, он смирился уже минут десять назад. С первого взгляда намерения Форда понять сложно - он то целует нежно, едва прикасаясь к губам своего рядового, то жёстко, с зубами, кусая Эдди за края рта и за язык, с нажимом впиваясь пальцами в затылок. В один момент Форд вообще отстраняется, отодвигаясь назад слишком явно дразнящим движением - Бойс, с обречённостью в помутившихся глазах, тянется за ним так жалобно и безнадёжно, что Тиббету невольно хочется возмущённо крикнуть: да не мучайте вы его, капрал, сердце у вас есть?! Форду, может, и весело, а вот им, три месяца без малого любовавшимся бойсовскими душевными терзаниями, ежеутренними отчаянными взглядами в светловолосый затылок на общем построении и сидением в углу с отсутствующим видом после каждого дежурного разноса, - что-то как-то ни хрена. Если его сейчас обломать, он же совсем свихнётся, с концами. Можно будет его назад в Америку даже не везти. Но капрал, довольно ухмыльнувшись в ответ на такую реакцию, снова приближает своё лицо к его, и Эдди, задыхаясь, словно вынырнув из омута, прижимается к его губам своими, как будто всегда так и было. Форд проводит своим щетинистым подбородком по тёмной и гладкой коже, до характерного сухого звука, Эдди вздрагивает, как под электричеством, а Тиббет вдруг понимает, что его собственное дыхание само собой подстроилось под дёрганый сумасшедший ритм дыхания Бойса - вдох, пауза почти до потери сознания, ещё вдох, ещё пол-вдоха, выдох. От зрачка расходятся в стороны яркие круги, голова ощутимо кружится, и вообще Тиббет себя ощущает одним гигантским колоколом, в который с двух сторон бьют и бьют озверевшие звонари, и конца и края этому не видно. Да они, черт возьми, издеваются, вяло протестует размякшее сознание. Вроде бы здесь фрица предполагалось пытать, а не его, Чейза и Розенфельда за компанию! Точно надо сваливать, убеждает себя Тиббет и ёрзает на месте, пытаясь найти более удобное положение. В этот момент Эдди вдруг резко прекращает мяться и, закинув обе руки на шею капралу, зарывается пальцами в светло-русые волосы, сгребая их в кулак. А затем опускает голову, покрывая белеющую над воротником куртки шею Форда рваными беспорядочными поцелуями - от косточки под ухом по яремной вене до скрывшейся под майкой ключицы и обратно, куда достанет. Вот сразу видно, о чем человек мечтал одинокими лагерными ночами, держа руки строго под одеялом - в этих изголодавшихся движениях прямо читается: дорвался, плевать, дайте-дайте-дайте. А Форд и не думает сопротивляться, послушно запрокидывая голову и подставляя под быстрые, словно пулями обжигающие прикосновения губ колючее, небрежно выбритое горло и остро проступающий под кожей кадык. Затем они снова целуются, и от этого влажного, непростительно громкого звука Тиббета пробирает до костей, а внутренности сводит судорогой. Ещё немного в том же духе, и придётся лезть обжиматься к Розенфельду, потому что невозможно, нахрен, так дальше жить. Ничего личного, Чейз, просто Розенфельд, во-первых, физически слабее и сдачи даст не сразу, во-вторых, судя по тому, как он там судорожно пытается выровнять дыхание и сминает на себе пальцами камуфляж, вероятнее всего, что и не даст. Ну и в-третьих - элементарно в его вкусе. Собственные рассуждения на тему, какие мужики в его вкусе, а какие нет, стремительно перестают казаться предосудительными, и это уже даже не особенно пугает. Легко требовать соблюдения пуританской морали от восемнадцатилетних парней, против своей воли угодивших на сеанс этого зажигательного немого кино! Да будь Тиббет последним мормоном, он и то бы долго не продержался. Это как минимум на трезвую голову противопоказано смотреть. Железная выдержка нацистского капитана даёт сбой как раз тогда, когда капрал Форд, чуть прикусив нижнюю губу Эдди, аккуратно тянет её на себя. Немец плюет на зверскую боль в сломанной челюсти и извергает из себя неразборчивый, но оглушительный слитный поток бурных ругательств - чтобы догадаться, что он не за прекрасный вечер их всех тут благодарит, знание языка не требуется. Потом - в этом месте Тиббет начинает его почти жалеть - замолкает и просто принимается усиленно биться затылком об опору. Ах да, с запозданием включается постыдно разомлевший мозг, в Рейхе же все не как у людей, для такого просмоленного гитлеровской идеологией экспоната даже разговаривать с темнокожим парнем - уже страшное оскорбление, а уж так... Тем более со стороны Форда - он ведь тут единственный из них ни дать ни взять идеал истинного арийца, фриц наверняка рассчитывал, что тот ему кости ломать будет, а не психику с мировоззрением. Но капрал Форд у них на все руки мастер, вон у Бойса можно спросить, тот подтвердит. Пленный упорно, хоть и без толку, натягивает верёвки, заставляя старое дерево надсадно скрипеть, и Тиббет признает, что хотя бы одному человеку на этом чердаке не повезло больше всех: у них-то хоть руки свободны. Остатки разума ещё пытаются вопить, что лезть к себе в штаны прямо здесь и прямо при всех - это совсем уже перебор, но, с другой стороны, Эдди с Фордом сейчас точно без разницы... Из последних сил сжимая вспотевшие кулаки, Тиббет клянётся самой страшной клятвой унести с собой в могилу воспоминание о том, как 6 июня 1944 года он перевозбудился до полусмерти, просто глядя на Эдди Бойса и его сбывающиеся влажные мечты. Возможно, всех остальных ради этого придётся застрелить, хотя, наверное, проще самому уже застрелиться и не мучиться. Чертовы проклятые извращенцы! В ответ ли на его мысли или же на неизгладимые впечатления пленного от увиденного, Форд вдруг высвобождает одну руку, другой покрепче обхватив Эдди за пояс, и убедительно показывает всем желающим принять это на свой счёт красноречиво выставленный средний палец. Фриц захлебывается своими проклятиями и просто рычит, кажется, уже совершенно без сил, а в груди у Тиббета, несмотря на общее состояние, вспыхивает ирреальный, фантасмагорический восторг. Нет, вот все-таки капрал - это капрал, и искусство унижать - это, черт возьми, его искусство! Хочется начать дёргать Чейза за рукав, чтобы не упустил момент и хватался быстрее за свою камеру, потому что за такую фотографию на первой полосе "Прифронтового вестника" Тиббет бы отдал все. Даже наличие на ней Бойса её бы не испортило, хотя это для любой вещи редкость. Нацистскому капитану все же удаётся добиться задуманного чуть погодя - после очередного рассчитанного удара поражённая усиленным болевым шоком нервная система отключается, и тело пленного медленно обмякает, сползая по опоре вбок. А нам так можно, с тоской думает Тиббет, собирая всю свою смелость и осторожно кося глазами сначала вправо, потом влево, чтобы проверить, не решится ли кто из товарищей оповестить капрала о том, что они, кажется, перестарались. Что предсказуемо, никто не решается, поэтому Эдди, взявшись за отвороты чужой куртки, беспрепятственно стаскивает её с плеч Форда, и она падает на пол, тяжело брякнув о доски. Форд в ответ вжимает его в ближайшую стену, забирается руками под майку и - финальный аккорд - просовывает колено между бёдер, жёстко, одним движением, будто проламывая лёд. Эдди, подрагивая спиной и плечами, избавляется от собственной куртки, путаясь в рукавах, и вдруг замирает, подавшись головой вплотную к уху капрала - к другому, тому, которого не видно в профиль, заслонившись так, что не разобрать выражения лица. Примерно понимая, что именно Эдди ему сейчас может наговорить этим своим горячим сбивчивым шёпотом, Тиббет почти уже готовится заорать: че-е-е-ерт, Бойс, остановись, с ума сошёл, вот так сразу расстилаться?! Да у тебя гордость есть вообще? Но Форд выслушивает его неожиданно серьёзно, коротко, еле заметно кивнув и успокаивающе проведя своим острым прямым носом тому вдоль щеки: мол, потом разберёмся. А затем, расстегнув ремень Бойса, вытягивает его из шлеек и швыряет на пол, отбросив куда придётся. - Пошли отсюда, быстро, - сдавленно шипит Чейз сквозь зубы, и они трое наконец оживают и дружно бросаются к лестнице, спотыкаясь обо что попало и изо всех сил пряча глаза от действия, разворачивающегося дальше у чертовой стены. Только уже скрывшись в люке по плечи, Тиббет, который снова уходит последним, не в силах с собой справиться, бросает последний вороватый взгляд в ту сторону - как раз для того, чтобы заметить, как Бойс с его обожаемым капралом смотрят друг на друга, ненадолго оторвавшись от своего занятия. Взгляд у них один на двоих - одинаково больной, воспалённый и жадный, такой, что не рискнёшь вклиниться между - прожжёт до костей. Помотав головой, Тиббет наконец-то ныряет в люк от греха подальше. Полный финиш, отстранённо катается внутри черепа замёрзшая мысль, пока они, горстка пострадавших, спускаются с лестницы на несгибающихся ногах. Это ещё и взаимно, оказывается. Кранты теперь роте А. Хлоя сидит за столом, уперев острые локти в скатерть и закрыв лицо ладонями. Тиббет не сомневается, что каждый из них от души выразил бы ей искренние соболезнования, если бы мог, но лично он сейчас не в состоянии и двух слов связать, и вряд ли на это способны остальные. Поэтому они пересекают кухню, коридор первого этажа и, распахнув дверь черного хода, через которую попали в дом, один за другим вываливаются в звенящую тишину летней нормандской ночи. Может, это безрассудство, и нечего вот так всем скопом выбираться загорать во двор, по периметру которого дежурят в ожидании своего капитана фрицы, да и соседи вроде той мерзкой бабки явно начеку и не побрезгуют сдать гостей полицаям. Но проветриться после такого жизненно необходимо - к тому же Тиббет просто уверен, что происходящее на чердаке прекрасно слышно по всему дому. А им, пожалуй, на сегодня хватит. - Хочу нажраться, - слышит он собственный голос, и Чейз с Розенфельдом, медленно повернув головы на звук, обращают на него осоловелые взгляды. - Да уж, - чуть погодя отзывается Чейз и потерянно смотрит в пустоту. - Не помешало бы. Разговор затихает сам собой, и они усаживаются на ступеньки, как бы невзначай стараясь расположиться так, чтобы лишний раз не касаться друг друга. Потому что... ну... незачем. Именно поэтому они с Чейзом двигаются на разные края верхней ступеньки, а Розенфельд занимает нижнюю. А ночь, кстати, отличная, тепло, ветерок шевелит густую листву платанов, прогуляться бы. Только вот им светит исключительно экскурсия на башню, гребаный местный новострой. - Мы не будем об этом говорить, - выдаёт вдруг Розенфельд в окружающей мертвой тишине, хотя и так вроде бы никто не собирался. Тиббет, не сдержавшись, зло толкает его коленом: - Конечно, не будем, Розенфельд! Сразу предупредить было не судьба?! - Я здесь при чем?! - Тот оборачивает к ним с Чейзом свой колоритный профиль, возмущённо сверкая тёмными глазами. - Как будто бы я знал! - Скажешь, нет? - С чего бы вдруг? Да мне бы Эдди точно рассказал, если бы... Вся эта перепалка ведётся сердитым шёпотом, потому что забор, отделяющий сад от улицы, находится всего в нескольких шагах. Её обрывает бурчание Чейза, судя по всему, не для чужих ушей: - Чертов Бойс. Как он умудрился вообще? Тиббет с Розенфельдом осекаются на полуслове и одновременно поворачиваются к нему. Чейз смотрит непонимающе: - Что? - А кому-то завидно, да, - Тиббет расплывается в ухмылке, сразу начиная чувствовать себя гораздо лучше. Это просто замечательно, когда появляется возможность все свои грязные мысли с полным правом свалить на кого-нибудь другого, он всегда так делает и всем советует. Корреспондент возмущённо вспыхивает, покрываясь неровными пятнами: - Сам-то ладони не стёр, пока пялился? - Хватит, - почти в голос стонет Розенфельд, умоляюще запрокидывая черноволосую голову к небу. Тиббет очень хотел бы попросить его больше так не делать, потому что любые подобные звуки грозят вызывать у него неадекватную реакцию ещё по меньшей мере несколько часов, но вместо этого снова цепляется к Чейзу: - Снимков там своих не наделал, случаем? - Представь себе, нет, мечтай дальше, - едко отзывается тот и вдруг неожиданно добавляет: - Хотя жаль. - И потом ещё, поймав на себе настороженные взгляды товарищей: - Ну, это... красиво было все-таки. Ладно, пойду, надо в порядок себя привести, - он поднимается, шагает обратно к двери и заканчивает очень неубедительным тоном: - Умыться там, все дела. - Ага, ага, долго не задерживайся, - бросает Тиббет. Чейз пренебрежительно пожимает плечами: - Дыши ровнее, Тиббет, жди очередь. Эй, Джейк, где ванная, не знаешь? - На втором этаже, напротив комнаты с тёткой, - отвечает тот абсолютно без эмоций, даже не поворачиваясь. - А где комната с тёткой? - не отстаёт Чейз. Розенфельд туманно обещает ему: - Не ошибёшься. - Ни хрена он не в ванную пошёл, - мстительно говорит Тиббет, когда за корреспондентом закрывается дверь. Что, кстати, вряд ли далеко от истины - явно же под лестницей собрался дежурить. А что, новый выпуск сам себя не напишет, особенно такой увлекательный. - Тиббет, не заткнешься - я тебя вон в той бочке утоплю, - сквозь зубы цедит Розенфельд и зябко обхватывает себя за локти руками. - Лучше бы закурить дал. - Ты же не куришь, - Тиббет наклоняется к нему через плечо, чтобы пристально заглянуть в лицо. Тот издаёт душераздирающий вздох: - Теперь, видимо, курю. Словно знак от небесного посланника, между их головами протягивается женская рука, держащая открытую пачку сигарет. Десантники, вздрогнув, оборачиваются на Хлою и некоторое время в прострации наблюдают за тем, как девушка с каменным, нечитаемым лицом подбирает подол платья, чтобы сесть рядом с ними. Слегка придя в себя, Розенфельд кое-как вспоминает про манеры и отбирает у Хлои зажигалку, торопливо подпаливая её сигарету прежде, чем свою. Тиббет в это время просто сидит без движения, уставившись в гущу тёмных садовых теней и думая о том, что корреспондент, будь он трижды проклят, прав как никто. В голове сами собой возникают образы, которые непонятно почему там устроились, как дома - обнаженная, сильная эбеновая спина Эдди Бойса, а по ней двумя светлыми полосами - руки капрала Форда. Красиво, черт побери. И не отвертишься. - Эдди, чтоб тебя, - произносит вдруг Розенфельд с какой-то грустью, неумело отплёвываясь от дыма, в то время как Хлоя бок о бок с ним курит с изяществом и невозмутимостью истинной француженки, держа прямо спину и подбородок. И добавляет вполголоса с деланной досадой: - Любовь у него, называется. - У них, - поправляет его Тиббет.