***
На следующий день, в обед, Антон снова тусуется в гаражах: сбивает сосульки и потягивает энергетик из жестяной банки, пока пёс резвится с похожим лабрадором чёрного цвета. — Какой же ты хлюпик, Йорик, — пёс почти обижен, Шастуну почти не плевать. Хотелось бы и дальше радоваться скрипящему под ногами снегу, но вокруг снова витает знакомый запах горелой ткани, и треск дерева слышится по правую сторону, за серым гаражом девяносто семь без граффити. А эти гаражи не должны были снести в две тысячи одиннадцатом? Антон почти уверен, что там Арсений и его меланхоличное настроение. Поговорить с ним, что ли? Можно ещё с хозяином мелкой болонки, но бомж-то интересней, у него история своя есть, правда, вчерашний разговор он едва помнит, но то, что помнит — занимательно. Да и выглядит бездомный прилично — в собственной моче не спит, лицо у него пусть и чумазое, но не пропитое же! — Арсений! — бездомный встрепенулся. — Как дела? Первым Антон обычно в разговоры не вступает, хотя ему и просто с людьми говорить — он вообще ко всему относится просто, легко. А тут вдруг ещё и руку тянет — в ответ ему, кстати говоря, не протягивают. Арсений встрече не рад. Вчера его снова побили: рёбра не сломаны, наверное, но гематомы внушительные: синяк на синяке, кисти рук совсем ослабли, на запястье красуется шрам от осколка бутылки — упал неудачно, ноги ватные, то и дело дрожат, зато лицо, пусть и грязью измазанное, как с обложки — ну, фактурное, мешки только под глазами и взгляд совсем погасший. И хочется ему, чтобы уж просто добили: нос сломали, поколотили так, чтоб ни один глаз не открывался, кровоточил и губы жгло от боли. Нет сил жить так, без работы и комнаты — дай Боже — метр на метр. — Не сидел бы так близко к домам, сгонят же, — Арсений молчит — а зачем ему говорить? — А где кот? — Арсений молчит — больно, что ли. Когда он смог встать вчера, любимого Рыжика уже нигде не было. Ночью сидел потом, тыкал пальцем в фиолетовый синяк в сгибе локтя и думал: лишь бы сам ушёл, только бы не люди тронули. — Погодка сегодня — кайф, — Антон думает: а чё молчать-то? Но Арсений вот молчит.***
Гулять вечером уже не так приятно. На улице минус тридцать, не меньше, а псу приспичило поиграться: тот пытается схватить зубами двухметровую ветку. — Майор, это не твой размер, — смеётся Шастун, записывая пса на видео, — дурачьё ты, такое дурачьё! Пускай хочется уже и домой, и в тепло, и собаку в родительскую комнату сплавить, но не заснять Антон не может. Каждый кадр — его личная эстетика. Здесь, в лесополосе, так тихо и свободно, что парень немного забывается. Совсем стемнело, седьмой час, всё-таки! Он целых пятнадцать минут гуляет, холодно — жуть, пальцы ног немного сводит. Зато у крайнего гаража снова его знакомый бомж — Арсений. Сидит себе, трясётся. Подвывает, кажется, даже. — Слушай, а ты вообще отсюда? — В смысле? — Попов удивлённо смотрит на надоедливого парня. Что значит это «отсюда»? Типа район? Или он про город? — Ну, с Земли? — Чего? Дурак, что ли? — Просто сидишь, на луну воешь, лицо такое ещё жалостливое. Всё в небо смотришь, словно скучаешь там по чему-то. Арсений выглядит сбитым с толку. Шутка не удалась, наверное. У Антона, вообще, с импровизацией всегда хорошо было, а тут как-то не идёт. Вот бы подхватил Арсений настрой-то его, и про холод бы забыли на пару. Но напряжение разговором всё равно разряжено. Антон, в целом, результатом доволен. — А у тебя родственники-то есть? Почему к ним не пойдёшь? — Потому что меня там не ждут. Сбежал я, ясно? — И теперь гордого строишь и задницу морозишь? — Строю и морожу, — он себя не на помойке нашёл! Пуховик весь его с прошлого раза — за день, не больше — совсем износился. Он грязный, рваный, но не в футболках же дизайнерских щеголять по морозу. Их если под низ поддеть, только хуже будет — из хлопка, собаки, сделаны. Он вот сейчас досидится, пойдёт погреется и не раз вспотеет, а потом в хлопковой тряпке будет сыро и холодно. Плавали — знаем. — Из другого я города. Мне обратно — никак. — А тут ты как оказался, если не секрет? — да какие там секреты. Если Арсений сейчас запротивится рассказывать, Антон за себя не ручается. У него последний год тишь да гладь в жизни, — и он, вообще-то, доволен, — а тут ого-го история! И не то чтобы человек тут сломан, а ему лишь бы позабавиться, но смолчать он ему всё равно не даст. Без причины. — Поступить хотел, — вздохнул тяжело, в глазах чуть ли слёзы не блестят. — На актёра! — И как оно? — Не прокатило. У меня же возраст! Надо было в Омске поступать. Возраст. Антон, вот честно, даже без понятия сколько этому мужику лет. Вот конкретно сейчас — под сорок, не меньше. Но ума у него, конечно, нема. — А если бы и там не пошло? — Так был бы сейчас банкиром, если бы не выкобенивался, родители же не зря меня доучиться заставили. Я и раньше сбежать хотел, но тогда меня тормознули, и я как-то смирился, а потом, волей случая, сюда занесло. Друг рванул, и я подумал — ну точно шанс! Ему вот точно давно не восемнадцать, так чего сбегать было? Если Антон в другой город захочет, ему даже вещички собрать помогут — у отца на его комнату виды с парнишкиного шестнадцатилетия. А этот «банкир» сам себе проблем наделал, сказал бы родителям по-человечески, и смогли бы они его удерживать? Вернулся бы потом спокойно, работал бы в офисе. Образование же есть. — А теперь друг в тюрьме. А я вот он. Антон всё ещё прикидывает, каковы шансы, что он не про друга говорит, а про себя самого. Типа, тюрьма — это метафора или аллегория на его жизнь в чужом городе без возможности вернуться. Почему-то верится, что у Арсения в каждом слове скрытый смысл. — И домой не вернёшься? — Не вернусь. Больше Арсений не говорил. Может, сам осознавал, как глупо себя ведёт, может, боялся совсем отчаянным сделаться. Антон, если честно, в тот момент это не обдумывал, а домой ушёл, когда пёс стал капризничать и в рот всякую гадость тянуть. Надоел, зараза.***
Антон, очевидно, в гаражи снова и снова идёт не ради того, чтобы поболтать с подобревшим Арсением — он с любым бомжом поболтать готов. Но он и без них гулял здесь каждый день, потому что, во-первых, бабушки и их «а убирать за псом вы собираетесь?» — у них тут не центр, чтоб ещё и пакетики носить — тут не водятся, во-вторых, нет никаких пугливых визжащих детей, и в-третьих, атмосферка ничего такая, да. Но, возможно, только возможно, он сам искал конкретно его компании. — У нас объявление висело вчера на первом этаже. Майор, ты же помнишь, подскажи, — в глаза псу уставившись, просит Антон. — Кто там требовался? — Ну что ты за чудик! У тебя друзья-то помимо пса есть? — у Арсения появился шарф и, закрыв им половину лица, он чувствовал себя неуловимым, поэтому который день язвил. — С собакой он говорит, дурак. — А почему это я не могу с Майором рассуждать? Ну-ка, тут, как бы, ты на ссору сейчас нарываешься, что ли? Майор хороший слушатель, — брови Шастуна подозрительно резво взмахнули вверх. — Да всё нормально, чего ты. — То-то он мне тут в подъезде заяснял, чего-то гавкал, у лифта уже почувствовал что-то не то! — Не на шутку разошёлся Антон. — И с басом гавкал! Твоё предательство, зараза, унюхал. А казалось — хороший человек… — драматично прошептал парень. Будет он ему ещё шарфы бесхозные таскать да печеньки! — Я ещё и по кошкам, — Шастун возмутился больше, чуть ли ртом воздух хватать не начал. Арсений бы посмеялся, если бы всё ещё умел — так он говорил, когда хотел Антоху на еду развести, смеяться-то он, конечно, мог всегда. Сейчас даже более открыто, только реже всё равно, потому что не смешно как-то. — У тебя с псами проблемы? За ногу таскали, покусали, облаяли?.. — Т-тоха, спокойнее, — а на Антона Попов и не смотрит. Уставился невзначай в карие глаза пса и сам притих. Глаза эти глупые, но добрые такие; животина, вообще-то, ничего. И вот картина маслом: задумался, руку вытянул, псу свистнул, а тот и бежит довольный, словно сам ждал, пока этот созреет. Хорош же мужик. Шастун расцвёл, натуральный человек настроения. В глазах очевидно пульсирует гордость собой. Майор подходит к Попову сам и к ноге ластится, оставляя белую шерсть на болоневых арсеньевских штанах. — Скажи: «Арсений красивый», — дурачится. Антон залипает, хотя картина странная довольно. Любоваться особо и не кем, но он любуется. Мило же. — Арсений красивый, — явно не от пса слышится. — Да я же с собакой говорю, ты чего? — Антон пожимает плечами, даже нервно не смеётся, потому что, так вышло, Арсений правда красивый, и Шастун уже это озвучил. Чего теперь отнекиваться? Заметил он это не сразу. Сначала просто не вглядывался, да и лицо Арсения всегда грязное было, а потом тот снегом в кой-то веке умылся, футболкой лицо потёр — и совсем другой человек. Любой же человек красивый, когда улыбается, а такой Арсений улыбался как будто чаще. На секунду проскакивает мысль — просто ни к чему не обязывающая, ничего не обещающая мысль из разряда «Что будет, если я сейчас брошусь под машину?» или «А не выхватить ли мне сумку у той старушки?» — притащить мужчину в свою опочивальню. И нет, Антон бы правда — честно-честно, точно-точно — мог позвать Арсения к себе пожить, пока тот работу не найдёт, но матушке он как это объяснит-то? Попов, конечно, мировой мужик, и на жалость надавить можно, в принципе, но у сердобольных Шастунов есть ещё и грозный отец семейства, который всяких котичек, собачичек беспородных всегда на улицу обратно относил, глазом не моргнув. А бомжа он и из окна выкинуть не постесняется. Этаж у них девятый — а это больно, наверное. Они же знакомы дней шесть, общаются и того меньше, но, Бог не даст соврать, к друг другу прикипели — едва ли привыкли, если серьёзно. Это то же самое, со слов отличника-Димы, который этим третий год якшается, что получать медаль с ребятами с района. Вы вместе дня четыре всего в одних местах тусуетесь: вместе слушаете мэра, вместе репетируете выход в местном Доме Культуры, вместе губернаторский приём переносите. И достаточно разок всего взглядами пересечься, чтобы друг друга ещё месяц в толпе высматривать потом. А Шастун, до кучи, всегда привязывался к людям быстро, он открыт и заинтересован в знакомствах, а Арсений вообще фифа — не сейчас, конечно, но в старой своей жизни точно был таков — Питерская, он, если разговорить, тот ещё болтун о вечном, падкий на проявленный к нему интерес. Да и в целом Антону просто прикольно, а Арсения никто не спрашивал, ему и уйти некуда, так что он терпит. — Так вот, кто-то требовался там! Ты бы сходил, напросился. Телефон у тебя есть? — Ага, кнопочный. Я тогда навороченный свой продал, думал реально домой мотать, а потом как представил отцовское лицо, так на зло билет покупать не стал. Купил кирпич этот, а остальное проел. Антон тяжело вздохнул. Взрослый же человек, а таких дел наворотил! Да пусть бы смотрел, как хочет, отец его этот, зато в квартире бы жил. С родителями, — чай, не неженка, перетерпел бы взгляды, — а не с такими же бедолагами да животиной всякой. Шастун вот заметил, что все бомжи для него теперь бедолаги, бедняжки и мученики. — Это сколько ж ты на улице кукуешь? — С июля. Числа, уж прости, не запомнил. — Мощно.***
— И глаза у т-тебя такие! Цвета… — Зелёные глаза. Ни тёмно, ни светло, а просто зе-лё-ны-е. Ты где, гад, бутылку раздобыл? — Погоди, я ещё их с тёмным лесом не с-сравнил! Вот к-когда ещё ночь, ёлки везде и совы ухают — вот такие у т-тебя глаза, Анто-о-о-ошка. — Ты на собеседование сходил? — Н-ну не п-получилось. — Как это не получилось? Не взяли? Хоть выслушали, пьянь ты эдакая? — Я стоя-я-ял, настра-а-а-аивался, а там от к-кассы мужик отошёл, протянул бутылку не самую дешёвую, грит: «На», ну я и в-взял. — То же мне — добродетель. Надо бы тебе щетину и бородку твою козлиную сбрить, — сам ты тоже козлина, — и лохмы, лохмы причесать! А то снова какой-нибудь малодушный водку сунет. И ты мне сопьёшься ещё! Не позволит! Только ведь на работу пойти раскрутил, — а он ту себе изначально присматривал, — только на человека похожим сделал! — Слушай, а паспорт твой где? Арсений посапывал, спрятавшись в кустах — там голые ветки одни, так что это не особо и прятки. Молчал. — Вот врёт же, что на улицах не ночевал! — хотелось в подъезд его какой-нибудь оттащить, но Антон не качок, да и странно будет. Будить надо. Шастун ногой своей по боку его постучал, но тихонько, а то совсем уж не прилично как-то, не по-человечески, но вообще — будет знать! Хотел по щеке ещё, но постеснялся, сразу по носу щелкнул, тот и задёргался. Заворочался, ветками лицо царапая, и натурально затрясся — предположительно от холода. В целом, напоенному алкоголем организму на холод было наплевать, но Антон наделся, что это чудо за пять минут протрезвело и сейчас соберётся, пойдёт в тепло. Арсений ещё немного подёргался и продолжил спать. Возможно, так Шастун и потерял своего бездомного товарища. Всё же закольцевалось: познакомились они, когда чутка пьян был Антон, а разлучит их смерть пьяного Арсения.***
— Арс, а тебе сколько лет? — сидели они часом позже в подъезде девятиэтажки, сложив руки на батарею. Арсений предлагал порыться в почтовых ящиках — он в детстве так делал и иногда журналы находил или, как ему казалось, кредитные карты. Вот кто знает, может жизни кому тогда попортил, а сейчас отдувается за своё ребяческое любопытство и глупость. — Двадцать девять через несколько месяцев ст-стукнет. Арсений потянулся, пьяно вглядываясь в антоновские поблёскивающие кольца. Его завораживало. — А я тебя всё мужиком в голове называю. А ты, оказывается, парень! — Вот это к чему сейчас было? — от нелепости чуть не протрезвел. — Спасибо, что ли, что не дед. Антон иногда странный. Улыбается от уха до уха, смотрит на Арса, как на ребёнка глупого, который ошибается, капризничает, но так мило вредничает, что вот всё ему можно простить. Вроде и странно так на едва знакомого парня старше себя смотреть, а по-другому не получается, он уже так привык. Потому что Антоха — бывалый парень. Есть у него пунктик про бездомных. — Должен признаться тебе, Арсений, ты у меня не первый. — Собственно, и не второй. Ты о чём? — большую часть времени Арсений Антона не понимал. Коннект был, мысли друг друга подхватывали, но вот с шутками пока не состыковались. Попов предпочитал не шутить — не то настроение, да Антон и без этого смеялся вечно — и молчать, хотя и упоминал, что раньше поговорить любил, а Шастун частенько терялся. Ну, тормозил. Терялся он потому, что резко стыдно становилось, что он вот в тепле живёт, еда есть, семья, в конце концов, а Арсений один, голодный и обездоленный. Думает, наверное, что для Антона-то их общение и не важно, что только посмотрят на него косо — сбежит, а сам он такого друга не найдёт. Какой ещё дурак с ним беседы вести начнёт? — Да вспомнил, как классе во втором у нас на лестничной клетке тоже бездомный завёлся. Он у нас ночевал только, но я всё равно каждый раз его заставал, когда в школу шёл. А я же мелкий, мне страшно, так я через раз бабушке жаловался — ну, если он на лестнице засыпал, а мне по ней идти как раз надо было. У нас лифта на этаже нет, только до восьмого едет. — И ты, сердобольный мой, с ним подружился? — Да не, но иногда еду на пакетике оставлял. Тарелку ему, конечно, тайком не утащить было, но бутерброды — вполне. Фрукты давал ему, когда сам не хотел. — Конец у истории счастливый? Ты сразу скажи, я драму не люблю. — Вообще, не знаю, он часто пропадал, мог только раз в месяц у нас появляться. А после своих десяти я его вообще не видел больше. Его, кстати, Саней звали. — Есть тут у нас один дядя Саша, он у сотого гаража с подружкой своей чаще всего сидит. Ты сходи, может узнаешь товарища старого. — Давай тут ещё «Жди меня» устроим. Буду лучше думать, что он выбрался из всей этой ситуёвины. — Ты смотри, если что, они ещё у мусорки возле новых домов бывают. Там, говорят, настоящая золотая жила — туда просрочку из супермаркета повадились выбрасывать. Схожу туда завтра, потом тебя проинформирую! Антон для себя уяснил, что открытые финалы Арсений не любил тоже. Но это так, факт на подумать.***
Сегодня их знакомству месяц. И они вроде не гуляют, встречаются всегда в гаражах, — в подъезде всего раз сидели, не считается, — едва ли товарищами являются, но Антон всё равно запомнил. Почему-то хочется, чтобы Арсений помнил тоже, но он вряд ли хотя бы за днями недели следит. Телефон ему зарядить негде, — в подъездах розетку днём с огнём не сыщешь, а в магазины идти Попову стыдно, — другому календарю тут взяться неоткуда. Собственно, это не то чтобы важное событие, — месяц и месяц, с Димкой он уже третий год дружит, — но это ж удивительно. Он же с бездомным общается! По серьёзке, на равных почти! И так целый месяц! Сейчас видятся, конечно, реже, у Антона-то пары. С утра Арсения не поймать — никогда не ясно, где в этот раз тот будет ночевать, днём Шастун в универе трётся, так что теперь вместе только по вечерам, если с собакой ещё не погуляли — другого повода выходить нет. Антону всё ещё с Арсом интересно, но он не самоубийца. Но Попова уже напрягает. Думал же тогда, в январе ещё, заболтает дурочка — тот и сбежит, а тут вон оно как. — Антон, так почему ты вечно со мной тут стоишь? — Да мой друг терпеть морозы не может. Как не позову — отказывается, говорит — летом нагуляемся. Шастун ни морозы, ни гулять не любит. Но Арсений терпит, и он будет. — А мы с тобой, получается, летом — всё, разбежимся? — Братан, я надеялся, что за полгода ты одумаешься и вернёшься домой. — Ну начало-о-о-ось. Иди вон, уроки учи, а к взрослым дяденькам не лезь. Ещё меня какая-то шестнадцатилетка учить будет. Антон хотел исправить его. Говорил же, что ему за двадцать — двадцать один через два месяца, если в меньшую округлить! Даже рот открыл, засопел возмущённо. Если бы брови к переносице свёл — десять лет накинуло бы. — Да знаю я! — рыкнул Попов. Вот никогда он не был так похож на бомжа, как сейчас: волосы жирнятся, сосульками свисают со лба, сам грязный, куртка нараспашку, голос хриплый, как будто прокуренный даже, хотя у него в помине сигарет не водилось, пропитый и пугающе низкий — вчера он по большей мере молчал, с Антоном они минут пять всего успели проговорить. — Конкретно в эту минуту ты не старше пяти. Нечего морали читать, опоздал ты с этим, домой шуруй. — Я тебе батон принёс, — Антон казался отстранённым теперь, совсем безэмоциональным сделался. Протянул булку, помахал на прощание покрасневшими пальцами. — Батон, Шастун, это хорошо. За это премного благодарен, — и отвернулся.***
К следующему дню Антон ситуацию отпустил — собственно, ничего и не произошло. Ну не считается с его словами какой-то бомж, и что теперь? В целом, можно же понять его. В данный момент у Арсения ни возможности, ни желания, да ещё какой-то парень, с боку припёка, лезет в ситуацию, в которой никогда, к счастью, и не окажется. Попов грустно лежал на снегу, раскинув руки и ноги в стороны, точно снежного ангела делал. — Боже мой, я, что, на небе? — Арсений посмотрел на него недоуменно. Помотал головой, — Тогда откуда здесь такая звёздочка? Антон залился хохотом, падая рядом. Уж сейчас-то ему вообще всё равно, что Арсений его особо не воспринимает. Не лучшие они подружки, не товарищи даже, Попов просто бездомный, с которым он от скуки заговорил — чай не Онегин, чтобы от нечего делать сразу дружить. Арсений всё равно интересный, а как разговорится, так хоть стой, хоть падай — всё смешно. От Арсения плохо пахнет, он не ест неделями, пьёт талый снег — им же и умывается, но Антон всё равно падает точно рядом, касается его рук-ног спокойно и думает, что надо было и про ангела пошутить, потому что это парень точно свалился с небес. И, наверное, всё-таки Антон — по приколу — считает его другом. Жалко, конечно, что это не взаимно. — Как дела, Антох? — Пойдёт.***
Однажды у Антона крыша едет. — Арсюх, а может тебе палатку поставить? Я соберу! Попов смотрит выразительно. Больше злобно, но всё равно красноречиво. Антон хотел было объяснить, но он по жизни ни «бе», ни «ме». — Ну просто ну как это! Ну ни кола, ни двора! Арсений отвернулся. Он вообще частенько так делал. Вот если вы в квартире повздорили, то можно дверью так обиженно хлопнуть, в другой комнате спрятаться, но здесь Попову никуда не деться, поэтому он отворачивается. Да, не так эффектно, но работает же: у Антона сразу глазки бегать начинают, ладони потеют агрессивнее обычного, сразу хочется извиниться. Странно это, когда Арс в глаза не смотрит. Не по «евойному» это, так сказать — и Антон так и говорит. Шастун разводит руками: с собакой ещё гулять и гулять, а этот сопит в новый красный шарф — прошлый Антон стирать унёс — и молчит. Сидит себе в сугробе, не думая поворачиваться, так что Антон вдруг садится тоже, спина к спине. А потом, расслабившись, валится на него, что тот аж пополам сгибается и в коленки свои дышит тяжело. Не почувствовав сопротивления, Шастун руки под шею подкладывает да глаза прикрывает. Ему подозрительно удобно, а если и не удобно, то двигаться всё равно лень. — Антон, а ты бы не постыдился со мной на каток сходить? Можно ночью, — перед соседним домом коробка стоит — каток, который ещё в декабре залили. Ещё месяц назад там было не протолкнуться. Для справки, когда в глаза не смотрит Антон, то странно тоже. Антон же тактильный больно, так что трогает даже этими глазами, а сейчас в противоположную от Попова сторону уставился и не шевелится — в таком положении только это и может себе позволить. Но вот если бы сейчас смотрел, Арсений бы спрашивать про каток не стал. — Пожалуйста. — Да без б. Коньки есть?***
— Слушай, а чего ты гибкий такой?.. Когда у меня нога вперёд уехала, я чуть не помер. — Я танцами занимался раньше. Видимо, не растерял форму ещё! Антон хочет восхититься: у Арса столько всего в жизни было, он столько умеет, но, если подумать, сейчас-то ничего у него нет. Все эти навыки его, таланты, образование — всё это просто некуда деть, это то самое «ничего», когда ты совсем один и живёшь на улице. Такое в слух он уже не говорит, потому что поднабрался тактичности, но у него всё равно это на лице написано. Арсению, должно быть, неприятно. — А почему ты один на каток не сходил? — Если честно, Антону страшно. На этом льду он борется за жизнь: он уже два раза въехал в бортик и один раз просто вывалился, потому что с коньками тянет на все два метра (без них-то всего метр девяносто семь), а этот гномий борт едва ли до коленок дотягивает. — Тебя больше не устраивает моя компания, да? — Арсений точно фигурист, ибо кто ещё умеет тормозить этими зубчиками на лезвии конька? — Прикинь, всё, ушла любовь. — В самое сердце!.. Шастун ноет, вздыхая о каком-то поражении. Хотя, какое тут поражение, если на коньках бездомный такой же нелепый. Откуда взяться грации у парня, чьи конечности не отмерзают третий месяц? Да и катаются они уже час, прекращать, что ли? Антон смотрит на Арсения: кажется, тому, наконец-то, комфортно в его компании. Нельзя, наверное, отнимать у него вот такой вот хороший момент слишком рано. Он не для того все мозги матери проел, пока та ему коньки искала, чтобы, ну, сдаться. Если речь об этом бедняге, он, как-то, вообще сдаваться не собирается. — Звёзды сегодня такие красивые… — Ой, да завались, — он снова краснеет. Не ушла любовь, кажется.***
— Ну что, работничек, теперь-то ты быстро на обратный билет соберёшь, — Антон не отступался. Прямо никогда. Однажды, наверное, на какое-нибудь арсовское «Сегодня тепло», вкинет: «Когда в Омск?». Хотя, почему «когда-нибудь»?.. Это вчера было. — Да зачем мне домой теперь? Сниму квартиру с зарплаты, и нормально. Антон очень старался устроить Арсения на работу. Шёл уже март, и дело, наконец, сдвинулось: в местную «Ленту» потребовался уборщик. Кассиром бездомного бы не взяли, но первая работа может быть и такой. Кто-то ведь должен. — Арс, не глупи, что тебе здесь делать? — Я с родителями год не общался, мне обратно нельзя, — у него на голове какая-то косынка, потому что он, типа, в образ вживается. А ещё он натирает пол, время-то рабочее. — Что у тебя за звери там, что ты так боишься? — Антон ждёт Арсения, чтобы пройти с ним мимо кассы к выходу — у него нет покупок и ему стрёмно идти одному. — Я не боюсь, мне стыдно. — Тебе почти тридцатка! Ты ж просто убежал, — ну, так гласила история, — или чего ещё наворотил? Тот, наконец, закончил с полом. Ещё за Шастуном этим тряпкой пройтись пришлось — натащил ему грязи. Теперь они свободны — после закрытия пол будет мыть прошлая уборщица, у неё сегодня последний день. Счастливая. Они идут к арсеньевскому гаражу. — Вот всё, что ты спрашиваешь, оно всё личное. — Да давай, расскажи. Кому, если не мне? — Да ты первым мне рёбра попереломаешь. — Ты посильнее будешь, — Антон отмахнулся, плюхнулся рядом — на картонку. Нагло привалился к плечу, устроив на том подбородок. — Что там за секрет такой, что ты из-за него бомжевать готов? — Мои родители не одобряют некоторые аспекты моей жизни. Конкретнее не буду. — Актёрство они не одобряют, это я слышал уже. Антон даёт Арсу свой телефон, чтоб тот посидел в инстаграме. Арсений лайкает собачек. — Если бы только его. Театр и то проще скрывать, их знакомые туда хоть не ходят. — Звучит так, словно кто-то тут танцевал стриптиз и был пойман с поличным… Колись, мамкина подружка решила оторваться, так сказать, а тут ты — свернулся вокруг пилона? — Своих танцев я бы не стеснялся. — Тогда что? Что в тебе не соответствует их взглядам? — Я гей, Антон.***
— Антох, пусти в подъезд. — Увижу лужу в лифте — всех собак на тебя спущу! Арсению было обидно — по лицу заметил. Шастун ничего обидного вроде и не вкладывал, а таким виноватым себя почувствовал. С шутками поспешил опять.***
— Погодка сегодня… — Антон улыбается, глаза жмурит. — Ну кайф же погодка! — Свали. — Ты чё злишься на меня? Позавчера Арсений признался, что он гей, и Антон ничего не ответил. Он хмыкнул, лайкнул фотографию, над которой остановился палец Арсения, и завис. Ему же никто в таком раньше не признавался, он и сам никому не признавался, так что, откуда ему знать, что Арс хотел услышать? Типа, Арсений ждал, что Антон отпрыгнет от него? Разозлится на него? Или Арсений ждал какой-то поддержки? Если Арсений ждал понимания, то Антон его понимает. Со своей ориентацией он разобрался ещё лет в шестнадцать. Правда в том, что Шастун других геев и не знал никогда. Ну, то есть, он переписывался с несколькими в интернете, и на первом курсе у него была подружка би, — она отчислилась на втором, счастливая, — но это не какое-то близкое общение. А теперь был Арсений. Арсений, который сбежал за несколько тысяч километров от своей семьи, потому что он гей. И Антон не знает, что в такой ситуации хочет услышать человек. Потому что он сам не хотел бы слышать ничего. Поэтому позавчера Антон ничего не ответил. Сегодня он льнёт к Арсу. Арсений тоже высокий, классно сопеть ему в шею.***
Антон и не представлял, что по-настоящему захочет отношений. Ну какие Антону отношения? Он за десять минут, двадцать — максимум, между парами едва успевает сменить аудиторию, на людей вокруг даже не смотрит — если сумеет на седьмой со второго подняться быстрее обычного, то получится даже в туалет сгонять, там рядом. Благо, ноги длинные. Вот и выходит, что единственный шанс на людей глянуть — когда он останавливается передохнуть на третьем. Или в ожидании свободного писсуара, но там парни пялиться глаза в глаза не любят, а без этого Шастун не умеет. Последний раз шанс с кем-то серьёзно зависнуть был, кажется, только на первом курсе — на посвящении рядом тёрся третьекурсник из совета обучающихся, и Антон пару раз локтем задел его плечо. Ближе некуда. А сейчас был Арсений. Арсений бездомный. Да, теперь у него есть работа, и через три недели тот даже сможет снять комнату, если Антон пообещает его кормить, но каковы вообще гарантии? Шастун так мало думает про гарантии. Арсений ведь весёлый — Антон любит смеяться, Арсений много говорит, но говорит интересно — Антон любит слушать, а ещё Арсений «вот такусенький» и его классно обнимать — Антон любит обниматься. А ещё Арсению нравятся парни, поэтому раз в жизни Антон позволяет себе взглянуть на кого-то иначе. Антону нравится мысль, что они могли бы встречаться. И эта мысль застревает в его голове. С шестнадцати лет он никогда не позволял себе думать о ком-то в таком плане, это ж больно — знать, что шансов всё равно нет, а сейчас вот этому Арсению, который шебутной, неожиданный и очень в его вкусе, нравятся парни! Но нравится ли Арсению вообще Антон? — Кстати, Арс, я гей. Арсений дуется, а Антон почему-то больше не просит его вернуться к родителям.***
Наверное, их отношения вполне доверительные. Настолько доверительные, насколько доверительными могут быть отношения бездомного и чувака с собакой. Поэтому Антон доверяет Арсению свои чувства. — Арс, думаю, ты мне нравишься?.. — признаваться он решил быстро. Как-то и смысла не было это скрывать, от Арсения он всё равно ничего не ждал. То есть, взаимность всегда приятна, конечно, но Шастун же понимает — даже если они знакомы несколько месяцев, Арсению их может быть недостаточно. Не то чтобы Антон основательно обдумывал свои чувства, они просто появились — в один момент и без особых причин. Арсений засмеялся. Натурально заржал. Ну её, эту первую любовь. — Ржачно, да? В покатуху! — Антон свалился рядом, угрюмо прокручивая на пальцах кольца. Вот на него он никогда не обижался, а сейчас захотелось. Уйти бы куда, но если он Майора звать начнёт — голос позорно дрогнет, а без Майора нельзя — отец без пса не пустит. Кажется, Антон чего-то всё-таки ждал — ждал, что Арсений не рассмеётся. — Нравлюсь! — Арс продолжал хохотать, утыкаясь в сложенные ладони. Глаза начинали слезиться, и, вообще-то, он понимал, что со стороны Антона это выглядит как натуральное высмеивание его чувств, но Арсений просто помнил, что фактического места жительства у него так и нет, он всё тот же бомж. Арсений вот такого себя не любил, и Антону не стоило тоже. Приходить Антон не перестаёт, даже если ему обидно.***
— Я подкат придумал! — А я точно хочу его услышать? — Ты такая булочка, — Антон вздыхает влюблённо. Арсений красноречиво молчит для приличия. — Ты меня видел вообще, Антох? Я грязный, от меня смердит, я вчера в луже валялся! — Да нормально, не поваляешь — не поешь, — сегодня Арсений снова смеётся. Не так уж и важно, правда ли ему смешно. Антону он всё ещё нравится.***
— Потянемся! — протягивает Арсений. — Ох, как хорошо потянулись! — заканчивает он хрипло, закашлявшись. — Асфальт холодный, вставай давай. Шёл четвёртый месяц их общения. Антону по-настоящему двадцать один, Арсению двадцать девять, и у них тут огромный слон в комнате. Очевидно, чувства Антона никуда не ушли. И почти уже не бездомный Арсений о них знает. Арсений не собирается рассказывать Антону, что очень даже разделяет его эти чувства. С самого начала разделял. — Я принёс тебе поесть перед сменой. Арсению не за что себя винить. Он всё ещё живёт на улице! И прямо сейчас он хочет, чтобы Антон узнал его другим. Ну, то есть, не бездомным, понятное дело, но это же не всё. За все четыре месяца нельзя сказать, что они общались так уж много. Зимой они не встречались каждый день, там схема простая была: Антон выходит с собакой, значит сегодня они разговаривают. Потом Арсений нашёл работу, и работал он много. И закономерным становится вопрос: так ли Антону будет нравиться Арсений, от которого никуда не деться? — Посмотрите на него. Взрослый мужик, на полном серьёзе, лицо кирпичом. — Думы думаю. С другой стороны, даже Арсению понятно, что они как-то слишком близки. Он правда старался держать дистанцию, но Шастун такой прилипчивый. И он реально помог ему пережить эти четыре месяца. Поэтому Арсений не противится, когда Антон его, такого противного, обнимает, вообще-то, Попов не без удовольствия обвивает его руками вокруг шеи и мнётся, стоя на носочках — он до сих пор не знает, почему они вообще начали так делать. А ещё он сам часто трогает его руки, просто проводит пальцами, почти невесомо. И он больше не может у него выигрывать, потому что Арсений вообще никогда не умел радоваться, если грустили его любимые люди. Да, Арсений влип. Наверное, Антон всё понимает. И ждёт. — По квартире вопросы какие-то возникли? — Нет, всё в порядке, завтра заезжаю. — До сих пор помню, каким бездомным ты был в январе!***
Кажется, что с тех пор, как Антон признался ему, всё идёт слишком быстро. Арсений вообще не помнит те полтора месяца, что он проработал уборщиком. Были глупые подкаты, была работа и было подставленное правое шастуновское плечо — наверное, оно уже и не шастуновское вовсе. Он просто был обычным таким бомжом, делал вид, что никогда не ночевал на улице, и разговаривал с Антоном, а теперь у него есть квартира. Маленькая студия, минимум удобств. И гори они синим пламенем эти актёрские училища, потому что так подлизываться к хозяйке может только актёр. Бог с ней, с квартирой, потому что Антон тоже всё ещё есть. И Антон просто живёт эту жизнь. Тогда Арсений рассмеялся, но сейчас вот не хочется, потому что он достал самого себя. Теперь Антон треплет его волосы — всегда чистые, хватает поперёк талии — там больше нет синяков, валится на него со спины — и Арсений даже не шатается, потому что он наконец-то может есть и спать каждый день, и теперь у него есть силы. А они точно не встречаются, потому что Арсений уже не уверен?.. Так незаметно он вписал в их рутину столько касаний. И как же Арсению всё это нравится, хотя он так и не решается сказать, что, как бы, готов ответить на его эти чувства. Они о них вообще не говорят, на самом деле. Арсений знает, что теперь шаг за ним. Антон ведь уважает его комфорт, он не станет поднимать тему со своими симпатиями, потому что это неловко. Антону неловко за свои чувства. Но Арсений всё равно уже готов пойти на встречу: он больше не бесполезно прожигает свою жизнь возле бака, где догорают дизайнерские футболки. — Ты мне нравишься, Тох. — Мне надо рассмеяться? Наверное, ему перепадёт поцелуй.