васильки

− Алексей! − юное воплощение идет по пыльной проселочной дороге и оглядывается по сторонам. − Это уже не смешно, хватит прятаться! Ответом ему служит стрекот кузнечиков да шелест золотистых колосьев на ветру. Александр ругается себе под нос и переступает с ноги на ногу на жгучей от полуденного солнца земле. − Как достали твои испытания, сил нет, − младший Брагинский выдыхает и осматривает все вторым зрением, позволяющим увидеть скрытое. В нем все гораздо темнее, и краски насыщеннее в несколько раз. Вглубь поля уводит еле заметный поблескивающий след, ясное дело, оставленный специально. Александр морщится, когда босые ступни колют обломанные стебли пшеницы. На небе цвета индиго серебром выделяется знакомый силуэт. Запомнив его расположение, воплощение с облегчением возвращается к реальному миру и быстрее шагает к назначенному месту. В руках брата он видит венок, сплетенный из солнечного света и морской синевы, а точнее из колосьев и васильков. − К твоим глазам должно подойти, − Алексей еле заметно улыбается и венчает голову Александра своим творением. − Что ж, спасибо, − тот проводит кончиками пальцев по боковой стороне. − Алексей, ты говорил, что мне осталось изучить последнюю истину, но все тянешь и тянешь время. Словно боишься чего-то. Старший брат разводит руками. − Ты угадал. Я и правда боюсь. Боюсь, что ты еще не готов. Или же готов, но не выдержишь бремени знания. − Я справлюсь, − немного заносчиво говорит младший. − Ты не веришь в меня? − В том-то и проблема, что верю. И, зная тебя, могу предположить самые жуткие последствия, − Алексей выглядит действительно встревоженным. − Глупости, − Александр отмахивается от тревоги брата, как от назойливой мухи. − Не буду спорить, так как это бесполезно, − старший качает головой. − Ну, слушай. Ты знаком с истиной Крови и истиной Смерти. Они и вдвоем весьма сильны, но без третьей нельзя стать полноценным магом. Она совмещает в себе две предыдущие и называется Любовь. Некоторое время Александр молчит. Потом хрипло вопрошает: − Ты серьезно? − Вполне, − Алексей хмыкает. − Все еще хочешь ее познать? − Я не отступлюсь, − упрямо заявляет юное воплощение. − Что нужно сделать? Старший брат не отвечает, глядя на стремительно темнеющий горизонт и наливающиеся свинцом тучи. Затем медленно, как бы нехотя отвечает: − О, немногое. Но этого будет достаточно, чтобы никогда более не стать прежним и окончательно распрощаться с детством. − Я и так не ребенок, — возражает Александр, но не особенно верит в свои слова. Да, внешне он похож на взрослого смертного, однако на деле он все еще цепляется за милые сердцу вещи и детали, которые дают ощущение защищенности и уюта. А про брата и говорить не стоит. − Последнее испытание разрушит твою душу до основания и создаст из обломков новое существо. Ты точно этого хочешь? − глаза Алексея странно блестят. Уж не от слез ли? − Точно, − у Александра начинают дрожать руки. Ему впервые за долгое время страшно, но он старается это скрыть. − Твое желание − закон, − на мгновение лицо старшего искажает гримаса боли. Жара сгущается, давит на плечи, набивается шершавой вязкостью в легкие. Младшему трудно дышать, и он облизывает пересохшие потрескавшиеся губы. − Ну что ты медлишь? Давай же, − едва ли не рычит Александр, и раздается раскат грома. Алексей кладет руки ему на плечи и сокращает расстояние между ними до минимума. − Прах к праху, сердце к сердцу, да благословит нас изначальная ночь, − шепчет он и целует брата в искусанные губы. Зрачки заливают темнотой синюю радужку, и ее затягивает алая дымка. Александр замирает, ослепленный молнией, принесшей вспышку ни с чем не сравнимой боли. Алексей не отстраняется, напротив, углубляет поцелуй, забирается шершавыми ладонями под рубаху младшего и оглаживает поджарый живот. − Ты никогда больше не сможешь любить меня, − почти ласково молвит Алексей, вытирая струйку крови, хлынувшую у брата из носа. − Это − своеобразная плата. В тяжелом угрожающем небе Александр видит картинки возможности будущего, и оно полно бездыханных тел. Одно из них, насаженное на штык, принадлежит… Александр кричит во весь голос, он не хочет верить магическим видениям, но грязно-красное 1917 еще долго горит на периферии сознания, хоть потом и исчезает, оставив горькое послевкусие. Алексей виновато улыбается и отдаляется, хоть и стоит на месте. Желтизна пшеничного поля, ярость грозы, запах трав и колкость венка − все растворяется без следа. И теплота объятий брата тоже. Александр сидит на постели и злобно затягивается приевшимся Беломором. На дворе тысяча девятьсот восемьдесят пятый. За окном мерзкий холодный ноябрь, который, кажется, умудрился пролезть в самую душу и наполнить ее сыростью и безнадегой. В каком-то странном порыве Брагинский вскакивает и хватает с полки старый-старый том Божественной Комедии. На сто шестьдесят шестой странице синей вспышкой замер сухой василек. Александр перекладывает его себе на ладонь, и ему чудится, что лепестки чуть теплые.