Бабочка

Атле пятнадцать. Она — вытянувшийся, голенастый подросток. У нее большие ладони с потрескавшейся от холода кожей, красные блики в льдистых глазах и острые уши, спрятанные под серыми, вылинявшими под жестким северным солнцем, волосами. И она искренне не понимает зачем ее ровесницы, еще вчера баюкавшие тряпичных кукол, теперь мажут брови углем, а губы — гусиным жиром, из-за чего они становятся блестящими, как вывалившиеся из оленьего брюха потроха. Девицы упрашивают своих отцов, уезжающих на ярмарку в Солитьюд, привезти им ярких, не теряющих цвета от времени, дорогих тканей, крашенных алхимическими отварами. И стеклянных бусин, переливающихся как радужные блики на воде после дождя. Хотят быть красивыми, — говорит мама, вертящая в руках золотой гребень с коричневато-рыжими, блестящими на солнце камнями, и прячет кривую усмешку. Атла смотрит на бабочку, сидящую на цветах медуницы. У нее ярко-желтые крылышки с черно-золотым узором и красными крапинками. Они хотят быть похожи на бабочку, — думает Атла. — Но разве моль станет красивой, если на ее серые крылья капнуть краской? Атле двадцать пять. Ровесницы, вчера щипавшие свои щеки, чтоб вызвать яркий румянец, и вплетавшие в волосы полевые цветы, нянчат уже не первого ребенка. Они полнотелы, как и положено хорошей северной женщине. Их волосы, убранные в тяжелые косы — золотая корона. А у Атлы узкие ладони, исколотые колючими травами, прищур холодных бирюзовых глаз и разноцветные, как будто радужные, бусины в серых, как печная зола, волосах. И фигура подростка. В их доме вот уже несколько дней живет еще одна женщина, похожая на танцующие в камине языки пламени — хрупкая, тонкая, с гривой волос кровавых. Она не красит губы жиром, и не прикасается к углю. И совсем не похожа на пляшущую над цветами медуницы бабочку. Но она самая красивая для той, что расчесывает ее волосы золотым гребнем с медовыми янтарными слезами. Атле тридцать. У нее тонкие, поджатые губы и коротко остриженные ногти. Маленькая стопа, длинные пальцы с узловатыми суставами и полная сумка зелий на продажу. Несколько капель на котел — и ткань будет выкрашена в красный, желтый или небесно-синий. Чтобы дочери ее ровесниц просили у отцов привезти им отрез на платье из самого Солитьюда. В городе праздник — на площади играет музыка, выступают барды из Коллегии. Атла замирает, будто бы натолкнувшись на невидимую стену. Смотрит жадно. Туда, где среди танцующих циркачей, бьется в пламени бабочка. У нее желтые крылья из летящей, тонкой ткани. С черно-золотыми узорами и в красную крапинку. У бабочки черные волосы с вплетенными в них колокольчиками и звенящие браслеты, обхватывающие тонкие запястья. И полукровке кажется, что воздух рядом с ней должен пахнуть медуницей. Каркающий смешок разрушает хрупкую иллюзию. Мать забирает сумку и пихает в руки тугой кошелек, кивая на танцовщицу. Но Атле кажется, что предложить ей золото будет кощунством. Как смять грубыми пальцами яркие крылья. Атла покупает гребень с блестящими камнями, и жалеет лишь о том, что не видела глаза своей иллюзии. А потому могла ошибиться. Будут ли смотреться на черных густых — наверняка не выдерживает ни одна лента — волосах льдисто-голубые камни? Она не смотрит куда идет, рассекая толпу, продвигаясь туда, где в последний раз видела танцующую девушку… Разворачивается, и уходит прочь, сжимая бесполезную драгоценную игрушку в ставших непослушными пальцах. Бабочка с желто-золотыми крыльями не видит ее. Она хохочет, запрокинув назад голову, а на ее смуглом бедре покоится чужая рука. На улицах их много — выползших на свет как моль ночная на пламя свечи. Атла берет за руку ту, что чернотой волос и смуглой кожей похожа, вкладывает в ее ладонь гребень. За такой двоих можно купить, но ей не очень жалко. Все равно бы бросила в болото. Девица запрокидывает назад голову и хохочет несмешной шутке, позволяет тискать мягкие бедра. От ее кожи пахнет медуницей, но Атла, кажется, ненавидит этот запах. Она прикусывает мочку уха куртизанки, запускает руки в вырез платья, лаская гибкое и стройное тело. Атла хочет намотать на руку ночную гриву и увидеть слезы в синих глазах, но вместо этого перебирает тугие кудри, прикасаясь к ним губами. Она не виновата. Атле тридцать. Она просыпается как и всегда, на рассвете, когда первые лучи выбившиеся из-за горизонта падают на золотисто-смуглое плечо. Девчонка морщит нос и закрывает лицо одеялом, стараясь урвать еще несколько мгновений сна. Атла наклоняется к ней, вдыхая запах медуницы и чего-то еще, острого, как данмерские специи. Бросает на постель несколько монет, вдогонку к плате той, что в волосах полночных заблудилась золотистыми зубчиками, и, тихо одеваясь, выходит. Моль не станет красивой, даже если на крылышки ей капнуть краской.