Узы

-…я люблю тебя, Брендон. Ты — единственный, кто у меня есть. Неужели ты меня не любишь?.. Стакан падает на столешницу, превращаясь в стеклянный хлам. Брендон сжимает бессильную ладонь в кулак и бьёт рядом — раз, два, десяток раз — не открывая глаз и мечтая оглохнуть. Последняя встреча с Сисси выжала из него всё — от воли до надежды. Он не выдержит повторения. — Если ты хоть немного человек, — голос сестры ломается, — ответь уже на чёртов телефон! Сообщение обрывается гудком. Брендон, пошатываясь, плетётся в ванную. Двадцать минут до начала работы. *** Её приезд, как всегда, катастрофа. Сисси врывается в его жизнь без спроса, без разрешения, сметает всё, что он построил после их расставания, и не раскаивается. Вечером она надолго занимает ванную, слушает две любимые пластинки и пьёт белое вино вместо чая. Брендон хочет выставить её, вышвырнуть за порог и бросить вслед единственную (полупустую) сумку с вещами. Хочет, чтобы она исчезла. Ловит каждый её вдох. Каждое движение (кончиком пальца вдоль ножки бокала, плечом чуть назад, с улыбкой, носком — по краю журнального столика, едва не сбивая коробку пиццы на пол); любое движение становится почти смертельным. Как петля под горлом, как лезвие напротив груди. — Скажи, я красивая? В его старой футболке, длинных тёплых носках и только нижней части кружевного комплекта. Она — его личная Афродита. — Красота не имеет значения, когда речь идёт о серьёзных отношениях, — отвечает Брендон, наливая себе ещё. — Когда речь, — копирует она его голос, — о мужчинах, только красота и важна. Им, кроме «талантов», конечно, больше ничего и не нужно. — По-твоему, и я такой? — Ты вообще в любовь не веришь, — Сисси берёт последний кусок пиццы. Брендон видит край её улыбки, прежде чем взгляд падает на полоску голой кожи на спине. Пальцы дрожат, пуская рябь в бокале. — Если тебе попадались идиоты, не нужно думать, что нормальных мужчин нет. Когда-нибудь… — горло сдавливает, осознание подобно шторму. Брендон моргает, сгоняя боль, и проглатывает горечь. — Когда-нибудь это изменится. Найдётся… кто-то. Она придвигается ближе, пахнущая его шампунем и сонная после вина. Он видит мурашки на её бёдрах и тянется к пледу, желая укрыть её голые ноги. Укрыть её всю, спрятать от своих же глаз, чтобы потом, когда она снова упорхнёт от него в новый город (и в новую жизнь), было меньше воспоминаний. Меньше поводов ненавидеть себя и не брать трубку. Пластинка заканчивается, щёлкает поднятая игла. — Брендон, — зовёт Сисси в наступившей тишине. Он поворачивает голову и замирает в сантиметрах от её лица. Смутно знакомый взгляд (та же девочка, которая боялась спать одна в грозу), кончик носа, приоткрытые губы. Он сжимает челюсти, ощущая боль. — Можешь обнять меня? Брендон колеблется несколько секунд и сдаётся. Поднимает руку, позволяя Сисси вжаться в него, лечь щекой на его грудь. Поправляет плед на её плечах и осторожно обнимает. В полусне беглянка снова мурлыкает любимые строчки. Брендон, опустив затылок на спинку дивана и закрыв глаза, одними губами повторяет за ней. — «…хочу проснуться в городе, который никогда не спит». *** После того, как он вышвырнул Сисси из кровати, а потом чуть не придушил после эпизода с ванной, Брендон не думал, что она отважится повторить. Сестра осторожно приоткрывает дверь в спальню, стоит на пороге почти вечность и, пока Брендон пытается дышать спокойно, проскальзывает под одеяло. Снова запах его шампуня, снова холодные ноги и руки. Он хочет сделать вид, что спит (едва ли хватит сил снова причинить ей боль отказом), но Сисси прижимается к нему всем телом сзади. Брендон чувствует её колени и бёдра вплотную к его, изгиб выше, край футболки на пояснице, её грудь напротив лопаток и губы, почти касающиеся плеча. Дыхание мягкими влажными мазками ложится на кожу. Сисси медленно ведёт холодной ладонью по его боку, чтобы обнять. Хочется схватить её, дёрнуть и поджать под себя, навалиться, сжать запястья над головой, утопить в подушках, швырнуть в сторону всё, что мешает, сделать с ней то, что делал с сотней других и- нет! Брендон жмурится до белых пятен под веками. Хочется другого. Только с ней. Схватить её руку, чтобы услышать тихий смех, перевернуть их, оказаться сверху. Провести губами от шеи до запястья и поцеловать каждый палец на её маленькой ладони. Не срывать одежду, как с другими, нет — согреть собой, укрыть от неспящего города и всех тех, кто заставляет её ненавидеть себя. Пообещать всегда быть рядом. С ней хочется вытравить животное из себя, стать тем, кому она может довериться. И только потом, спустя время, успокоив бурю в теле и разуме, поняв, что Сисси тоже хочет этого, тогда, быть может, они могли бы сделать то… — Зачем ты пришла, — голос выцвел до серого, без эмоций и желаний. — Только не кричи, пожалуйста, и не прогоняй меня, — просит она, прижимаясь крепче. Целует вдоль позвоночника и обнимает уже двумя руками, словно в самом деле могла бы удержать, пожелай он освободиться. — Ты нужен мне, Брендон. Хотя бы сегодня дай мне побыть с тобой. Большего не прошу. Он хотел бы, чтобы она попросила большее. Ещё мгновение, и он сам начнёт умолять. Брендон стискивает зубы и запрещает себе думать обо всём, что хоть немного близко к сестре и её хрупкому телу. Ночь проходит в душном мареве желаний и запретов. *** Самолёт отправляется через двадцать минут, и Сисси не перестаёт оглядываться, пока не скрывается за поворотом, куда указывает работник аэропорта. Её сумка пополнилась двумя-тремя вещами, ещё Брендон подбросил ей сборник любовных рассказов накануне (мудаки бывают везде, даже у Остин, намёк понятен?), и сестра точно забирала тёплые носки из сушилки утром. Сисси отправлялась в новый город (и новую жизнь), оставляя Нью-Йорк и Брендона позади. Миранда, подруга и бывшая коллега, солирующая в ресторанах Рима, пригласила её в летний дом на месяц-другой. Брендон отпустил, зная, что не переживёт, если там Сисси полюбит снова. Узкие улочки, солнце, барбекю с толпой знакомых по выходным. Там, наверняка, будет тепло. Сисси загорит, волосы станут светлее и мягче, а улыбка, возможно, будет мелькать не так редко. Он будет ждать. Ловить на улице знакомую походку, вглядываться в лица новых женщин и искать в глазах ту девочку, боящуюся спать в грозу одной. Будет любить (коротко, ярко) за светлые волосы, мурашки на бёдрах, запах его же шампуня. В конце концов, за голос — хотя ни у одной нет такого, который бы честно признавался, что хочет быть частью этого города, который произносил бы его имя (звонко, с надрывом), который мерещился бы ему в полусне. Он будет целовать смутно похожие губы, гладить вдоль спины, говорить о том, что они красивы (это не ложь, просто образ под веками лучше любой из них). Позволит животному брать своё, пока может. Он будет ждать до нового звонка. До новой катастрофы встречи.