Тихая гавань

Портсмут, Англия, 1803 год

Зыбкий мир с Францией длился уже год, и для морского офицера в запасе это означало две вещи: половинное жалование и утомительное безделье. Корабли сонно качались на приколе, моряки болтались по суше в поисках работы, но каждый флотский надеялся, что рано или поздно Бонапарт обратит свое внимание на север, — тогда над морем вновь взмоют флаги и запахнет порохом британских пушек. Руки мерзли. Еще немного и Рождество, хорошо еще, что снег не выпал, — шинель уже месяц как заложена у ростовщика. В той же лавке молодой лейтенант только что оставил последнее, и «Увы, мистер Хорнблауер, в мирное время спрос на флотские шпаги невелик…» — карман оттягивали всего пятнадцать шиллингов. Запахнув покрепче китель, уткнувшись носом в воротник, Горацио Хорнблауер спасался бегством вниз по улочке серого Портсмута. Ноги несли быстро, хотя в груди давило, как если бы его заставили проглотить полноразмерный становый якорь. — Смотрите, куда идете! Хорблауер походя обернулся, примиряюще возвел ладонь — меньше всего сейчас хотелось выводить политесы: — Прошу прощения, сэр. — Сэр? — на этот раз голос показался чертовски знакомым. Он вгляделся в прохожего и на секунду оробел: да быть не может! Уильям! Уильям Буш! Чертовы двууголки! Уильям споро перехватил саквояж в левую руку и рванул навстречу, протягивая ладонь: — Сэр! — в серых глазах товарища плескалась такая радость, словно встреча двух морских офицеров в портовом городке могла сойти за уникальный случай. Горацио спохватился: — Мистер Буш! Рад вас видеть! — и крепко сжал предложенную руку. На языке даже вертелось неловкое: «я по вам скучал», но увы, это было бы весьма неуместным. Горячая ладонь обожгла околевшие пальцы, и все неурядицы внезапно превратились в пустяк. — И я рад вам, сэр! — Уильям разулыбался. — Не нужно звать меня сэром! Видете? Без эполета. — Но вы же капитан «Возмездия»! — Был. Теперь, в мирное время, я снова простой лейтенант. — Проклятие… — Уильям чуть напряг подбородок. Он всегда так делал, когда бывал раздосадован. — Более того, лейтенант без корабля. — Проговорил Хорнблауер уже тише, и сожалением глянул на приятеля исподлобья. Губы лейтенанта Буша сжались в нить. Он понимающе кивнул, так же тихо согласился: — Понимаю. Я тоже. Оба задумчиво порассматривали друг друга: Горацио совсем не изменился, — все те же вьюны коричневых волос, выразительные глаза, выделяющиеся на фоне раскрасневшихся щек. Разве только немного осунулся. И Уильям, — с глубокими складками у рта, строгим длинным носом и паутиной морщинок под нижними веками. — Сейчас холодно, где ваша шинель? — спросил Буш и вновь оглядел приятеля с ног до головы. Неудобный вопрос ударил по гордости, но Хорнблауер только поежился и постарался улыбнуться как можно шире: — Давайте зайдем ко мне, там и поговорим? *** Когда они вошли в дом, лестница уже скрипела от торопливых шагов. Буш увидел поспешно спускающуюся женщину, будто та только и ждала их появления: — О… Это вы! — мадам улыбалась как перед переговорами с неприятелем. Напряженный выдох Горацио также не ускользнул от внимания, но молодой офицер мгновенно подобрался и изящно повел рукой: — Лейтенант Буш. Миссис Мейсон, хозяйка дома. Мистер Буш сегодня будет моим гостем. Она спустилась еще на ступень, подбоченилась и проговорила сверху вниз, осаживая: — Вы очень гостеприимны, мистер Хорнблауер… — улыбка окончательно испарилась с ее лица, — …для человека задерживающего плату… — Я не против заплатить вперед, мадам, — Буш крутанул в руках бикорн на манер мушкета, через запястье. Миссис Мейсон поиграла печами, и хмыкнула: — За постель шиллинг. За меньшее я не могу стирать простыни, да еще и с мылом. Уильям нащупал в кармане подходящую монету и протянул женщине. Мадам повертела ее в пальцах, и припрятав ее в кулаке, вздрогнула — хлопнула входная дверь. В лестничную влетела девушка, такая же рыжая и кудрявая, как и хозяйка. Щеки разогряченно пылали, она дышала так, будто секунду назад бежала со всех ног. Появилась, застыла, нервно пожимая краешек старенькой накидки, и уставилась на Горацио огромными светлыми глазами. Миссис строго глянула в ее сторону, и на пол-тона тише процедила: — И мистер Хорнблауер остается нам должен еще пятнадцать шиллингов… Молодой лейтенант приветственно улыбнулся мисс Мейсон и перевел взгляд на миссис Мейсон. Уже приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но девушка вскинула руками и перебила: — Прости, мама, я забыла, но мистер Хорнблауер дал мне утром пол-кроны. Деньги в моей комнате... — Ты — как твой отец. Витаешь в облаках, и посмотри куда это его привело… — хозяйка развернулась к Горацио. — Оплату требую к концу недели. — А после проплыла к Бушу, чуть коснулась плеча и проговорила уже ласковей, — сюда, пойдемте. Уильям вопросительно обернулся на товарища, и получил в ответ кивок: — Я сейчас поднимусь… — и Хорнблауер устремился в противоположном направлении, в хозяйские комнаты, вслед исчезающей в них девушке . Миссис Мейсон тихо фыркнула: — Молодой, красивый, кудри, эполет… Сама когда-то вышла замуж за ее отца, но простите, мистер Буш, вы, флотские, женщин можете сделать только беременными и несчастными. *** Буш шел за недовольной дамой, и сам чувствовал напряжение. Тот взгляд, которым смотрела на Хорнблаура юная мисс, показался ему до отвращения похожим на свой собственный: смесь восторга и скрытой печали. Не дай бог Горацио заметит. Оставалось уповать только на то, что Хорнблауер плохо читает намеки — ему все нужно доносить в лоб. Молодой офицер, красивый, получивший капитана в двадцать семь, раньше чем кто-либо из знакомых, не мог не влюблять в себя девушек. Но ужасу Буша не было предела, когда он понял, что каждый месяц, приезжая в Портсмуд за жалованием, высматривает в толпе его. Нет, он не искал намеренно — так ему казалось. Просто шел и поглядывал по сторонам, мол, если будет угодно судьбе, они рано или поздно встретятся. А по вечерам сидел в каком-нибудь питейном заведении и скрывал улыбку за кружкой грога или стаканом пива, вспоминая как без пяти минут капитан разбивал грудью струю морской воды на верхней палубе, весело хохоча и мотая темными мокрыми кудрями, почти пританцовывал. Ночами же Уильяму снилось иное. Длинные бледные ноги, ягодицы, спина, и как на ней крыльями расходились лопатки, перекатывались мышцы, как на коже отблескивали капли то ли воды, то ли пота, и когда Горацио закидывал голову глубоко вперед, на шее ростром выдавался позвонок. По ночам он хотел Хорнблауера как иные хотят женщин, а по утрам одергивал себя и надеялся, что эти иллюзии — очередное временное помутнение: рано или поздно пройдет. Сны снами, но его симпатия не должна внешне выходить за пределы общественной нравственности. Горацио всегда отличался высоким отношением к морали, и казалось, что, несмотря на кажущуюся открытость, из всей палитры ему доступно одно лишь чувство долга. Возможно, узнай Хорнблауер, о симпатии, он бы даже не стал насмехаться, но для Буша не было ничего хуже снисходительности. Уж лучше упасть от пули лягушатника или испанца, чем от сочувственного взгляда. — Располагайтесь, — Миссис Мейсон толкнула дверь. — Ваша постель, получается, правая. — Благодарю, мадам, — кивнул Буш и шагнул внутрь. Небольшая комната на две кровати. Уильям отстраненно порассматривал вещи Горацио: небрежно брошенная блуза, пара книг, какие-то бумаги. Ничто не дрогнуло в груди от мысли, что сегодняшнюю ночь они проведут наедине, — фантазии, «иллюзии» — как называл их Буш, определенно не имели ничего общего с реальностью. Более того, доходный дом, по своей сути — тот же шлюп. Он поставил саквояж на стул. Зачем-то щелкнул замком, словно и вправду собирался раскладывать... Но Уильям не планировал проводить в Портсмуте дольше нескольких дней. Вздохнул и защелкнул обратно. Сослуживцы, делящие комнату на двоих, — обыденность. Влюбленность мисс Мейсон в Хорнблауера — тоже обыденность. То, что Хорнблауер предпочитает общество хорошенькой женщины — обыденность. Совершенно не о чем волноваться. Indeed. Все ведут себя по уставу. Буш скинул с себя верхнее, положил двууголку поверх одеяла, посмотрел на сапоги: их следовало почистить. Определенно. Желательно прямо сейчас. Подумал, спросить у хозяйки фетра и жира, и заложив руки за спину, развернулся и прочеканил к двери, но осмотрев каждую грань филенки, выкрашенной в белое, — старое покрытие рассохлось и потрескалось, — так и не коснулся ручки. В каждом жесте мисс Мейсон таилось ожидание — кто он такой, чтобы спускаться вниз и тревожить молодых? Пускай спокойно поговорят, объяснятся. А с сапогами позже… Хмыкнул и прошел к оконной раме. Сцепил пальцы. Постоял. Без Хорнблаура делать в комнате было решительно нечего. *** Оказалось, Мария выкупила его шпагу, аккурат несколько минут после ее сдачи. Наверняка углядела, куда он, Хорнблауер, направляется. Заботливая девушка. Лейтенант искренне был ей благодарен, но каждая ее попытка помочь — как констатация его собственной негодности. — Мистер Буш! — когда Хорнблауер вошел, Уильям стоял у окна. — Мистер Буш, прошу прощения. Буш обернулся, бегло оглядел вошедшего, выгнул бровь: — Шпага, мистер Хорнблауер? — Мария… Мисс Мейсон… вернула ее… Послушайте, мистер Буш, — Горацио спешно, почти смущенно, оставил оружие на постели, — были ли у вас планы на сегодняшний вечер? Я имею ввиду, что думал о партии в вист… Но куда важнее — надеялся на встречу с адмиралом Пелью. Не хотите ли вы составить мне компанию? Буш долго смотрел Хорнблауеру в лицо так, как умел только он: с нейтральной полуулыбкой, внимательно, словно читает в его голове мелькающие мысли. Под этим взглядом хотелось ежиться. Уильям чуть раздул крылья длинного англосаксонского носа, а после, словно невзначай, глянул на возвращенную шпагу: — Это, конечно, не мое дело, мистер Хорнблауер, но ваша шинель мне так и не попалась на глаза, и мне кажется… — Горацио. Зовите меня по имени, мистер Буш, тут нет чужих, ей-богу… — сердце екнуло, когда Уильям заговорил, и Хорнблауер и сам не зная, был ли это отчаянный фальш-ренонс*, или же, и в правду, дурацкие условности окончательно встали поперек горла, выпалил первое пришедшее в голову. — …и мне кажется, Горацио… — не моргнув и глазом, Буш принял финт, — …что вист в вашем случае весьма опрометчивый маневр. Хорнблауер дрогнул, при мысли, насколько Уильям превратно истолковал сложившуюся ситуацию: игра определенно не имела ничего общего с его финансовыми затруднениями. Он поджал губы и раздраженно тряхнул головой: — А мне кажется, мистер Буш, что вы не совсем точны в расчетах. Было крайне неловко, — Уильям понял и о шинели, и о шпаге, однако лейтенант себя сдержал — сумел не поддаться краске, разве что мочки немного погорячели. Выдержал острый взгляд, и облегченно выдохнул, когда Буш, смягчился и повел бровью: — Вы тоже зовите меня по имени, Уильямом. С души как камень свалился. Горацио растянул губы в улыбке: все-таки решился предложить панибратство человеку с холодной головой и горячими руками, и это приняли. — Уильям! — как пробный залп: почти в холостую. — Так вы пойдете? Поверьте, я очень недурно играю, но более важным мне представляется встреча с адмиралом. Право, он должен будет меня ждать — не могу же я оставить его без обещанного партнера? — Я неудачлив в картах, Горацио, но с удовольствием выпью вина за счет ведомства, и посмотрю за ходом партии. — Лучше следить за слухами. — Хорнблауер быстро стянул китель, уселся на кровать и принялся развязывать форменный галстук, — я каждый раз надеюсь, что кто-нибудь принесет обнадеживающие вести о Бонни, и при первой же возможности, я бы хотел… Ох! Черт бы его побрал! — пальцы, порывистее чем следовало, дернули застиранную ткань, и она жалобно затрещала. Узел так и не поддался, и лейтенант предпринял новую попытку. — Так вот… При первой же возможности, я бы хотел, чтобы меня выписали и… — осекся, когда понял, что Уильям стоит прямо перед ним. Задрал голову. Спокойные внимательные глаза сосредоточенно следили за пальцами, все еще терзающими шейную ленту: — Мне помочь? Кажется, платок вот-вот порвется… — и голос спокойный, чуть отстраненный, констатирующий, и губа верхняя — совсем тонкая, раза в два тоньше нижней, и… Хорнблауер осознал, что засмотрелся, вздрогнул и тут же вскочил: — Да-да! Конечно! Пожалуйста! То есть, спасибо! В общем… — и замолк. Попытался отыскать взглядом пятый угол, когда Буш деликатным касанием отстранил его пальцы. Чертовы мочки! Какого дьявола? — Вы говорили, что засиделись на суше… — продолжил Уильям, распутывая узел у кадыка. — А… Да. Жду не дождусь, и… — Хорнблауер старался совладать с лицом и мыслями. Смотрел теперь невидящим взглядом поверх макушки. — Хочу корабль, Уильям, и… — шее стало заметно свободней. — Признаться, я так истосковался… Буш чуть отстранился, привычно посмотрел из-за разницы в росте снизу, но так непривычно близко, и грустно улыбнулся: — Я тоже… — опустил взгляд, дернул щекой, отчего глубокая складка у края рта сделалась еще фактурней. И отошел к окну. Хорнблаур, и сам толком не понимая, от чего именно так разнервничался, задумчиво проследил за другом. Жесты Уильяма были как всегда сдержанными, четко выверенными — Буш редко позволял себе эмоции, в отличии от него самого. И подумалось, что он, Горацио, и правда тосковал. И не только по морю. Ему не хватало невозмутимости и спокойствия Буша на фоне бурь, и морских, и житейских. От его присутствия, казалось, все вокруг мигом становится незыблемым. Именно то, что Уильям просто стоял рядом, давало Хорнблауеру опору для прыжка и позволяло не сомневаться в надежности тыла. Почему-то захотелось подойти сзади, положить подбородок на плечо, но мистер Буш, определенно, не поймет… Затишье начинало тяготить. Уильям, шаркнув, развернулся, ободряюще приподнял брови и спросил: — Ну что, мистер Хорнблауер. Во сколько адмирал Пелью ждет вас на партию? *** По вечерним улочкам они шли молча. Горацио впереди, — оно и понятно, шаг, при длине его ног, был почти в полтора раза больше. Буш не показывал, что приходится догонять, одергивал себя, чтобы не срываться в бег, и только завидев окончание пути, окликнул: — Горацио… Погодите… Хорнблауер почти взбежал на первую ступень к парадному входу, но в последнюю секунду помедлил и обернулся. — Погодите, умоляю. Дайте отдышаться... И привести себя в порядок. За вами и по суше тяжело угнаться… — Уильям принялся оправлять все воротники по очереди. — Ей богу, отчего вы не пошли в пехоту? Вам бы в беге не было равных! — Уильям, я… — Да пустое… Так вот… Я вас уверяю, в античные времена у вас бы были толпы почитателей! Благодарю, — Буш кивнул, подтверждая, что закончил со всеми лацканами и стойками. Горацио задумался, а после в привычном темпе взлетел вверх по лестнице. Лакей, завидев офицерский китель, услужливо распахнул дверь. Внутри витали запахи табака, вин и отголоски разговоров. Хорнблауер остановился у входа в зал, пропуская Уильяма вперед, и тряхнув головой, все-таки отозвался: — Мистер Буш... Я вас умоляю. Меня не раз упрекали в тщеславии, и смею вас заверить, что почитатели мне ни к чему… — У вас есть обожательница. Дочь хозяйки. Я видел, как она смотрела на вас… — у Уильяма даже вышло иронически улыбнуться. — Мария? — брови Горацио смешно поползли вверх в неприкрытом удивлении. — Нет… оу… нет, нет… Ерунда! От этих спутанных возгласов и нелепой мимики Буш развеселился: и вправду, Горацио совершенно не умеет читать намеки. Если этот джентльмен настолько слеп, что не видит откровенной девичьей влюбленности, то навряд ли он сумел хоть что-нибудь разглядеть в поведении самого Уильяма. Ему сделалось еще смешнее от мысли, что урони он мистера Хорнблауера на постель, развяжи галстук, именно так… Да если бы Уильям провел языком по его обнаженной груди, то Горацио бы точно также приподнял брови и, хлопая ресницами, спросил, что это нашло на мистера Буша и хорошо ли он себя чувствует. По крайней мере о своих «иллюзиях», грозящих приобрести все большую материальность, он точно может не волноваться. Чтобы не рассмеяться в голос, пришлось отвернуться и сосредоточиться на обстановке — не дай бог Хорнблауер воспримет это на свой счет. Он хоть и упорствует, но тщеславия ему не занимать. Горацио выскользнул вперед, Буш скинул шинель и передал вовремя подсуетившемуся слуге. *** К миссис Мейсон Хорнблауер вернулся разгоряченный вином, удачной игрой и интригующим предложением адмирала появиться завтра на борту флагмана. Лихой настрой не смогли омрачить ни хмельная брань хозяйки, ни расставание с честно выигранными двадцатью пятью шиллингами, которые он отдал тотчас, едва мадам снова заикнулась о деньгах. Только проскальзывающее напряжение Уильяма смущало. Он весь вечер то смеялся открыто и громко, так же искренне, как при их встрече, то делался задумчивым и отстраненным, почти чужим. Что, если дело в предложении адмирала Пелью? Мысль, что ему, возможно, дадут назначение, конечно, радовала Хорнблауера. Да, он определенно хотел в море. Но… Впрочем… Рано еще об этом. Разговор состоится только завтра, и… Буш стоял у окна, вновь вглядываясь в темные крыши, как в волны. — Уильям… — Горацио подошел чуть ближе, чем того, возможно, требуют приличия. — Уильям, послушайте… Предложение адмирала стало для меня в некотором смысле неожиданностью, я не планировал… И, поверьте, я звал вас не для того, чтобы кичиться или… Да, я знаю, меня многие упрекают в карьеризме, но Уильям… Я… Буш развернулся. Тонкие губы растянуты в усталой, скорее даже утомленной улыбке — наигранное веселье. Он размеренно похлопал Хорнблауера по плечу: — Не беспокойтесь. В добавок ко всему вы еще не знаете, чего именно хочет от вас Пелью, так что… — Да. Да… Я имел ввиду, возможно, что… — Горацио попытался подобрать слова, но не смог отыскать ничего подходящего. Цифры всегда слушались его лучше алфавитов. Уильям был близок настолько, что чувствовалось источаемое его телом тепло. Всепонимающие глаза смотрели прямо, и от просматривающейся в них печали Хорнблауеру сделалось горько и почему-то страшно. Словно землю, как палубу, качнуло на крутой волне. Он обхватил лицо Уильяма обеими руками, а тот только крепко смежил веки, сжал губы в линию, будто пережидал боль, но не дернулся, не отстранился, и землю вернуло на место. Горацио наклонился к нему совсем близко и шепнул в висок то, что хотелось выкрикнуть еще при встрече: — Я скучал, Уил… — и пока отвага и безрассудство не оставили, порывисто, в свойственной ему манере — на удачу, ткнулся в плотно сжатые губы своими. В тот же миг испугался до одури, сердце дало кульбит и с грохотом упало где-то в грудной клетке. Горацио отпрянул, судорожно заводил пальцами по собственному лбу, будто пытаясь отереть пот, спутанно заговорил, читая в половицах: — Прости, Уильям, я… Не сочти за оскорбление… На меня что-то нашло, я… Прости… Понимаю, это было излишним, я хотел… — Хотел что? — голос Буша был сиплым. Горацио отступил на шаг, сжал челюсти, вскинул взгляд, ожидая какой угодно реакции, но не той самой вымученной полуулыбки. Чуть не упал, споткнувшись о ножку стула, когда отступил еще, но Уильям подхватил за локоть. Придержал. Отодвинул ногой злосчастный стул и обнял ошарашенного друга за плечи. Провел ладонью по волосам, глубоко втянул в себя воздух и так же шепотом произнес: — Я тоже скучал, Горацио. Я тоже…