Месть

      Раньше Трехпалый носил другое имя и, по сути, был совершено другим человеком. Раньше и мир, в котором ему доводилось жить, казался другим; не таким мрачным. Теперь все стало на свои места и в мире, в котором все так скоротечно стало чуть больше… всего!       Мариус Кромар. Редкий, даже по меркам людей, злодей и мерзавец. Самонадеянный, жестокий, человек без намека на моральные принципы. Такого лучше держать на цепи в каком-нибудь подземелье, но нет, он свободно разгуливает по улицам города и совращает наивную молодежь. В питейных Старого города и портовых кабаках поговаривали, что Мариус знается с влиятельными людьми и что по этой причине неприкасаемый. Насмешили.       Ночью все кошки серые. А Мариус Кромар ни царь и уж точно не бог. Таким людям место в самом сердце преисподней, а не на балах и званых вечерах Нового города. Арбалетный болт уже занял свое место в желобе, оставалось только прицелиться и выстрелить.       Там, внизу, послышались голоса и скрип несмазанных петель. С крыши задний двор питейной просматривался отлично. Свет фонаря рассеивал тьму, давая значительные преимущества для стрелка. А вот и он, знаменитый прожигатель жизни, проводивший дни и ночи напролет в кутежах. Негодяй, для которого цена человеческой жизни – грош. Прижимая к себе девицу, одну из тех, что кормятся за счет раздвинутых ног, Мариус поскользнувшись едва не свалился в жидкую грязь.       Набрать в грудь побольше воздуха и медленно выдохнуть. Щелчок. Натужный вой тетивы. Пора убираться. На ходу зачехлив арбалет, Трехпалый спустился по покатой черепичной крыше. Десять шагов по краю и вот можно перебраться на крышу соседнего здания. Там дальше есть лестница, но он почему-то туда не побежал, нырнул в окошко чердачного помещения. Мариус Кромар обзавелся десятью дюймами арбалетного болта в основании черепа и теперь никому уже не навредит. А ему, Трехпалому, лучше на время залечь на дно.       Со смертью одного подонка мир не стал лучезарней. Стража на улицах все так же взимала так называемую дань с торгашей, попрошаек и представительниц древнейшей профессии. На улицах по-прежнему орудовали своры малолетних воришек. А многочисленные банды выстраивали дерзкие планы по ограблению входящих в порт судов или усадеб богатеньких бюргеров.       – А вы слышали, – кудахтала толстая матрона, перебирая в корзине свеклу. – Минувшей ночью ограбили почтовый дилижанс на королевском тракте. Разбойники совсем распоясались.       – Это что, – не спуская с толстухи глаз, проблеял тощий бакалейщик в перепачканном фартуке. – Жандармы бургомистра вчера арестовала виконта Тарбло, теперь дворянчик сидит гарнизонной тюрьме.       – Ох, не сладко ему придется! – насмешливо воскликнул мужичонка в лохмотьях, подпиравший горбатой спиной стену с облупившейся штукатуркой.       – Не мели чепухи, Тарбло может и редкий выродок, но отнюдь не простак. Де Вольвер не оставит своего кузена гнить за решеткой.       – Хочешь, языка лишится, Альберт?       – Свежая рыба!       – Дорогу! Дорогу! А ну, разойдись!!       А вот и стража. Лучше держатся подольше и не привлекать внимания. Улицы Старого города запутаны, и если ты долгое время жил в этих нищенствующих кварталах, среди людей, проживавших в покосившихся, лепившихся друг к другу домишках, то всегда найдешь укромное местечко чтобы переждать бурю.       На улице нелюдей, в доме с медной вывеской «Швейная Дафны» Трехпалого ждала Фиона. Бедняжка Дафна связалась совсем ни с теми людьми и поплатилась за это сначала целостностью своих костей, а затем и самой жизнью. Месяц тому назад ее труп выловили в доках. Впрочем, никто не пытался скрыть следы преступления. А стража не пыталась это преступление расследовать.       Фиона – хорошая, добрая женщина и для своей расы очень даже миловидная. Как говаривал Вернтер: хорошую бабенку – рога с копытами не портят. Шутник. Отчасти Трехпалый был даже согласен со старым прохиндеем, но только лишь отчасти. Унаследовав швейную мастерскую от старшей сестры, корзалитянка* всеми силами взялась за работу. Плоды приложенных Фионой усилий были видны невооруженным глазом.       – Я тебя ждала.       – Я знаю.       – Целая неделя прошла. Где ты пропадал?       – Это не твое дело. – Трехпалый наконец сел на стул. В его руках, как по волшебству возник кисет с дорогим табаком и старая трубка с костяным изогнутым мундштуком. Фиона приготовила глинтвейн, добавив туда специй и трав, секрет выращивания которых хранился корзалитянами в строжайшем секрете. Потом, присела на колченогий табурет в углу комнаты. Она долго смотрела на своего гостя, не зная, что сказать. Для нее, как, наверное, и для других, кто его знает, он останется неразгаданной загадкой, тенью, призраком который появляется из ниоткуда, и исчезает в некуда.       – Гротер. Он выполнил мой заказ?       – Да. Разве может он тебе отказать? – Фиона поднялась с места и скрылась в соседней комнате. Позже она вернулась с небольшим свертком в промасленной бумаге. Глаза ее были на мокром месте. – Вот он.       – Хорошо. – Правой, обтянутой кожаной перчаткой рукой, на которой не хватало указательного и среднего пальцев, Трехпалый взял сверток. Капюшон стеганой куртки скрывал его лицо, и Фионе оставалось лишь догадываться, какие эмоции отразились сейчас на нем.       – Ты останешься на ночь? – робкий голос корзалитянки был почти умоляющим.       Трехпалый в полном молчании выкурил трубку. К глинтвейну и еде он даже не прикоснулся.       – Нет. Прощай.       Ночной город живет своей жизнью. Каждую ночь он преображается, переживает краткие радостные моменты, моменты волнующие и будоражащие сознание, наравне с моментами беспримерной горечи несчастий. Жизнь самого Трехпалого сводилось всего к одному – отмщению. Другой цели он для себя не видел. Пробираясь по ночным улицам, он держался подальше от освещенных фонарями участков. Там где необходимо, пользовался канализационными коллекторами или крышами домов.       Его не удивило, что новость о смерти Мариуса Кромара так и не получила распространения. Однако нельзя было не заметить, что городская стража и жандармы бургомистра стали более предвзяты. По кварталам Старого города и доков прокатились многочисленные облавы, проводились аресты и задержания. И все чаще на рыночных площадях, в питейных и притонах появлялись люди в черных сутанах, скрывающие свои лица под капюшонами*.       Месть гнала Трехпалого через весь город. Месть не давала ему спокойно спать и наслаждаться жизнью. Месть сделала из него – убийцу. В конце концов, именно желание отомстить заставило его по-иному взглянуть на окружающий мир. Месть сломала его и слепила заново совершено другим человеком, не похожим на себя прежнего.       – Эй! А ну живо открывай!       – Какого дьявола ты здесь забыл?       – Ты с кем разговариваешь, самоубийца?! Герб не видишь?!       Три четверти часа назад Трехпалый укрылся в густом мраке подворотни. Он видел карету и слышал перебранку кучера с привратником. Видел как карета въехала, скрипя рессорами через ворота во двор и слышал недовольное ворчание стражников. Тем не менее, отказаться от задуманного он не собирался. До последнего момента он изучал обстановку у гарнизонной тюрьмы и только потом начал действовать. Используя механический крюк, изготовленный мастером Гротером по предоставленному чертежу, он без особых сложностей взобрался на каменную стену и спрыгнул с нее вниз. Достаточно высокая живая изгородь тянувшаяся вдоль всей стены, скрыла его дальнейшие перемещения. Задержаться же его заставили недовольные голоса патрулирующих периметр жандармов.       – Барон де Вольвер заявился! Будет хлопотать перед Жабельером за своего кузена, Тарбло.       – Ничего у него не выйдет. Жабельер своего не упустит и даром не отдаст. Он как бульдог, вцепится мертвой хваткой…       – Брось, дружище, уверен, что у барона при себе уже имеется грамота об освобождении от самого бургомистра.       – Да? – жандарм остановился, почесал в затылке и с досадой признал, – может так оно и есть.       – Де Вольтер, – шепотом произнес Трехпалый.       Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, где коротал время в заключении виконт Тарбло. О Шелковой башне и о тех, кто содержался в ее станах, слышали все, даже глухие. Чтобы пробраться к ней, понадобилось немалое хладнокровие и ловкость. Стражники итак не дремали, а с приездом барона и вовсе стали как заведенные. Скрываясь в тенях, используя весь арсенал умений и навыков, даже тогда Трехпалому понадобилось не меньше часа, чтобы преодолеть две сотни метров отделявшие его от обозначенной башни.       Удача или же просто халатность жандарма сыграли на руку жаждущему отмщения убийце. Используя механический крюк, он без видимых усилий взобрался по стене и скрылся в окне третьего этажа. Действовать приходилось осторожно, одно неверное движение могло спустить на нет все старания. В голове необузданным, сводящим с ума, жутким воплем звучал голос: смерть Тарбло, смерть де Вальтеру! Смерть Тарбло! Смерть де Вальтеру!       – Смерть Тарбло, – повторил Трехпалый шепотом и остановился. Из камеры, дверь которой вопреки всем ожиданиям оказалась, не заперта, доносился мелодичный мужской голос, нараспев декламировавший стихи, похоже, собственного сочинения. В манерной позе он стоял перед большим, в полный рост зеркалом, держа в руках прекрасной работы фидель*.       Зловещей тенью ангела смерти отразилась фигура Трехпалого в зеркале. Гримаса ужаса, возникшая на лице молодого дворянина, осталась даже после того, как острое лезвие кинжала медленно, с нажимом, взрезало ему горло. Виконт Тарбло выскользнул из объятий убийцы, распластался на каменных плитах пола.       – Дьявол бы всех вас побрал, где он?!       – Во второй камере.       – Чертовы ублюдки!       – Барон, пока у вас нет письменного разрешения от бургомистра…       – Пошел вон!       – Но, барон…       – Никто не может запретить мне увидится с братом! – прорычал де Вальтер. – А теперь прочь с дороги!       Барон буквально влетел в камеру и с размаху захлопнул за собой дверь. Понимание того, что происходило в камере кузена пришло слишком поздно. Его прямо вдавили в каменную кладку башни, железной хваткой чья-то рука сдавила горло, затем сильный удар в солнечное сплетение выбил из легких весь воздух. Плохо соображая, что все-таки происходит, уже лежа на полу, де Вальтер поднял глаза и увидел лицо человека, которое показалось ему смутно знакомым.       – У всякого начала должен быть и конец, – проговорил Трехпалый так, чтобы его мог слышать только барон.       – Гюнтер д’Аливъер? – выдохнул де Вальтер, в тот самый миг, когда клинок обоюдоострого кинжала по самую рукоять вошел ему в грудь.       Прежде чем барон скончался, в кратких фрагментах он увидел зеленый луг, на котором собралась компания молодых, задиристых дворян. Они стреляли из лука по мишеням и он, де Вольтер, был лучшим среди всех. И откуда, только взялся этот дерзкий юнец, осмелившийся вызвать его не состязание? Гюнтер д’Аливъер, к вашим услугам – сказал он тогда – извольте на рубеж, господа. В тот день де Вольтер был посрамлен, в тот день он решил, что отомстит за оскорбление и той же ночью подстерег обидчика. Мариус Кромар прижал наглеца к земле, Тарбло помогал ему в этом. Наступив каблуком сапога на руку, де Вальтер одним единственным ударом отделил указательный и средний пальцы юного стрелка, от кисти.