Как меня зовут?

Я с трудом размыкаю тяжелые веки и мои мутные глаза начинают бегать по помещению. Рядом со мной доносятся голоса, звуки, но звон в ушах их заглушает. Пробежавшись по предметам в комнате, я сделала вывод, что помимо слуха у меня страдает ещё и зрение, ведь вся мебель смешалась в одну кашу. Поворачиваю голову к неразборчивым звукам и тут же зажмуриваю глаза. Острая боль в затылке заставила горячим слезам прыснуть из моих глаз, а рука инстинктивно потянулась к голове, но тут же обессилено рухнула рядом с моим телом. Руку тут же накрыла нежная и теплая ручка, чуть поглаживая мою пальцами. Я пыталась распознать её лицо, но нос, губы и глаза смешались в единое целое. Я поняла лишь, что волосы у незнакомки довольно темного цвета, а губы медленно шевелятся. И хотя, она не делала ничего плохого, моё сердце начинало бешено биться, тело непроизвольно содрогаться. Постепенно, зрение начало ко мне возвращаться, ровно также как и слух, однако тело всё еще не слушалось меня. Теперь я могла, хотя бы, рассмотреть женщину, что сидела рядом. Её черты лица не обладали изумительной красотой, но и не были уродливыми. Тонкие, общипанные брови, большие, чуть прикрытые глаза и светлые, недлинные ресницы, тонкий, вздернутый нос и пухлые губы, что продолжали нашептывать: — Доченька, моя доченька. — Ма… Ма? — губы открывались легко, но воспроизводить звук было довольно трудно. Женщина распахнула свои глаза и налетела на меня с обниманием. Тут же моя голова заболела с новой силой, а тело неприятно заныло. Женщина продолжила стискивать меня в объятиях, а я пыталась выдавить хоть одно слово, дабы она остановилась. — Женя, Же-еня, — сначала я услышала мужской голос, а потом эту женщину стащили с меня. Женя…? Только сейчас ко мне медленно приходило осознание того, что я не знаю своего имени. Огромный ком подкатил к, итак, немощному горлу и теперь на пути у моего голоса была еще одна преграда. — Нельзя так, ей, наверняка, больно. Рослый мужчина крепко держал женщину за плечи, а я испуганно смотрела в его лицо. Острые черты лица делали его похожим на злодея из детского мультика, а густые, нахмуренные брови и чуть прищуренные глаза добавляли его лицу эмоцию злости. — Сбегай, позвони врачу, — он поцеловал женщину в макушку, а та быстро выбежала из комнаты, закрывая за собой дверь. Мы остались с ним вдвоем и, почему-то, мне казалось это очень плохим. — Как ты, Ксюшенька? — он присел передо мной на корточки. Ксюшенька? Это моё имя, да? Меня зовут Ксюша? — Кт…о в…ы? — эти слова дались мне так трудно, будто я пробежала миллиард километров и пытаюсь сказать скороговорку. — Твой отец, — его голос был нежным, но улыбка… Больше похожая на оскал, пугала меня. — Твой отец, Ксюшенька, твой отец. — Ксень? О чем-то задумалась? — нежный голос Евгении… То есть, мамы, вывел меня из транса и я отрицательно покачала головой, набирая в рот как можно больше гречневой каши, дабы не продолжать разговор. С момента, как я очнулась в этом чудесном доме и в окружение своих родителей, прошло две недели. Голос постепенно вернулся, а я даже смогла встать с кровати, однако, боль в голове все ещё оставалась. Мой диагноз — амнезия. Я не помню никого, кого видела за эти две недели, а своё имя знаю лишь от людей, что зовут меня своей дочерью. — Я наелась, спасибо, — я невольно посмотрела на… Папу, что сидел в центре огромного стола. Он всегда подозрительно смотрит на меня, как охотники смотрят на диких зверушек, но тем не менее его голос всегда нежен и ласков. Возможно, он всегда такой? Ведь я не помню… — Ты снова мало поела, — мама грустно смотрела в мою тарелку, с почти нетронутой гречневой кашей и котлетой на пару. Мои вкусовые рецепторы отказывались понимать, что гречка и котлеты на пару — это вкусно, поэтому один и тот же ужин, я никогда не доедала. В прописанной мне врачом диете, почему-то, менялось всё — завтрак, обед, полдник, перекусы, даже таблетки, но не ужин. — Дорогая, ей еще тяжело полноценно кушать, — как обычно, мягко и нежно проговорил отец, не спуская с меня глаз. Я неуверенно кивнула, хотя знала, что мне просто не нравится это блюдо. Хотя, может, это моё любимое и поэтому они всегда его готовят? — Это не дело, так она себе еще и дистрофию наживет, — серьезно сказала женщина и грозно посмотрела на мужа. Они минут пять смотрели друг на друга, а я боялась двинуться с места. Только смотря на жену его взгляд менялся, из строгого и апатичного, он становился нежным. — Хорошо, но пообещай, что попьешь чай перед сном? — Обещаю, — быстро сказала я и вышла из-за стола. Я практически выбежала из столовой, бегом поднялась по лестнице, забежала к себе в комнату и рухнула на кровать. К горлу вновь подкатил ком, а глаза застила пелена из слез. Я закрыла лицо дрожащими руками и всё моё тело содрогнулась, издавая первый всхлип. Это страшное чувство, что ты — чужая, что эти люди, что стараются помочь тебе — враги, весь мир — враг, накрыло меня с головой и я вновь напрягала свою голову, дабы она хотя бы что-то вспомнила, хотя бы какой-то эпизод из моей жизни. Поднявшись с кровати, я подошла к зеркалу. На меня смотрело женское лицо: широкие, густые брови, небольшие голубые глаза, покрасневшие от слез, а на пушистых ресницах капли, прямой нос с широкими крыльями покраснел на кончике, также как и слегка пухлые щёки, пухлые губы, покраснев от кусаний, дрожали. Это моё лицо. Каким бы чужим оно мне не казалось, я смогла к нему привыкнуть и начала считать его привлекательным. Но одна часть моего лица меня категорически не устраивала — шрам возле брови, он был небольшой, но отчетливый. На вопросы откуда он, родители говорили разные версии — папа, что упала с велосипеда, а мама, что укусила собака. Может, они действительно чужие мне? Раз не знают даже таких простых вещей…