Ночь-другая

Это была неделя, на которой все слетели с катушек, и Джон подумывал даже посвятить ей отдельную серию записей в дневнике, чтобы излить терзаюшие его мысли хотя бы на бумагу. Червяк был взволнован, нервозен и заставлял точить его карандаши даже чаще, чем обычно. Выглядел он тоже хуже обычного — казалось, за эту неделю он стал на голову ниже, что для человека его роста и прозвища было серьёзной потерей. Джон считал, что было неплохой идеей добавить ему снотворное в чай — отчасти из-за того, что необходимость бегать за кофе каждые полчаса не только раздражала, но и сильно тревожила. Другая часть правды заключалась в том, что смотреть на Червяка было в действительности больно. Он не спрашивал о мелочах вроде того, сколько часов Червяк спал за эту неделю, спал ли он вообще, и как часто у него возникали навязчивые и весьма бредовые галлюцинации. По мере приближения выпускных экзаменов безумие Червяка прогрессировало, и Джон не побоялся выделить этому делу отдельную рубрику в своём дневнике, лелея мысль, что однажды описанные им изменения психики субъекта помогут науке шагнуть далеко вперёд. И, наверное, таким образом он переживал за судьбу Червяка, но, не имея суицидального желания сказать, что ему стоит отдохнуть, использовал дневник как трусливый, но весьма действенный способ выражения мыслей. По моим рассчётам, субъект не спит уже третьи сутки, что проявляется в виде мешков под глазами и безумного взгляда. Его кожа желтее обычного. Вчера субъект громко препирался с галлюцинацией, угрожая, кажется, кровавой расправой. Здравый смысл подсказывает мне, что за эту неделю он превысил свою месечную норму потребления кофе. Субъект становится агрессивным и нервным. Стремится к изоляции от реального мира, но отказываться от моей помощи пока не готов. Всё ещё угрожает кому-то кровавой расплатой. Надеюсь, речь не обо мне. Ближе к концу недели Червяк сорвался. Он долго и с завидным упорством бился головой об стену под звук точащихся карандашей прежде, чем проблеск здравомыслия появился в его глазах. Джон удивился его способности связывать слова в предложения, поскольку ошибочно полагал, что она осталась на предыдущей стадии, но виду не подал: — Будь готов к тому, что я разбужу тебя посреди ночи. Я не смогу уснуть без посторонней помощи, — взгляд его, казалось, на какой-то миг стал мягче, прежде чем вновь стал полубезумным и чертовски пугающим, и Джон подумал, что такому, как Червяк, наверняка сложно доверять заботу о себе посторонним. Что уж там, он до сих пор не до конца был уверен, насколько Джон квалифицированный работник в плане точения карандашей, и, будь у него голова на месте и ясный ум, наверняка бы устроил ему внеплановую проверку. К счастью или ужасу Джона, пока ему грозил только короткий сон и яркие ночные кошмары, возникающие всякий раз, когда он думал о выпускных экзаменах. В этом году он тоже сдавал экзамены, но легко соглашался с тем, что они не шли ни в какое сравнение с той эмоциональной мясорубкой, через которую прогоняли выпускников. Возможно, если Червяк совершит над ним кровавую расправу, ему не придётся так сильно переживать из-за этого?... Ночь была беспокойной. Джон постоянно ворочался, скидывал с себя одеяло, чувствуя как попеременно одолевают холод и жара. Приход Червяка посреди ночи был не меньше, чем спасением. Пол в спальне был ледяной. Постель Червяка пришлось перестелить, и Джон не смог удержаться от того, чтобы подоткнуть ему одеяло, когда он соизволил залезть под него. Кожа Червяка стала ещё более странного оттенка. В свете луны она казалась почти серой, сливающейся с простынёй, и Джон дал себе обещание, что непременно зафиксирует всё увиденное в дневнике. После того, как справится со внезапным смущением, которое настигло его, когда он осознал происходящее. На часах половина второго, на нём нет штанов, а ещё он сидит на кровати выпускника, готовясь развлечь его чем-нибудь, чтобы помочь уснуть. Пожалуй, об этом в дневнике писать не стоило. Джон лишний раз поразился невозмутимости Червяка, но по-правде говоря тот был скорее раздражен. Или на грани нервного срыва. Нельзя было быть уверенным, сделает ли Червяк ему выговор за некачественное выполнение работы или расплачется. Было подозрение, что всё сразу. — Ну и... О чём ты хочешь, чтобы я говорил? — он растерянно почесал голову, пытаясь не смотреть в глаза Червяка. Из-под одеяла выглядывала только его голова. — Что угодно. Что-нибудь интересное. Что-нибудь, не связанное с экзаменами, — последнюю фразу он выделил особенно чётко. У Джона создалось впечатление, что от одного только слова «экзамены» Червяку может грозить госпитализация. И Джон заговорил. Он не знал, что именно говорить, поэтому в свой монолог вкладывал всё подряд, начиная с приключений Безумной Восьмёрки. Впрочем, вскоре он понял, что это не та информация, которой следует делиться, и плавно перешёл на крикет и Папашу. Он с удивлением понял, что ничего особенно захватывающего не приходит в голову, кроме разве что фантастических приключений Геккона, но эту часть было решено упустить. Пришлось призвать все свои интеллектуальные ресурсы на мозговой штурм и придумать несколько матчей, не выходящих за пределы его фантазии, что не помешало Червяку задать с десяток вопросов. После третьей истории он признался, что это не помогает и что он всё ещё не хочет спать. Даже выдуманные, но безусловно основанные на реальных событиях истории про охоту на голубей, устраиваемую Бешеным Псом, не разжалобили его. Джон критично осмотрел Червяка, словно выбирая подходящее место, чтобы нанести удар, после которого он пусть и не уснёт, но хотя бы временно выпадет из реальности. Если захватывающие истории не помогают... Нужно устроить диверсию. То есть, нанести неожиданный удар, который потребовал бы столько сил, сколько у Червяка и не было. Он не сильно походил на кисейную барышню, но это не значило, что при возможности он не свалится в обморок. Нужно чем-то его шокировать, раз уж он оказался совершенно невосприимчим к неплохим выдумкам. Шокировать Червяка было сложно. Он мог бы сделать что-нибудь ужасное с его карандашами, но понимал, что это не тот удар, который Червяк смог бы пережить. Нужно было действовать наверняка. Значит... Настало время призвать свой актёрский талант. — Есть кое-что, что я давно хотел с тобой обсудить. Это не касается крикета, — Джон внезапно обнаружил, что ему не приходится даже прикладывать усилия, чтобы быть взволнованным. Значит ли это...? — Я настроен на незапланированные убийства, а не мирные разговоры, — Червяк потёр сухие глаза с лопнувшими капиллярами, в которые не желал закрадываться сон. Худой, высокий, замотанный в одеяло, он напоминал мученика. Нужно было действовать. Немедленно. — Просто слушай, — Джон собирался продолжить начатое, но поступил как всегда импульсивно. Позже, всегда вспоминая этот момент, он думал о том, что мог бы сделать это красивее и аккуратнее, в конце концов чтобы ему не было так неудобно. Впрочем, это испортило бы всё, да и уже поздно было менять что-либо, пусть даже и мысленно. Факт оставался фактом: в три часа ночи, сидя на кровати Червяка, он поцеловал его. Раньше он никогда не думал об этом, но предполагал, что это будет иначе. Не так, как с девчонкой. Это должно было вызвать у него отвращение, заставить его плеваться и радоваться, что неприятный опыт подошёл к концу. Но опыт не был неприятным. У Червяка были сухие губы, и вкус был такой, как будто бы он собственноручно сточил зубами десяток карандашей, но это не казалось ему чем-то... Не тем. Он даже подумал, что это то, что нужно, что так и должно быть. Червяк не пытался оттолкнуть, но инициативы с его стороны не было. Он просто позволял Джону неумело целовать себя, что делало ситуацию ещё более странной. Кто там говорил про кровавую расправу? Впрочем, было глупо полагать, что происходящее совершенно не выбило Червяка из равновесия. Это могло бы стать поводом для гордости. — Это ты хотел обсудить?! — Джону редко доводилось видеть Червяка шокированным, и он подумывал надолго сохранить это в памяти. Он представил себя со стороны — раскрасневшийся, растрёпанный, смущенный. Червяк выглядил таким же, разве что его слишком расширившиеся глаза наталкивали на мысль, что стоит убавить драматизма. Эффект неожиданности сработал — глаза Червяка вдруг закатились, и голова его ударилась о подушку, на этот раз не готовая просто так от неё оторваться. Джон искренне надеялся, что происходящее было своеобразным отходом ко сну, а не эпилептическим припадком. Пришлось долго думать над тем, как описать происходящее в дневнике. В конце концов он немного сжульничал. Этот момент всё равно запомнится ему на всю жизнь, так есть ли смысл делать о нём запись? Как и было обещано, Червяк разбудил меня среди ночи и приказал перестелить ему постель, а потом говорить с ним, пока он не уснёт. Я понятия не имел, о чём с ним говорить, поэтому завёл беседу о крикете и Папаше. Затем описал несколько несуществующих крикетных матчей, имевших место быть только в моём воображении. Червяк то и дело прерывал меня и задавал наводящие вопросы, например: «сколько очков ты набрал?», «кто был судьёй?» и так далее. Поэтому мне приходилось быть внимательным. В конце концов он затих и уснул в середине самого волнительного рассказа о матче, которого не было. Приплёлся в спальню и понял, что теперь сам не могу уснуть. Всю ночь придумывал крикетные матчи, которых на самом деле не было. Если воображаемый мир становится намного интереснее реальной жизни, ничего хорошего это не сулит. Самое забавное, что на следующий день всё было как прежде. Джон заметил несколько косых взглядов в свою скорону, но его невозмутимость позволила отвести от себя подозрения. Червяк, должно быть, решил, что всё происходящее ему привиделось. Это неплохо объясняло тот хаос и не оставляло причин для беспокойствия, поэтому ему даже хотелось поверить в это, а если ты очень хочешь верить во что-то, то непременно начинаешь. — Сегодня ты снова понадобишься мне. Рассказать несколько историй. Кажется, это помогает. Джон только усмехнулся. — Без проблем.