Замерзший тигр

Холодно. Это слово весь год вертится вокруг Тошинори навязчивым спутником, и с каждым днем орбита становится немного меньше. Невольно появляющиеся мысли пугают. Они шепчут, что когда-нибудь орбита превратиться в ничто, и тогда Тошинори поймет, что чувствовала Земля во время ледникового периода. (ничего она не чувствовала, н-и-ч-е-г-о) Чувствовать холод нормально для обычного человека, но не для символа мира. Для Всемогущего слабости были невозможной и нежеланной роскошью, поэтому постоянная потребность в чашке горячего чая и чуть ли не пуховике, когда на улице прекрасные +22 лишает равновесия. Как неожиданная подсечка: остается только сгруппироваться и, по возможности, задеть нападавшего. Только с природой не поспоришь. Тошинори давно бы ушел на гору, как тигр из притчи, но на его попечении остается юный Мидория, так что одинокую смерть среди облаков приходится откладывать. Тошинори знает, что ничего не может сделать, поэтому поступает так, как привык: делает хорошую мину при плохой игре. Носит костюмы почти по фигуре, немного неловко шутит и улыбается так, словно ничего не происходит. У него неплохо получается врать. Помогает то, что Тошинори скрыт от внешнего мира, насколько это возможно, а коллеги сохраняют вежливую дистанцию. Кроме Айзавы, тот бросается уставшими взглядами и горячими бодрящими отварами, которые берет непонятно где. Но у него профессиональная деформация, ему можно. Юный Мидория никак себя не проявляет достаточно долго, чтобы Тошинори потерял бдительность. Изменения в их отношениях игнорируются им до последнего: внимательные взгляды списываются на попытки научиться чему-то новому, прикосновения — на установление доверительных отношений, так важных для учителя и ученика. Тошинори дурак, но кто бы его обвинил? Юный Мидория (может, его стоит называть по имени хотя бы мысленно?) провел все свое детство с юным Бакуго, так что быть аккуратным умеет профессионально. Он не набрасывается с вопросами и заботой, вплетает их плавно и ласково, с эффективной улиточной скоростью. Сначала участились прикосновения. Даже не к коже, к одежде: пиджак, рубашка, шарф. Тошинори не сразу вспомнил, откуда взялся этот длиннющий кусок вязанной ткани, пока его не осеняет: почтальон, изящно украшенная коробка, открытка с лаконичным «он связан с нашей любовью!». Шарф оказался голубым, «под цвет глаз», и мягким, и Тошинори еще дома обернул его вокруг шеи слоев в пять, пытаясь согреться. А потом забыл снять, выходя из дома. Рефлекторную, немного нервную попытку размотать шарф прервал Изуку. Прикоснулся, помял шерсть между пальцами, улыбнулся. — Красивый. Вам очень идет, Всемогущий. Оставите? Изуку незаметно стал запрещенным приемом. Его улыбки, слова, прикосновения, взгляды, полные доверия и тепла, того самого, что могло бы согреть любое сердце — все это мешает нормально, адекватно мыслить. У Тошинори банально опускаются руки, а на душе разливается сладостное отвращение к самому себе. С каждым разом ему все сложнее отказать, и единственная его надежда, что он замерзнет вместе со своими гадкими мыслями. Но шарф он оставил. События закручиваются в вихрь, смерть приходится откладывать раз за разом, орбита словно застыла на одном месте. Зато количество спутников прибавилось ровно на один. Изуку покупает кофе сразу в термосе, приносит домашнюю еду, обнимает после удачно сделанной работы, и замерзший за день Тошинори оттаивает. Он понимает, что ему пора вытолкнуть мальчика во взрослую, самостоятельную жизнь, но он слаб. Хотя пытается сделать то, что должно. — Мидория, мальчик мой… — Я тут зашел в магазин после работы, увидел их и сразу подумал про вас, — перебивает Изуку с невинным видом. Протягивает картонный пакет с эмблемой магазина, чуть ли не пританцовывает в ожидании, и Тошинори снова сдается. Распаковывает подарок, рассматривает со всех сторон. Перчатки зимние, кожа на меху, явно не по сезону, но изделие настолько качественное, что нельзя понять, на какое время года оно рассчитано. Их можно носить почти всегда, кроме демонстративно теплых дней, но даже в них можно отговориться стилем или еще чем-нибудь столь же нелепым. Так что Тошинори меряет свой подарок под внимательным ожидающим взглядом, пока в груди бьются о ребра огромные и горячие, рыдающие магмовыми слезами карпы. Тошинори тепло. — Ух, смотрятся шикарно. Не жмет? — Нет, — сдавленно говорит Тошинори, пока карпы щекочут горло огненными хвостами. — Они идеальны. Спасибо, мой мальчик. — Я уже взрослый, — чуть обиженно говорит двадцатилетний Изуку, и Тошинори пытается не думать о том, что пережил свою смерть на пять лет. А еще, что его подопечный действительно взрослый, почти совершеннолетний. Всего год до полной свободы. — Но я рад, что понравились. Кстати, на улице прохладно. Тут есть одно замечательное место… Когда Изуку будет двадцать один, Тошинори будет еще ближе к ходячему трупу. А может к уже неходячему. Мысль почти отрезвляет, но пальцы Изуку вокруг своего запястья сбивают с умных, правильных мыслей, оставляя только одну: еще немного, всего один вечер. Он погреется еще чуть-чуть, а потом сразу, незамедлительно уйдет хоть на гору, хоть сразу в ад. Еще одна улыбка, случайное прикосновение к пальцам, смех и взгляд. В конце концов, до встречи с Изуку Тошинори никогда не хотел ничего для себя. Так что он заслужил маленькую компенсацию. Заслужил же?