Вот черт, вот черт, вот черт Я так запутался Одним дыханьем, я взаперти Вот черт, вот черт, вот черт Я так запутался Этим, это почти что удивительно
Видеть Альбуса всегда было испытанием. Видеть смущенного с румянцем на щеках Альбуса было испытанием вдвойне. Но Гриндевальд раз за разом прокручивал воспоминания о рыжеволосом мальчишке, хотя и обещал себе этого не делать. Забыть, стереть из памяти и никогда больше не думать. Альбус - это опасный уникальный вирус, поселившийся в его голове и в сердце, заставляющий его страдать при каждом воспоминании, каждом даже совсем нечетком и размытом образе, возникающем в голове. Геллерт чувствовал необъяснимое, неподдающееся осознанию нечто. Смесь привязанности, одержимости и желания находиться рядом постоянно, желанием обладать им полностью. Хотелось подойти близко, так близко, как только можно, игнорируя личное пространство. Какое к черту личное пространство, если Альбус и его тело принадлежат ему, Геллерту, навечно?! Так это люди называют любовью.?Я знаю, я знаю, понимаешь, ты испуган Твое сердце, твой разум, твоя душа, твое тело, Они не будут, они не будут, они не будут осторожными Но я полагаю, ты не знаешь меня
Ресторан. Вечер. Танец. Тогда, тем самым вечером, когда Гриндевальд все-таки позволил себя соблазнить, они танцевали на глазах у людей, без стеснения и посторонних мыслей. Тело Альбуса отдавалось дрожью на каждое двусмысленное прикосновение, губы были приоткрыты, а в глазах полыхало пламя. Он жадно следил за его, Геллерта, движениями, будто боялся, что тот рассмеется ему в лицо и уйдет. Что растопчет его чувства и его самого, оставит одного, глупого, рискнувшего всем Альбуса стоять посреди сцены и обреченно смотреть ему в след. Геллерт это видел, читал эти страхи по глазам, по пальцам, которые судорожно сжимали его плечи, шею, талию. Вроде бы хватка была сильной, уверенной, но в тоже время такой неуверенной, что в любой момент от нее можно было с легкостью избавиться. — Не бойся, — шепнул тогда Гриндевальд, обдавая ухо мужчины горячим дыханием и как бы нечаянно касаясь губами ушной раковины. — Я никуда не уйду. По крайней мере, без тебя. Дамблдор тогда вздрогнул, но вопреки заверению Геллерта, прогонять страх из своей головы не спешил. Песня закончилась как-то слишком неожиданно для обоих. Музыканты тут же начали играть другой мотив, неинтересный и скучный, неподходящий для них. Гриндевальд не раздумывая, взял Альбуса за руку и повел за собой, на выход, на свежий, не пропитанный запахом алкоголя и еды, воздух. Снаружи было прохладно, поздняя осень все-таки. Зато небо было чистым, безоблачным, звездным и притягательным. Однако единственные звезды, притягивающие Геллерта в тот момент, это глаза мужчины напротив. Мужчины, которого он вжал своим телом в кирпичную стену, которому он просто смотрел в глаза, любуясь, наслаждаясь близостью и будто решая для себя что-то.Потому что если я захочу тебя, а я хочу тебя, детка Пути обратно не будет, я не попрошу о пространстве Потому что пространство — это слово, придуманное тем, кто боится приблизиться слишком… Близко
— И все-таки ты пришел. Почему? — Альбус задал, наконец, вопрос, мучавший его весь вечер. — Зачем? Чтобы ты, черт возьми, спрашивал! — прорычал в ответ Геллерт, затем схватил его за загривок, притягивая к себе. Теперь их губы почти касались друга, такие желанные и такие доступные. Когда в последний раз Альбус их целовал? Кажется, он спросил это вслух. — Семнадцать лет назад, Альбус. Семнадцать.Близко Оу, слишком близко Я хочу быть с тобой рядом, Потому что пространство — это слово, придуманное тем, кто боится приблизиться близко Оу, слишком близко Я хочу быть с тобой рядом Оу, я хочу быть с тобой рядом, а рядом это недостаточно близко, нет.
Кажется, кто-то вышел из ресторана, хлопнув дверью, и выругался на двух мужчин, целующихся у стены, прямо под уличным фонарем. Конечно, сами мужчины ничего подобного не заметили даже. Сейчас они были слишком близко друг другу, и эта близость была тем, чего каждый из них тайно желал все эти годы. Тайное, сокровенное и самое страстное желание. — Недостаточно, — сбивчиво произнес Геллерт, оторвавшись от Альбуса. Он отошел на пару шагов назад, поправил пиджак и чисто машинально вытер распухшие от поцелуев губы. Дамблдор тем временем пытался отдышаться, прийти в себя. Ему тоже было недостаточно, только он не понимал, чего. Прикосновений? Тепла? Поцелуев? Геллерта? — Решай, Альбус. Завтра же утром уезжаем из страны. Ты и я. В таком случае, шага назад у тебя уже не будет. Ты будешь принадлежать мне всецело. Навсегда. Или не уезжаем. Уеду только я. И тогда ты меня никогда больше не увидишь. Замерев от шока и неожиданного, бесповоротного условия Гриндевальда, Альбус понял, что перестал дышать. В голове пчелами роились мысли о работе, карьере в спецслужбах Лондона, друзьях и рутине, которая стала настолько привычной и родной, что отказаться от нее было, сродни ампутации конечности. Он лишится части себя, если просто уедет. Но тогда обретет счастье, Геллерта, любовь о которых так долго грезил. Или не обретет…? Не лучшее время для принятия сложных решений. Потому что на губах все еще вкус чужих губ, потому что шея все еще горит от требовательных прикосновений, а тело ноет из-за нехватки теплого, сильного Геллерта рядом. Поддаться эмоциям и плотским желаниям или прислушаться к голосу разума? — Я не могу… — пробормотал Дамблдор, а кулаки Гриндевальда устрашающе резко сжались. — Не могу принять решение прямо сейчас. Дай мне время всё обдумать, Гел. До утра. «Что тут думать?!» — хотел закричать он, но сдержался. Свой гнев нужно контролировать, к тому же, подобные эмоции могут оттолкнуть Альбуса навсегда. Нет. Не отпущу. Нет, не сдамся. Или позволю ему решать.? — До утра. Гриндевальд быстро кивнул и скрылся в темноте прежде, чем Альбус успел хоть как-то отреагировать. И как теперь быть? *** Ночь была звездная, холодная и одинокая. Но слишком короткая. Альбус лежал на темных простынях, скинув одеяло куда-то в ноги, лишь в нижнем белье, несмотря на морозный воздух, влетающий в открытое окно. Его тело пробирала дрожь, кожа будто покрылась инеем, пальцы онемели. Но именно этого он и хотел. Хотел чувствовать что-то помимо угнетающего осознания того, что ему нужно выбирать. Хотел, чтобы его тело остыло, забыло прикосновения любимого, и не мешало разумно мыслить. В какой-то момент он поднялся, не без труда. Пару раз чуть не упал из-за онемевших конечностей, но от падения его постоянно что-то спасало: или стул, или лампа. Которые он со злостью после кинул прямо в стену, чтобы те разбились с грохотом, вторя его, Альбуса, сердцу. Он не мог. Не мог выбирать. Выкурив пачку сигарет и опустошив бутылку крепкого виски, Альбус чувствовал себя ещё паршивее, чем до этого. Во рту привкус сигарет смешался с горечью алкоголя, заставляя его морщиться. Он вспоминал прошлое. Их первую встречу, когда они ещё совсем мальчишки, отчаявшиеся найти кого-то близкого по духу, вдруг встретились. Как их притянуло друг другу, подобно магниту. Они любили дискутировать на старом, ветхом чердаке тетушки Геллерта, мечтая изменить мир к лучшему. Они были молоды и полны сил, энтузиазма. Самое главное, они были достаточно молоды, чтобы мечтать. Альбус не помнил, в какой именно момент стал смотреть на своего друга дольше, чем положено. Когда начал искать его прикосновений, и получать от них неимоверное удовольствие. И когда понял, что хочет быть к нему ближе… Однако Гриндевальд уже тогда мог считывать эмоции Альбуса, как цифровой код. Этот светловолосый дьявол всё знал, но продолжал делать вид, что не замечает; он провоцировал, делал всё, чтобы заставить старшего сделать первый шаг. И своего добился. Сейчас, интересно, происходит то же самое? Всё, что происходит, очередная провокация? Их расставание не было простым. Оно было быстрым и очень болезненным. Каждый пошел своей дорогой в противоположные стороны. Кто знал, что судьба сведет их вместе снова? Альбус не заметил, как наступил рассвет. Солнце лениво поднималось над горизонтом, окрашивая небо с яркие цвета и дразня первыми совершенно негреющими лучами. Эти лучи преодолели такое огромное расстояние до Земли, чтобы что? Разбудить запутавшегося в себе Альбуса? Заставить его тело содрогаться от мысли: время истекло, надо делать выбор? Дамблдор резко сорвался с места в поисках одежды, думая о том, что они даже не договорились о месте встречи. Ему нужно ехать на вокзал? А какой? Или в аэропорт? Он наспех натянул джинсы, и долго крутился вокруг своей оси, слоняясь по комнате, словно потерянный щенок. Мысли в голове не складывались, было ли это из-за выпитого виски, или страха ошибиться, понять сложно. Кажется, какая-то ваза, принадлежавшая хозяйке квартиры, разбилась, как и графин с водой. Альбус едва не порезался об осколки босыми ногами, ругал себя и весь мир, не представляя, что же делать дальше. В дверь кто-то позвонил. Один раз, затем второй; настойчиво требуя внимания. Кто мог прийти в такую рань?! — Я просидел в машине у твоего дома всю ночь, выкурил три пачки и ужасно замерз, Ал. Даже не думай меня выгонять, — быстро проговорил холодный, но ласковый Гриндевальд, как только Альбус открыл ему дверь. Он прижимался к полураздетому мужчине промерзшей тканью пальто, спрятав красный от холода нос ему в шею.О, знаешь Я не знаменит тем, что не знаю, что сказать Но сейчас, сейчас каким-то образом Все мои слова слетают с уст прямо в твои губы И мне всё так же хорошо, когда ты улыбаешься Когда произносишь вслух всё, о чем я думаю.
— И в мыслях не было. — После недолгой паузы все-таки ответил ему Альбус. Он осторожно отнял чужие руки от себя, закрыл входную дверь и принялся снимать с гостя верхнюю одежду. Никто из них и слова не проронил. Дамблдор медленно, но настойчиво стянул с него пальто, заставил снять обувь. В квартире было намного теплее, несмотря на открытое всю ночь окно. Геллерт обнял Альбуса со спины, когда тот поманил его за собой на кухню. Англичанин готовил кофе, совершенно не чувствуя неудобства от того, что его крепко прижимают к себе сзади сильные руки. Когда напиток был готов, объятья пришлось разорвать. Но он потерпит. Наверно. — Вкусный, — пробормотал Гриндевальд в кружку, после нескольких глотков. — Совсем как тогда. — Я не смог, — быстро сказал Дамблдор, в страхе, что помедли он немного, и тут же передумает. — Не смог сделать выбор. Но поверь, я пытался. — Вижу, — тот кивнул, быстро ухмыльнувшись, на пустые пачки крепких сигарет и стеклянную бутылку у окна. Тишина воцарилась на маленькой кухне, стены которой давили на двух мужчин как никогда раньше. Не хватало воздуха, пространства. Хотя совсем недавно лишнее пространство между ними было последним, чего они хотели. На лице Геллерта читались усталость, и даже смирение; он тихонько мешал уже остывший кофе чайной ложкой, жадно рассматривая Альбуса и пытаясь запомнить черты его лица. Если им не суждено больше увидеться, если им не суждено быть вместе, пусть хоть образ его возлюбленного останется в голове, пусть хоть образ всегда будет с ним, в сердце. Альбус старательно делал вид, что не замечает внимательного взгляда, отводил глаза, а то и вовсе жмурился и прикрывал их ладонью. Ветер из окна холодил торс и спину, вызывая мурашки, но щеки все равно пылали от смущения. И стыда. Ведь он слабак. Не смог сделать сложный, но очень важный выбор, испугался перемен в своей жизни, испугался осуждений. — Ты спас мне жизнь, помнишь? Я тебе обязан. И если ты хочешь, чтобы я держался от тебя подальше, то так и будет. Только скажи, — уверенно проговорил Гриндевальд, оставив, наконец, кружку в покое. — Расстояние это точно не то, чего я хочу, — с сожалением в глазах ответил Альбус, все-таки поднял глаза и… утонул. — Тогда? — не унимался Геллерт, потому что у него не было сил ждать, терпеть какое-то время. Дамблдор вскочил с места, как ошпаренный, и выскочил из кухни в прихожую. Там его догнал Геллерт, снося предметы мебели на своем пути и отшвыривая их в сторону. — Скажи мне, чего ты хочешь?! — кричал ему в лицо Геллерт, схватив за плечи. Альбус вздрогнул, рефлекторно поднимая руки, защищаясь, прячась от отчаяния, бурлящего в глазах напротив. Таким он его еще не видел. — Геллерт…- испуганный шёпот. Гриндевальд держал крепко, до боли сжимая любимые плечи, вглядываясь под опущенные дрожащие ресницы, не находя ответов. — Отпусти меня и уходи. То, что правильно. То, что для общего блага. То, чем всегда прикрывался Альбус, не поднимая глаз. — Посмотри на меня и повтори это, — во второй раз не прокатит. Геллерт достаточно хорошо знал его. Знал, что он не сможет. Он же трус. Альбус резко вскидывает голову, решительно. Чувствует, как в горле пересыхает. Как тело дрожит. Но упрямство всегда было его отличительной чертой, поэтому… — Уходи, — звучит твердо, будто сомнений нет и в помине. Так нужно. Геллерт в неверии опускает руки. Взгляд за секунду меняет отчаяние удивлением, болью, пустотой. Только выражение лица также непроницаемо. Он невозмутимо берёт пальто, надевает ботинки, выпрямляется. Смотрит с секунду на Альбуса, в глаза. Отпечатывает родное лицо в сознании навсегда. Проходит мимо, к двери, в последний раз вдыхая любимый запах. Прощай. Замок щёлкает. И он уже не слышит, как испугавшийся своих же слов Альбус жалобно выдыхает: — Геллерт… *** Ещё секунду, пожалуйста. Такой родной, такой любимый. Эти глаза. Нет. Нужно уходить. Быстрее. Быстрее к машине. Эти мысли пролетают за секунду, точно ураган, однако исчезают намного быстрее, растворяются в отчаянном желании перестать чувствовать что-либо. Так ведь правильно. Правильно же? Нужно уходить. Скорее всего, за ним уже выслали отряд самоубийц, который ждёт где-то за углом чёрный матовый порше. Придется искать другую машину. Здравый смысл и незаурядный склад ума подсказывают, что делать дальше, направляют и не дают застрять в трясине имя которой Альбус Дамблдор. Который, к слову, снова совершил невозможное — разбил сердце, которого, казалось бы, и вовсе не должно существовать. Рядом стоит малиновый жук, по-видимому, принадлежащий какой-нибудь дамочке в летах из квартиры на последнем элитном этаже. Дальше все происходит само собой. Будто он, как чертов робот только и может теперь решать задачи, продумывать пути отступления, свои ходы просчитывать наперед. Проволочка с лёгкостью открывает замок. Чёрт, сиденье продавлено. Пойдёт. Только до аэропорта. Только до самолёта. Есть контакт! Малышка завелась. Нужно уходить. В надёжное место. Залечь на дно. Дороги полупустые. Наступила суббота? В Англии оставаться нельзя. И так задержался. Ещё бы секунду… На родину сунуться себе дороже. Там на каждом шагу глаза ЦРУ. Наверное даже напротив дома отца, где-то в кустах спрятаны. В Ирландию? Красный. Ещё бы секунду… Его взгляд… В Нидерландах квартиру обложили. Чуть не пришили на месте. Туда путь заказан. Другое, ещё варианты. Жёлтый. — Альбус, чёрт тебя дери. Это ТВОЯ долбанная идея. Это ТВОЙ долбанный город. Зелёный. *** Париж всегда поражает своей красотой. Уютные улочки полны музыкантов, акробатов, весёлых старушек, продающих цветы, да поваров-любителей, вытирающих чёрные усы с редкой сединкой. Атмосфера пропитана запахом свеженьких хрустящих багетов, дорогим парфюмом и цветами. Хорошенькие француженки-официантки снуют туда-сюда, бодро щебеча что-то друг другу через столики. Да, чашка кофе была как воздух необходима, раз Геллерт позволил себе по прибытии прежде сесть в кафе. Как же они раздражают, эти чёртовы французы. Как же они, чёрт их подери, любят свой чёртов город. Свою груду железа, которую они с гордостью зовут башней. Эйфелевой. Суетятся вокруг нее, натянуто улыбаются туристам, желая содрать с тех как можно больше денег. Тошнит. Альбус был в восторге, когда увидел Башню в первый раз. Как горели его глаза! « — Давай поднимемся! Давай поднимемся! — Ты боишься высоты. — Давай поднимемся!» Семь евро с взрослого, потом длинная, с лёгкостью обманутая очередь и Геллерт поднимается. Отсюда Париж как на ладони. Каждая улица, каждый дом, мост, переулок, каждый уголок этого ненавистного города режет по измученному сердцу, бьёт без пощады воспоминаниями. Боль, которой хочется всё больше. Ключи от той самой квартиры всегда при нём. Как талисман. Как кроличья лапка. Как гарант удачи. Он медленно открывает дверь, не решаясь войти, пуская в квартиру запах парижских лестниц и каплю света от тусклой подъездной лампочки. Здесь. Здесь всё изменилось. Здесь они перестали быть просто друзьями, а потом и вовсе перестали быть. В коридоре этой квартиры прозвучало тихое, из-под опущенной головы, «я ухожу». В коридоре этой квартиры разошлись пути. Паркет всё помнит, диван возле окна помнит, стены помнят. Воздух ещё помнит. Запахи ещё могут рассказать многое. Геллерт включает два бра в гостиной, лампу на кухне и ставит на стол ящик с виски, пивом и вином. Подарочные парижские ящики. А потом говорят, что алкаши только немцы да русские. Турка с удобной ручкой так и осталась на плите нетронутой. Прощание Альбуса. Вкуснейший кофе за семнадцать лет превратился в ничтожную и холодную жижу. Нужно навести здесь порядок. Стереть пыль. А ведь пыль состоит из частичек человеческой кожи. Убрать, стереть! Завтра. А сейчас разнести здесь всё, начиная с двух бутылок пива. Первая пошла как минералка. Вторая как газировка. Виски. Надо виски. Полбутылки и эмоции, которые Геллерт так старательно всегда пихал подальше, выходят наружу, хлестая его по щекам. Здесь можно не притворяться и не скрывать то, что волнует, что режет на части. Тишина будет ему слушателем и другом. Она не осудит. — Ненавижу этот город, — тихо, сквозь зубы. Глоток. Два. — Я ненавижу этот чёртов город, Альбус! — крик. Мужчина что-то снёс рукой, кажется, это была длинная турецкая ваза. Сдавленные всхлипы и рык. Кровь. — Да чёрт с ней! — он переворачивает маленький кухонный стол вместе со всей семнадцатилетней посудой, разбивающейся, кажется, на молекулы. Деревянные старые ножки не выдерживают и трескаются. Геллерт допивает бутылку до конца и кидает её с разворота в стену. — Ненавижу! — кричит отчаянно, так, что лицо наливается кровью, и вены вздуваются. Рамка, висящая на стене, шатается, задетая осколками, но не падает. Снимок, сделанный на полароид, который Альбус купил на здешней барахолке за пол евро. А рамку к нему Геллерт сделал сам. Он кидается к стене и со всей профессиональной точностью бьёт по снимку, разбивая стекло, разбивая костяшки. С каждым ударом кромсая их улыбки. С каждым ударом кромсая своё сердце. — Альбус, я всё ещё люблю тебя. — Геллерт останавливается, прислоняясь к стене и скатываясь по ней на грязный паркет, оставляя кровавые следы. — Я люблю тебя, Альбус. Вернись. Пожалуйста. Слеза. Одна. Одному Альбусу. Перед глазами он. Тот день, чертов день который до сих пор снится в кошмарах. Альбус в чистом, выглаженном синем костюме с красным галстуком на шее. С опущенной рыжей растрёпанной головой. Его этот виноватый взгляд и маленький бежевый чемодан. Его это тихое «ухожу». Кремовое пальто и чёрные кожаные ботинки. «Я ухожу». Алкоголь дурманит голову, путает мысли. И Геллерт бредит, кричит этому призраку: — Нет, останься, не уходи. Пожалуйста. Я не смогу без тебя! Я не могу без тебя! Альбус, я люблю тебя! Стой! Вернись! Вернись ко мне! Почему он не сказал этого тогда? Альбус ждал, ждал достаточно, чтобы до Геллерта дошло. Стоял у двери, потупив взгляд, ожидая, что его тут же остановят, заставят передумать. Но Геллерт не был бы собой, если бы не выдал свое фирменное «чо?». Он его отпустил. Отпустил тогда. Отпустил сейчас. Отпустил навсегда. Слеза. Одна. Для Альбуса. — Почему? Геллерт свалился на пол, усыпанный осколками, раскидывая руки, причиняя себе ещё больше боли. — Альбус… Телефон загудел, руша тишину противным треском. Перехватил сигнал парижского ФСБ. Сделать это было так же просто, как подключиться к уже знакомому Вай-фаю. «Геллерт Гриндевальд. Уровень: красный, готовить перехват. Местонахождение: Париж.» А мужчина спал. *** Уборку он начал в начале третьего, когда отошла голова, и он избавился от стекла и керамики в ступнях и предплечьях. Крови было много, к ней он привык и уже почти не замечал. Отмывать турку с кофе оказалось сложнее всего. Если с плитой, полами и окнами он как-то справился, не без помощи Мистера Мускула, конечно, то с этим куском металла, в который вросла заплесневевшая кофейная жижа, он матерился три часа, пока не догадался отмачивать его в тазу с мыльной водой. Оглядев до блеска натёртую квартирку, Геллерт ухмыльнулся. За спиной у порога стояли мешки с мусором. Пора бы вынести весь этот шлак за борт. Избавиться от воспоминаний, от всего, что хоть немного напоминало о нем. Мусорка у всех квартир общая, на заднем дворе. Поэтому и запашок там общий. Геллерт дышал маленькими порциями в респираторной маске и морщился всё время, пока кидал пакеты. Перчатки и маску он тоже выкинул, быстрым темпом шагая подальше оттуда. В ванной он долго оттирал запах резины от ладоней. Потом бесцельно оглядывал бледное лицо, глядя то в серый, то в карий глаза. Уставший, побитый жизнью идиот. В голове пронеслась мысль о петле. Нет, бред. А вообще-то есть ещё вино и виски. Включая свет на кухне, он ожидал увидеть три красивенькие бутылочки. Но никак не спокойного, холодного, с красным носом и со снежинками на ресницах Альбуса. У того легкая небритость и сам вид удивительно неопрятный, спешил? Гриндевальд так и остался стоять возле выключателя, не понимая, что происходит с его мозгами и, готовясь выбежать из квартиры навстречу людям в белых халатах. А затем в психбольницу. Если это не сумасшествие, то что? Вопрос ко всем. — Не ожидал? Я тоже. Геллерту вдруг жутко захотелось прикоснуться к холодной щеке, смахнуть кристаллики снежинок. Он в два шага оказался рядом. Рядом. Одеколон, мороз, кондиционер для белья. Губы к губам. Слаще нет вкуса на земле. Поцелуй с тоской, с невыразимой нежностью, затем с бесконтрольной страстью и с всплывающими воспоминаниями.Близко Слишком близко. Я хочу быть с тобой рядом. Потому что пространство — это слово, придуманное тем, кто боится приблизиться слишком близко. Слишком близко. Я хочу быть с тобой рядом, но рядом не достаточно близко, нет.
Беспорядочно, дрожащими руками стянутые по пути в спальню рубашки и брюки теперь где-то на полу. Альбус запускает руки в светлые волосы, легонько их сжимая. Ещё ближе. Геллерт прижимается всем телом, держа любимого в кольце рук. Ближе. Геллерт разрывает поцелуй, когда они падают на кровать, и нависает над Альбусом, без слов вопрошая, вглядываясь в голубые мутные глаза. Он чувствует, как тоскующее сердце бьется как бешенное, и как его собственное вторит ему. Альбус плавится, как восковая свечка от близости. Ему невыносимо жарко, тесно, но хочется ближе. Он впивается в тонкую полоску напряжённых губ своими и обхватывает сильное тело ногами, прижимаясь всё сильнее. Ближе, пожалуйста. И Геллерт слетает с катушек. Движется поцелуями с подбородка и всё ниже, ниже. Обводит языком бусины сосков, ухмыляясь вымученному вдоху через нос. Каждый сантиметр любимой, выученной наизусть, бархатистой кожи покрывается мурашками под умелыми ласками шершавого языка. Геллерт чуть прикусывает у кромки трусов, а потом всасывает кожу, лаская её языком и ставя метку в его любимом месте, на бедренной косточке. Альбус наполняет комнату рваными выдохами, короткими громкими стонами, кусая губы до крови, откидывая голову на мягкие подушки, цепляясь за светлые волосы. А Геллерт медленно скользит губами по налитому, стоящему колом члену. Вниз. Вверх. Мягко целует головку. Снова. Медленно вниз. Вверх. С каждым разом всё глубже. — Гел… — Альбус приподнимает голову, но опять откидывается на подушки, когда Геллерт увеличивает темп, прихватывая одной рукой у основания, а другой оттягивая резинку и избавляясь от трусов. Альбус всем телом подаётся навстречу, чуть ли не скуля. — Гел, — гортанный стон сам собой вырывается, Альбус изгибается так, что хрустят позвонки. Он бессовестно кончает в горячий геллертов рот. Геллерт сглатывает и собирает языком остатки с губ кончиком языка. — Вкусный, как и семнадцать лет назад, — снова целует, но уже мокро и пошло. Альбус чувствует собственный горьковатый вкус, и от этого сносит крышу. Ему мало воздуха. Мало Геллерта. Мало. Ещё, пожалуйста. Он снова обхватывает торс любимого ногами. Пожалуйста. Геллерт всё понимает без слов, рукой тянется к волшебному ящику под кроватью, достает тюбик смазки. И смотри-ка, не сгнила за сотню лет. С трудом выдавливает на пальцы, тянется к Альбусу, но тот резко останавливает его. — Я готов, Гел. У Геллерта в который раз за эти чёртовы два дня экзистенциальный кризис и трудности в осознании происходящего. Ведь оно не поддается логике! Альбус приехал. К нему. В Париж. Готовым. Он наскоро размазывает то, что успел выдавить, по члену и пристраивается между ног. Глаза в глаза, и оба зажмуриваются. Хоть Альбус и растягивался до прихода сюда, внутри него было узко и невозможно горячо. Геллерт не выдерживает, сразу срываясь на бешеный темп, вдалбливая громко стонущего Альбуса в ветхую кровать. Громкие гортанные стоны в унисон и оба кончают почти одновременно, обессилено распластываясь на кровати. Чувство наполненности и безграничной любви накрывает, когда они так близко. Альбус всегда считал бицепс Геллерта удобнее подушки из гусиных перьев. Они снова есть. После всего, что было. Снова эта кровать под окном, вид из которого открывается на Эйфелеву башню. Снова этот потолок, трещины на котором рисуют дикие и совершенно невероятные узоры. Снова это звёздное небо и полная Луна, освещающая их запрещённую любовь. — Гел, у меня осталось двадцать минут, чтобы вывести тебя из квартиры. Как раз успеешь одеться. Дом окружён. Что? Геллерт не верил своим ушам. Альбус предал его? Кинул этим французским псам, как обглоданную косточку?! — Будет окружён, чего ты так напрягся? Мы должны выехать в аэропорт через десять минут. Машина уже ждёт. Я вообще-то за этим сюда пришёл. — Ага, растянутым и горячим. — Я снял нам домик в норвежских лесах. Ну, знаешь, прудик, уточки, всё из дерева, дрова, печка, корова… — он умолк на секунду. — Я вообще-то тоже ненавижу… Париж.