Ворон

Сознание плыло и едва теплилось в сведенном судорогой теле. Что-то холодное, выкручивающее суставы, ползло по венам. Что-то холодное и отдающее страхом и ломотой. Во мраке плыли пятна света. Герман с трудом сфокусировал взгляд — и разглядел мутно поблескивающий допотопный аппарат, смутно напоминающий капельницу. Что-то белёсое булькало и пенилось в стеклянных колбах, уходя по мягким трубкам в вены обездвиженного ремнями Германа. Тело казалось ватным и каким-то чужим. Сознание плавилось и ускользало. Герман помотал головой, силясь отогнать морок. И из мрака явилась размытым пятном шрамированная физиономия какого-то пожилого мужика. Во всклокоченных седых волосьях его запуталось одинокое совиное перо. Жутковатый голубой глаз-протез беспокойно метался в глазнице. Родной же, карий глаз, смотрел въедливо и крайне подозрительно. Гера с минуту подслеповато вглядывался в незнакомца. Боже, только не это. Гера громко, раскатисто, до хрипа, всё хохотал и хохотал, не в силах остановиться, раскачиваясь в своих путах. Тебе везёт как утопленнику, Гера. Из всего великого разнообразия героев, которых можно повстречать, ты повстречал самого поехавшего. Да ещё и как! Вломился в его тайное убежище. О, да, Гера. Ты труп. — Имя. Звание. — хрипло потребовал мракоборец. — Герман Андреевич Горшечников. Рядовой, срочная служба, — Гера с ужасом слушал собственный голос, механически и как-то очень глухо звучащий. Звучащий против воли владельца. — Аа, русский, — хищно возликовал Шизоглаз, нетерпеливо потирая руки, — какими судьбами в моё скромное жилище? И цель посещения. — Умер, проснулся в теле Гарри Поттера, покончившего жизнь самоубийством. Покинул его маггловскую родню, ибо не желал находиться рядом с людьми, измывавшимися годами над невинным ребёнком, — ровно и сумрачно бормотал Гера, силясь рассмотреть булькающую в колбах массу, — добрался до Лондона. Заплутал. Пытался переночевать в заброшенном доме. Пытался спастись из дома с инферналами. Спасся сюда. Спасся ли? Скорее нет, чем да. — Нравится? — самодовольно хмыкнул мракоборец, кивая на сонно булькающие колбы, — неочищенный веритасерум. Жуткая дрянь, парень, попомни мои слова. Но язык развязывает на «раз». — Вас убьют, — Гера закашлялся, — Флетчер сбежит и бросит вас умирать. Снейп — двойной агент в стане Упивающихся Смертью. Пророчество может быть фальшивкой — его произнесла полнейшая шарлатанка. Сириус Блэк не виновен. Его подставил Петтигрю. Петтигрю — анимаг. И под видом крысы живёт у семьи Уизли. Гилдерой Локхарт ничего не совершал. Все подвиги он присвоил, стирая память настоящим героям. Возможно, на нём есть даже чужие смерти. Дамблдор и Грин-де-Вальд… — Молчать! — рявкнул старый мракоборец, бледнея, и поднял палочку, — Легилименс! *** Герман вырвался из забытья рывком, хватая ртом затхлый воздух. И чуть не вывалился из старого продавленного кресла. Ремней больше не было. Гера размял спину и затёкшие руки — и огляделся. Комната представляла собой смесь спальни и алхимической лаборатории. Со стен скалились маски африканских божков, из глубин пожелтевших колдографий смеялись и махали люди. Как же их все-таки много. Незаправленная, заваленная пустыми склянками кровать, несвежая одежда кучкой у входа, колбы с зельями и книги, книги, книги. На полках, на полу, на окне — поверх мятой шторы на подоконнике. Картину дополнял мертвецки пьяный Аластор Грюм, катающий по столу бутылку из-под вискаря и хрипло, тихо напевающий: Войте, ветра, Войте, валы, Гром разрывай Же тьму, Горе врагу На берегу, К нам не дойти Ему. Лодочка, в путь! Резвой птицей пари, Люди кричат: «Давай!», Парня вези, Что взойдёт в короли Морем на остров Скай. Много парней Билось в тот день, В чьих руках Резв был меч, Пали все У села Каллоден, Стоило ночи Лечь. — Сэр, — Гера с шипением встал на затёкшие ноги и попытался сделать шаг, — простите, что вломился. Я не знал, куда ведёт зеркало. Грюм воззрился на парня протезным глазом и нехотя оставил бутылку в покое: — Аа, русский. Проснулся, значит. Сядь подле. Герман доковылял до стола и осторожно приземлился на край кровати. Ватные ноги нестерпимо щипало и будто било током. Мышцы всё ещё отказывались сокращаться. Грюм помолчал, буравя неподвижным, мрачным взором лицо и руки ночного гостя. И сумрачно изрёк: — Живучий, сукин сын. Это хорошо. Я сделаю из тебя Поттера, которого достойно это болото. Седьмое пекло. Старый паук, чтоб тебя дементоры драли. Мы ещё повоюем. Старина Аластор всегда платит по счетам, да. Из России с любовью, твою мать. Как тебе понравится такой подарочек, старая паскуда? Герман не нашелся, что ответить. Он просто сидел и смотрел, как Грюм роется под столом, чертыхаясь и гремя бутылками. Какая-то часть сознания бывшего семинариста истошно вопила, что следует драпать. И немедленно. — Твоё здоровье, святоша! — гаркнул Грюм и присосался к бутылке. Герман тяжело вздохнул, снял очки и помассировал глаза. За что мне всё это? Аластор Грюм закашлялся, сунул бутыль под стол и тягуче, с чувством, запел, устало качая седой головой: Моя Бонни за океаном, За морем её нежный взгляд, Моя Бонни за океаном, Верните мне Бонни назад. Верните, верните, Верните мне Бонни назад, назад. Верните, верните, Верните мне Бонни назад, назад. Вчера я лежал на подушке, В кровати, когда погас свет, Вчера я лежал на подушке, Мне снилось, что Бонни уж нет. Умчитесь вы, ветры, за море, Умчитесь вы за океан, Умчитесь вы, ветры. за море, Верните её из тех стран. Умчались те ветры, за море, Умчались и за океан, Умчались те ветры. за море, Вернули её из тех стран. За окном мелькнула тень. Птица? Мракоборец уронил голову на руки и уснул. Или сделал вид. Герман потоптался вокруг, рассеянно пиная разбросанные по полу бутылки. Подобрал красное шерстяное одеяло и тонкий клетчато-зелёный плед. Одеялом укрыл спящего старика, а плед уволок с собой, в кресло. Где и заночевал, подложив под голову собственную сложенную кофту, укутавшись в плед и окончательно окуклившись. Проблемы следовало решать по мере поступления. И, так как основная проблема Германа спала сейчас непробудным сном, парень мудро рассудил, что утро вечера мудренее. И последовал примеру Шизоглаза, погружаясь в дерганный, беспокойный сон. Весь остаток ночи Гере снился безносый лысый красноглазый мужик, собирающий со студентов объяснительные и гоняющий возмутительно жирных голубей громкими криками: «Авада Кедавра».