Ворон

Они сидели на парапете, пожирали персики, плевали косточками в свинцово-серую Темзу и чесались. Аллергия обнаружилась у обоих, но было как-то уже совершенно плевать. Герман научил Тома обтирать мерзкий колючий пушок об джинсы, правда, почесывания это так и не уняло. Это было до дури странно. Все это. Гера то и дело ловил себя на мысли, что отчаянно жалеет. О самых разных вещах. Что этот ядовитый тип с плохим чувством юмора — не его школьный приятель. Что они никогда не шатались по крышам вольеров станции юных натуралистов, не обдирали зеленые груши на школьном дворе. Что никто ни у кого не списывал. И никто ни с кем не дрался. Что этот аморальный, циничный, жесткий, нелюдимый мудак родился в довоенной Англии, а не в перестроечной России. Что рос он в приюте, не в семье — и не понимает элементарных вещей. Что, даже спустя столько лет и сотворив с родной страной воистину страшные вещи, Реддл упорно носит эту отвратительную приютскую причёску «чего изволите?» и совершенно не понимает, что она-то громче всякого вопиллера голосит о его приютском детстве. Германа как прорвало: он без умолку трещал, пересказывая какой-то веселый вздор из собственного детства, рассказывал про каких-то старух, чью малину обдирал прямо из-под окон, в компании полубеспризорных дворовых мальчишек. Про голубей, пыльные чердаки, крыши гаражей и заросшие недострои. Про социальный дневной летний лагерь, куда Геру взяли лишь ради отца-ветерана. Про детей из детдомов, отдыхавших там же, но никуда не уходивших на ночь. Про Стасика, который был немного не в себе, но спас мелких от настоящего педофила, пробравшегося через ограду. Стас всех защитил просто матерясь и кидаясь кирпичами. Он не был героем. Просто был всерьёз и безнадежно болен. И вел себя так везде. И со всеми. Том плевался косточками, и с лица его не сходила странная, болезненная усмешка. Форму Реддл снимать категорически отказался, так что их с Герой поминутно фотографировали мимохожие маггловские туристы. Кажется, принявшие парней за местных аниматоров. Какой-то маггл, поравнявшись с Томом, сделав из рук странный жест, изображающий птицу*. И браво гаркнул что-то про Бога-Императора. Реддла мутило, от одежды все еще несло мерзотно-бабскими духами проклятой Амбридж. Пустоголовый Поттер нес редкостную околесицу. Но она скорее отвлекала от навалившихся проблем, чем раздражала. Поттер. Нет, не так. Непоттер. Чужак-инсайдер, надевший чужое тело и посмевший невозможное — связать волю величайшего темного мага современности. Посмевший стать привычным. С этим надо что-то делать. Не сейчас. Позже. Юнец иногда преступно беспечен. Хоть и знает слишком много. Слеп до безумия в этой своей вере в несуществующий свет. Это даже хорошо. Он ничего не заметит. Так к чему же спешка? Они ушли из Министерства, так и не добравшись до статуй Атриума. И Том потащил Геру в Гринготтс. Где и выяснилось, что братья Поттер прошлой ночью одели, вооружили и напоили, как минимум, небольшую армию. К Олливандеру решили пока что не соваться. Герман предположил, что мастер вполне в состоянии узнать в Томе Воландеморта. Повторный рейд по «Дырявому Котлу» подтвердил самые страшные опасения Германа. У бармена Тома при виде двух парней, деловито шлепающих прямо к стойке, было такое лицо, будто по его заведению гуляет, по меньшей мере, толпа инферналов. — Я исследовал в пабе свою память, — Реддл прицельно плюнул косточкой в пролетающего голубя и хмуро потёр пятерней затылок, — мы явились к оборотням как раз на момент аврорской облавы. Не смотри так, никто не пострадал. Ты что-то пел, потом все отступили в лес, долго блуждали по нему. Пока не наткнулись на вампиров. Потом был Гринготтс. Кстати, Фенрир побратался с нами. Кровью и магией. В присутствии гоблинов. Гера неверяще покачал головой. Что за бред здесь происходит? — Что было до оборотней, увы, не знаю, — Реддл достал персик и задумчиво вытер о штанину, — этот пласт памяти частично отсутствует. Частично — изменён. Но я не в том состоянии, чтобы копаться в ментальных наслоениях. По набережной разнесся отчаянный свист. Сквозь толпу туристов к парням бежал полисмен. Бежал и свистел. Герман и Том обернулись. Красивое лицо Тома исказила хищная ухмылка. И она не предвещало ничего хорошего. — Полундррра! — радостно взвыл Гера, хватая в охапку ошалевшего Тома, живо махнул через парапет и стремглав, гогоча, понесся через набережную. Скоро его нагнал, мотая пакетом персиков, его темнейшество, и они вдвоем, давясь смехом, ринулись во дворы, прямо по клумбам и живым изгородям. Том хрипло хохотал, силясь понять, что же на него нашло. Убегать от поганого маггла он явно не планировал. Поттер заражал своим идиотским весельем. Тревожный свист полисмена затих где-то вдали. Реддл умудрялся на бегу опустошать содержимое пакета и отпускать ядовитые замечания. Гера пару раз растянулся на земле и содрал колено о забор, но излучал при этом такое счастье, что им было впору пользовать вместо патронуса. Реддл смутился, озлился на себя и отогнал глупые мысли. Юнца он непременно прикончит. Не сейчас. Когда придет время. Но прикончит — в этом сомневаться глупо. *** Они сидели на корточках за спиной статуи подобострастно-заискивающего эльфа, в шумном Атриуме Министерства Магии. Статуи оказались ещё нелепее, чем Гера представлял себе, читая книгу. Глуповатое лицо волшебника подбешивало, вся композиция из золоченых фигур смотрелась аляписто и неуместно. — Я чувствую себя идиотом, -- пробормотал Том, мрачно косясь на задницу статуи и терзая неудачно приколотый значок с четырьмя заветными словами: «Томас Поттер. Исследовательская миссия». — Я тоже, — признался Герман и вытер очки о меховой наруч. На них с Томом дико таращились мимохожие маги. Но не более. Том пожевал губами и независимо повел плечом. — Давай, на счёт три? — Герман потянулся к сияющей заднице статуи, — раз, два… — Три! — скомандовал Том. Двойное касание озарило Атриум знакомым голубым сиянием. И вышвырнуло парней в сырость и непроглядный мрак. Пахло землей. И сыростью. Повсюду свисали, сплетаясь, древесные корни. Пещера мерцала — и мерцание это исходило от разноцветных мхов, растущих буквально повсюду. По стенам и глухим расселинам светились, сияли и звенели колонии светящихся грибов. Голубых, алых, лиловых. Ослепительно-белых. Самые причудливые формы. Самые. Россыпи световых брызг тихо звенели — и сдержанный гул их магии отдавался эхом в висках. Герман восхищенно замер. Ну же, Герман. Ты же знаешь, чего здесь явно не хватает? — Экспекто патронум! — из палочки вырвался белоснежный ворон, совершил круг почета над головами парней — и нырнул за спутанные космы корней. — О чем ты думаешь, когда призываешь его? — холодный высокий голос Реддла звучал рассеянно и… уязвленно. Что? Уязвленно? Что не так с тобой, Том? — О смерти, — улыбнулся Герман, его очки ослепительно блеснули, отражая дробное колдовское сияние тысяч светящихся грибов, — и о том, что я видел за ней. — Ты… странный, — губы Реддла побелели и дрогнули, — какова же была твоя жизнь в том мире, что твоё лучшее воспоминание — смерть? — Ничего-то ты не знаешь, Том Поттер, — устало улыбнулся Гера и его зеленые глаза лукаво блеснули из-за толстых стекол, — не смерть. Посмертие. То, что за нею. — О, избавь меня от этих своих религиозных бредней, — болезненно скривился Реддл, — я не желаю опускаться до спора с глупым, самонадеянным юнцом. Ты преступно упрям и безответственен. Разве я не предупреждал тебя о последствиях, Поттер? Это Англия. Нормы приличия не допускают карабканье по парапету и плевание в голубей, и… — Ой, не начинай занудствовать, Том, — отмахнулся Герман, продираясь сквозь спутанную завесу и плюясь землей, на голову и плечи что-то постоянно осыпалось. Реддл надменно поджал губы, но ответом не удостоил. Повеяло холодом. И магией. Из ниоткуда донеслось тихое многоголосое пение. Сотни голосов пели в унисон на неведомом языке — и пение это больше походило на плач. Мхи дышали в темпе странной песни — и на их волокнах расцветали, приплясывая, тысячи ослепительных искорок. Том коснулся одной пальцами — и его ощутимо тряхнуло. Электрическим разрядом. Разве магия и электричество могут спокойно соседствовать? Спутанные корни расступились, открывая вид на небольшой подземный зал. Герман замер, не веря собственным глазам. Домовики, сотни поющих и качающихся в медитативном трансе домовиков. Одетых в простыни и наволочки. На каждом было надвинуто что-то весьма странное. Казалось, эльфы растащили чей-то гардероб. Подвернутые парадные мантии, подпоясанные веревками рубашки, ночные сорочки, носки, чулки, старомодные шляпы, вечерние платья, нижнее бельё, гордо надвинутое у кого на что. У кого — поверх наволочки. А у кого — и прямо на голову. Реддл закашлялся и засипел сбоку. Герман не знал, плакать ему или смеяться. Эльфов было много. Очень много. Мужчины, женщины, дети. Очень много крохотных домовушек с не менее крохотными младенцами на руках. И все они пели, заставляя воздух вокруг мерцать, переливаться и шептать на сотнях языков разом. Внезапно оборвав пение, эльфы, завидев гостей, неуверенно зашевелились, зашептались — и начали один за другим опускаться на колени. От толпы отделилась крохотный силуэт. — Гарри Поттер вернулся! — всей своей изломанной, истощенной фигуркой, задрапированной в чужую зеленую мантию, как в тогу, домовой эльф излучал какой-то болезненный восторг; домовик воздел узловатые ручонки к чёрным сводам, большие лучистые глаза его излучали безумие и вдохновение, — Смотрите! Смотрите! Отец Вольных Эльфов не оставил свой народ! Добби счастлив, Гарри Поттер, сэр! Ведь Гарри Поттер и сэр Висельник освободили всех рабов рода Малфоев, да, сэр, да! И Гарри Поттер сказал: «Вы — мой народ, вы — моя кровь. Отныне я вам — отец, а вы мне — сыны и дщери». — Ты. Поттер. Ты хоть понимаешь, что натворил? — Реддл от волнения перешёл на парселтанг, — Люциус точно рехнётся, когда узнает. — А сэр Висельник сказал: " Страдай, мой скользкий друг. Империо!» — вдохновенно вещал Добби и эльфы с восторгом и трепетом взирали на магов, — и бывшие хозяева стали раздавать домовикам свои вещи. Реддл побелел и недобро сощурился: — Я, верно... ослышался? Меня слишком часто называют этим словосочетанием в последнее время. Причем, все. — Пф, не все, Том, Амбридж звала тебя сладеньким мальчиком, — Герман передразнил сюсюкающие интонации Амбридж, — миленький Томми, давай вместе обмазываться тарелочками с котятками и указами Министерства. Ты, кстати, в курсе, что ее болезненная одержимость кошками — плохой признак? Маггловские психологи… Договорить ему не дали. Трое домовиков бережно вывели к парням, под руки, невероятно дряхлого эльфа. В отличии от собратьев, у него были и борода, и волосы — спутанные пряди седыми сосульками спадали до самых ступней, бурых и огрубелых. Эльф был совершенно слеп — на Германа смотрели белесые, рыхлые бельма. -- Старейшина Роммрах, Гарри Поттер, сэр, — забормотал Добби, испуганно оглядываясь и вжимая голову в плечи, — мы прятали старейшину, где никто-никто не посмеет искать, сэр. Старейшина видел лицо, Сказавшего Слова! Сказавший Слова, стёр глаза Старейшины, Гарри Поттер, сэр. Но Старейшина помнит. — Маги выжгли нашу свободу и память из нас, но не выжгли нашу боль, — голос старика звучал глухо и устало, он оттолкнул поддерживающих его, отчего те поспешно и почтительно отступили. И преклонил колено, извлекая из-под мешковатой рубахи изящную белую палочку : -- Сказавший Слова владел ею. Мой народ забрал ее из покоев верховного мага великого места Силы, что вы зовете Хогвартсом. Отринь свой бесполезный протез, мой король. И дай нам увидеть свою искалеченную руку. — Мордредова печень, это же палочка Дамблдора, — Том до боли впился пальцами в предплечье Германа, — они украли… Гера молча отстегнул протез и размотал бинты, обнажая медленно заживающий обрубок. Старец-эльф рассек кость одним глубоким выпадом и всадил черенок палочки в зияющую брешь. Боль лютым зверем вцепилась в многострадальную культю. Герман обморочно покачнулся, но был сзади подхвачен гневно шипящим Реддлом. Палочку окутало золотое марево — и она преобразились в белоснежную руку. Украшенную резьбой, узорами, ненастоящую. Но — живую. Гера раскрыл ладонь — на ней красовался знак Даров Смерти. Господи, нет. Нет, нет, нет. Только не Бузинная Палочка. Герман, твою ж дивизию. — Ее надо вернуть, — парень не узнал собственный голос, такой он был глухой и сиплый, — я не должен ею владеть. Старый эльф всем телом затрясся от беззвучного смеха и очень тихо, хрипло, мстительно прошелестел: — Нет, мой король. Палочка Сказавшего Слова — больше не палочка. И никогда ею не станет. Она проросла сквозь твои кости — и более не посмеет терзать мой народ. Когда Сказавший Слова поработил нас, в руках была она, о да! Наше проклятье и наша погибель. Но теперь ты — ее господин. Мой король. Повелевай — и мы последуем. — Малый Висельтон, — поспешно отозвался Герман, откашлялся, расправил плечи и обвел взглядом жмущихся друг к другу, оборванных домовиков, — я желаю, чтобы вы населили Малый Висельтон. Его дома и улицы пусты. Я хочу увидеть ваши счастливые лица, слышать в смехе ваших детей — радость. Возведите защиту вокруг поместья Реддлов, руин усадьбы Мраксов и Малого Висельтона. Вам лучше знать, как это делается. Если это позволит ваша магия — воздвигните лес на руинах и пустите по лесу бродить стихийных големов. И побольше плодовых деревьев. Пейте смело мою магию и магию той благодатной земли. Хватит моему народу страдать. Живите на ней. Растите детей. Эльфы радостно загомонили, переглядываясь, сияя и обнимаясь. Добби радостно взвыл и побежал в толпу, размахивая руками. — Мы можем. Мы призовем, — старец утер выступившие слезы, тяжело поднялся с колена, поддерживаемый Германом. И глухо, сдавленно зарыдал. Старика поспешно увели. Том развернул Германа лицом к себе, минут пять сосредоточенно вглядывался в его лицо. Хмурясь и кусая губы. И серьезно, мрачно сообщил: — Ты — страшный человек, Поттер.