Ворон

В полумраке ало горели толстые свечи, сотни коротких толстых черных свечей, плачущих алым воском. Они потрескивали и чадили на всех поверхностях, на ветвях темных гротескных деревьев. В спертом воздухе метались зеленые, голубые, желтые и алые искры. И пахло лесом. Прелой сыростью и озоном. Устроившись сбоку, Герман играл основную мелодию из фильма про мальчика со шрамом и философский камень. Вокруг него парил целый оркестр из зачарованных Флитвиком скрипок, виолончелей, флейт — и все они гремели один с ним мотив. Мебель трансфигурировали в живые деревья и стайки ночных бабочек. Окна завесили плотными шторами. В центре аудитории замер Хор Лягушек, облаченный в белые рубашки до пят; распущенные волосы, цветочные венки, лукавое мерцание бродячих огней в глазах. Флитвик дирижировал хором. Хор пел под жабьи трели, бережно придерживая черные подушки с жабами на них: Всадники скачут от Нок-на-Рей, Мчат над могилою Клот-на-Бар, Кайлте пылает, словно пожар, И Ниав кличет: Скорей, скорей! Выкинь из сердца смертные сны, Кружатся листья, кони летят, Волосы ветром относит назад, Огненны очи, лица бледны. Призрачной скачки неистов пыл, Кто нас увидел, навек пропал: Он позабудет, о чём мечтал, Всё позабудет, чем прежде жил. Скачут и кличут во тьме ночей, И нет страшней и прекрасней чар; Кайлте пылает, словно пожар, И Ниав громко зовёт: Скорей! * — Я же говорил — будет круто, — зашептал Симус на ухо Рону, — скажи, было охрененно, когда этот слизеринец бубнил-бубнил свою вступительную речь, а потом — бух! — и стало темно, а мебель стала рассыпаться стаями бабочек… — Им просто помог Флитвик, — со знанием дела зашептала Падма Патил, — нашему декану безумно понравилась их идея. — О! Мой выход, — как только хор покинул импровизированную сцену, Симус вышел на середину и, обведя взглядом притихших слушателей заговорил, — да, это звучит немного странно, но даже вопреки Статуту, магглы нас помнят. Маги ушли из мира магглов… но остались жить в их сказках. И их сердцах. — Страшна ночь, когда пронесётся, бесшумно ступая по воздуху, над городами и лесами, полями и реками, свора призрачных пламенноглазых псов, преследующих добычу, — мрачно возгласила какая-то босая слизеринка из Хора Лягушек, выходя на середину, опираясь на метлу и обводя замерших слушателей горящим взором, — страшна ночь, когда с воем ветра сплетётся звук рога и яростные крики загонщиков. Страшна ночь, когда Дикий охотник преследует свою дичь… Гермиона вышла на середину, в волосах её сонно желтели листья и осенние цветы. Облачилась она в простой маггловский сарафан и ожерелье из желудей и рябиновых ягод. Гермиона расправила плечи и сухо сообщила: — Дикая Охота появляется в темное время года, у кельтов — где-то в районе Самайна, у германцев — зимой, либо перед Йолем, либо во время Йольтайда. Отзвук древней языческой традиции, ныне забытой и породившей спортивную игру, в которую в настоящее время играет весь мир… — Квиддич, что ли? — ошалело прошептал Рон, кто-то зашипел, призывая к тишине. — У кельтов описания Дикой охоты больше сходны с описанием кавалькад сидов — и это обьясняет, почему она появляется в дни Самайна: этот праздник делит год на время, принадлежащее людям, время, когда они обрабатывают землю и пользуются ее плодами, и на время сидов — когда поверхность земли принадлежит им, — Герман склонил голову набок, мерцая очками, — Охоте водительствует любой из королей Аннуина — но Аннуин это не только мир мёртвых, это потусторонний мир вообще, место постоянного владычества ши. Конечно, всегда есть шанс попасться засидевшимся в холмах ши под горячую руку, но риск тут больше быть увлеченным вслед за всадниками и более не вернуться домой. Ну и, разумеется, Охота не является причиной тех неприятностей, которые могут произойти, скорее — всего лишь предвестником. У островных кельтов, например, были распространены предания о ши-хранителях семьи или местности, и о том, что если должно произойти что-то дурное, то дева-хранительница обязательно явится и предупредит: либо одним своим появлением, либо плачем, либо, для совсем уж непонятливых, озвучит прямым текстом. Так верили магглы. Ораторы ушли, уступая место Тому. — Помнят магглы и иное, — нехотя сообщил Реддл, — Клот-на-Бар, например. Cailleach Beare, каргу из Бэра. По легенде, она так устала от своей бесконечной жизни, что долго ходила по всей Британии, в поисках водоема достаточно глубокого, чтобы в нем могло утонуть ее бессмертие. Шагая с горы на гору, она нашла подходящее озеро на вершине Птичьей горы в Слайго; имя ему Лох Йа. Из обрывков легенд и преданий, мы знаем, что ведьма сумела обрести бессмертие. Но не вечную юность. Века и недуги истончали ей плоть, а гибель клана — лишила рассудка. И ведьма, победившая саму Смерть, истово возжелала покоя. Ее укрыли воды озера Лох Йа. Жива ли она ныне — никто не знает… — Люмус Максима! — проревел Снейп, врываясь в аудиторию и обдавая всех, — и стоящих, и сидящих, — волнами света. Следом вошли сдержанно-тревожный Дамблдор, ликующий Филч, мелко дрожащий Квирелл, озадаченно озирающаяся мадам Стебль и растерянная Макгонагалл. — Что происходит, Альбус? — скрестил руки на груди Флитвик. — Мне неприятно это говорить, но один из студентов наложил империо на преподавателя, — отозвался Дамблдор неподвижно разглядывая Реддла, — непосредственно на его занятии. Герман, пользуясь полумраком, приобнял смертельно побледневшего Тома и аккуратно заменил его палочку своей. Реддл вцепился в его руку и сухо выдохнул: — Ты все-таки непроходимый идиот. — Ты снял заклятье, — шепнул Герман, — ты все-таки снял заклятье, Том! Я заслоню тебя. Прости, что не остановил вовремя. Прости. Реддл дернулся как от удара и его подбородок предательски задрожал. В широко распахнутых глазах застыли недоверие и какое-то полубезумное торжество. — Вашу палочку, мистер Поттер, -- брезгливо процедил Снейп. Герман, ни на кого не глядя, шагнул вперёд и протянул палочку черенком вперед. Разглядев, что именно ему протягивают, Снейп качнулся и позеленел. Кто-то бесцеремонно швырнул Германа себе за спину и закрыл собой, широко раскинув руки. Кто-то. Том. Его спина и плечи мелко подрагивали, воздух вокруг сухо трещал. Под ногами стремительно расцветали ледяные узоры. Воздух остыл. Дыхание вырывало из лёгких людей невесомый белый пар. Герман медленно коснулся плеча Реддла и позвал: — Том… Герман не видел лица названного брата, но мог сполна оценить всю палитру эмоций, отразившуюся на лицах незваных гостей. Филча трясло от бессильной злобы. Квирелл казался разбитым и подавленным больше обычного. На лице Снейпа отражалась тяжелая внутренняя борьба, он разглядывал раскинутые руки Тома затравленно и мрачно. Кажется, порывистый жест парня напомнил ему что-то, нечто слишком личное. Макгонагалл препарировала Реддла тяжелым строгим взглядом, как некое диковинное ископаемое. Мадам Стебль, поджав губы, сверлила Снейпа самым недобрым взглядом, на который была способна, и качала головой. В глазах директора застыли горестное недоумение и что-то щемящее, трудноопределимое. — Не думаю, что Гарри способен на непростительные заклятья, Северус, — сокрушенно покачал головой Дамблдор, — только не Гарри. В гробовой тишине кто-то сдавленно икнул и уронил книгу. — М-м-м-мистер Т-т-т-т-томас П-п-поттер, — на беднягу Квирелла было страшно смотреть, так его трясло и шатало, — п-п-п-покажите в-вашу п-п-п-палочку. Палочка ожидаемо показала десяток левиос, пяток трансфигурирующих заклятий. Преимущественно — шуточных. И манящие чары. Флитвик выглядел довольным. Макгонагалл — шокированной. — Чтож, ложная тревога, коллеги, — миролюбиво развел руками Дамблдор, — но это не значит, что нападавший не будет найден… — Раз уж вы уже здесь, коллеги, позвольте пригласить вас на этот камерный, межфакультетский вечер, — голос Флитвика дышал иронией и лукавством, — уверен, у студентов ещё найдется нечто, что они могли бы показать… — О, даже не сомневаюсь. Такие талантливые дети… Но вынуждена покинуть вас, меня ждёт теплица, — добродушно улыбаясь развела руками профессор Стебль и спешно покинула класс, прихватив пару своих студентов. — Не в силах устоять перед вашим предложением, Филиус, — лучезарно улыбнулся Дамблдор, — уверен, Северус и Минерва согласятся со мной. Не так ли, Северус? У Снейпа было такое лицо, будто он нестерпимо жаждет расчленить и сжечь каждого, находящегося в этой аудитории. Но увести себя и усадить в какое-то кресло — позволил. Герман вышел на середину, бережно обнимая баян и обвел долгим взглядом зрителей. — Даже лишившись шанса вновь увидеть мир магов, простецы хранили те жалкие крохи, что оставила им народная память. Эту песню написали магглы. Исполняет ее женщина, взявшая себе в качестве сценического псевдонима имя Хелависы. Напомню, Хелависа — одна из сподвижниц Морганы. Она пыталась завоевать любовь рыцаря Ланселота, и, будучи не в силах сделать это, погибла. История описана у магглов в романе Томаса Мэлори «Смерть Артура", — тихий голос эхом разнесся во мраке, — песня, которую я исполню, маггловская, но посвящена она ведьме. Безумной женщине, пожелавшей заполучить то, что жаждала… любой ценой. Том бесстрастно замер, скрестив руки на груди. Флитвик поднял в воздух музыкальные инструменты — и они заиграли, дополняя мелодию, выводимую Герой на баяне. Герман пел, а стекла его очков таинственно мерцали, отражая искры: Ночь за плечом, вор у ворот, Прялки жужжанье спать не дает Тебе, — я снова здесь. Кто прядет лен, кто прядет шерсть, Кто прядет страсть, а кто прядет месть, А я спряду твою смерть. Колесо — гонит по жилам кровь, Колесо — в губы вливает яд, Колесо, вертись — это я… Эй, пряха, работай живей, Жги огонь, поджидай гостей, Лей вино и стели постель!.. Мрак мерцал россыпями ядовито-зеленых искр, мрак шептал туманами — иллюзия оживала. Вокруг, сколько хватало глазу, раскинулась степь. В ночных травах бродил ветер. Студенты и преподаватели оглядывались; тревожный шепот студентов, задумчивый, очарованный Невилл, печально улыбающаяся Гермиона, Снейп, запустивший длинные, бледные пальцы в травяное море, удивленные глаза Дамблдора, рвущего ночные цветы, рассыпающиеся колдовским желто-зеленым мерцанием. Полная луна выплыла из-за перистых облачных вуалей — и все подернулось налетом ее колдовской зелени. Герман пел, пальцы плясали по кнопкам, а оркестр рыдал ему в унисон: Серп луны прорезал путь На ладони — не забудь О погоне — он не идет по пятам. Кровь — железу, крылья — рукам, Сердцу — хмель и горечь — губам, Ты посмел обернуться сам. Ой, колесо, вертись на стальных шипах, Страх сгорел на семи кострах, Но смерть твоя — не здесь и не там; А я жду-пожду ночью и днем, Сквозь тебя пройду огнем и мечом, К сердцу — осиновым колом! Сполохи желто-зеленого сияния соткали дорогу и постоялый двор у самого тракта. Зеленый дым взметнулся ввысь, принял очертания оскаленного черепа — и растаял. Кто-то ахнул и порывисто зашептал что-то про Пожирателей. Герман пел, прикрыв глаза, и голос его льнул к травам и гибко сплетался с туманом: Вижу, знаю — ты на пути, Огненны колеса на небеси, Плавится нить и близок срок; Ты вне закона — выдь из окна, Преступленье — любви цена, Так переступи, переступи порог. Превращенье жизни в нежизнь Во вращеньи рдеющих спиц, Раскаленный блеск из-под ресниц; Ты разлейся в смерть кипящей смолой, Разлетись сотней пепла лепестков, В руки мне упади звездой, ты мой, теперь ты мой Во веки веков!.. Во веки веков! Во веки веков! Ты мой… Иллюзия как взбесилась — степь пылала. Постоялый двор под хриплый, надсадный крик охватили космы колдовского изжелта-зеленого огня. Иллюзия распадалась черными лепестками пепла пока не рассыпалась окончательно. Повсюду вспыхнули черные свечи. Зрители буквально взревели от восторга. Герман сдержанно поклонился и исчез в толпе. На импровизированную сцену выскочили пятеро когтевранок-шестикурсниц в национальных костюмах и исполнили один за другим несколько танцев, высекая каблуками искры, чертя во тьме огнём и туманом. Когда они удалились под бурные аплодисменты и вопли «браво!», Герман снова шагнул на середину. С ним вместе от толпы отделились Гермиона, Том, Тео Нотт и Блейз Забини. Гера тяжело опустился на стул, а остальные окружили его. Печальная музыка напитала воздух ароматом ночных трав. Ввысь взметнулась стайка мерцающих белоснежных стрекоз. Гермиона подняла глаза и тихо, печально запела; её голос походил на оживший шелест страниц и горький ропот дождя: Вместе с запахом выжженных солнцем полей, Темной птицею в сердце Входит новая осень. Ты плетешь свой венок Из траурных лент, Из увядших цветов И почерневших колосьев. Но, кто знает, чем обернутся Холода и потери, Для того, кто умел верить? И кто знает, когда над водою Взойдет голубая звезда Для того, кто умел ждать… Нотт прикрыл глаза и, качаясь в такт, запел; голос его звенел и переливался во мраке, рождая в груди ответный отклик: Тебе больно идти, тебе трудно дышать. У тебя вместо сердца — Открытая рана. Но ты все-таки делаешь Еще один шаг, Сквозь полынь и терновник — К небесам долгожданным. Но однажды проснутся все ангелы, И откроются двери. Для того, кто умел верить… И ненастным январским утром В горах расцветет миндаль Для того, кто умел ждать… Голос Забини гремел, как рокот далекой грозы, глаза Блейза горели вдохновением: Гнется вереск к земле, Потемнел горизонт. Облака тяжелеют, В них все меньше просветов. Ты сидишь на холме — Неподвижно, безмолвно: Все слова уже сказаны, Все песни допеты… Но я знаю, найдутся ключи. И откроются двери Для того, кто умел верить… И над темными водами мрака Взойдет голубая звезда Для того, кто умел ждать… Высокий, красивый голос Тома Реддла звучал отрешенно и устало; инфернальным холодом повеяло, едва он запел. Было в этом что-то ломкое и неправильное. Пение Реддла излучало боль, причиняло боль, терзало душу: Обреченно скользит одинокая лодка Сквозь холодные воды Бесконечной печали. Только небу известно Все о нашем сиротстве. И о боли, что связана Клятвой молчания. Где-то есть острова утешения И спасительный берег Для того, кто умел верить… Там рождаются новые звезды, И в горах расцветает миндаль Для того, кто умел ждать… Когда Герман случайно поднял глаза на директора, он был готов поклясться, что по щеках старика бежали слёзы, а в глубине голубых глаз бились боль и раскаянье. *** — Ну же, давай уже! Проводи свой тест! — выдохнул Рон, перегнувшись через стол. Профессор Бинс монотонно бубнил что-то о гоблинах, соломе и ценах на репу. Преподаватель-призрак все больше напоминал Герману Баюныча — препода, читавшего на первом курсе семинарии абсолютно снотворные лекции по катехизису. Даже внешне Бинс был полнейшей копией Баюныча. Безбородой и призрачной копией. Даже это скорбно-сонное выражение лица… один в один, если честно. — Ладно, — отозвался Герман, — представьте пустыню или ещё какое-то открытое пространство. Опишите её. — Это холмы, — со знанием дела зашептал Симус, — в низинах сыро, прохладно, везде клевер. И весь цветёт белым. И небо ясное. И солнце яркое… Блин. Везде змеи. Там точно везде змеи. Даже ноги зачесались… — А я представляю городские крыши, ветер, тучи, — кивнул Рон, — городские пустыри. Там, ну, это… сумрачно. Местами темно и опасно. Но мне там спокойно. — А я представляю только лесистое речное русло, — смутился Невилл, — и болота. Ещё там много озер. И везде растут редкие растения… — Я вижу пустыню и полувросшие в пески руины древних цивилизаций, — задрала нос Гермиона, — там безумно интересно, правда, опасно. И обязательно есть где-то под толщей песка гигантская библиотека! — Кому — что, а Гермионе — книги… — закатил глаза Рон. Девчонка иронично хмыкнула, но язвить не стала. — Гиблые проклятые болота, туман и ползущие в клочьях тумана инферналы, — холодно сообщил Том, — в небе белесо оплывает луна. Над землей, как тени, плывут дементоры. — Страшно как, — охнул Рон. Реддл вежливо улыбнулся: — Меня все устраивает. — Итак, вы только что описали мне в символах как вы видите мир вокруг себя, — Гера хитро прищурился, — а теперь представьте куб. — Куб? — переспросил Невилл. — Ага… — Это головоломка! — заявила Гермиона, — огромный кубик-рубик, состоящий из книг. Он почти занесен песком. — Нет, — мечтательно покачал головой Рон, — он блуждает по ночному городу, небольшой, но шустрый. Он из меди, но если его открыть, на улицы прорвутся белые и черные шахматные фигуры в рост человека. А ещё им можно давить пауков… — Это сундук с барахлом и мячами для квиддича, закопанный в шутку у подножья холма, — весело рассмеялся Симус, — какой-нибудь дурак откопает, подумает — золото. А там квоффлы и контуженные бладжеры. Открыл сундук, а бладжеры такие, по морде: «Н-на тебе за жадность! Н-н-на тебе за воровство!» — А у меня куб живой, — вздохнул Невилл, — и состоит из моих любимых растений. У него корни вместо ног. Он пьет влагу земли и ручьев. — Мой куб — черная ржавая шкатулка с дементорами, — сухо сообщил Том, — от нее веет распадом. И гарью. Мой куб утонул в трясине. — Куб — это вы сами, — жизнерадостно сообщил Гера, — а теперь представьте в том же пространстве лестницу и цветы. Герми, ты представь коня. Ребята, — с вас — кошки. — Кошка сдохнет в моем болоте, — скривился Том, — обязательно представлять кошку? — Конечно… — Ну… у меня… Пушистая белая кошка в цветочном венке, — смутился Невилл, — все везде цветёт, даже куб. А лестница — тоже живая, как куб… И тянется в небо… И тоже цветёт. Ну, своими собственными цветами. А потом цветы переопылятся и расцветут новые цветы… — У меня лестница из булыжников, полосатая кошка вроде анимагической формы Макгонагалл и цветущий клевер, — пожал плечами Симус. — Я представляю сиамскую кошку, цветущие деревья и пожарные лестницы на маггловских домах, — Рон с сомнением почесал затылок. — Лестница — высеченная из камня, руина древнего храма, цветы растут прямо из отверстия в кубе. Как из плошки с землей, — Гермиона с самым независимым видом тряхнула буйной шевелюрой и добавила чуть тише, — а коня у меня представить не получается. Все время маячит какой-то жуткий фестрал. — Лестниц нет. Есть цепь, не дающая шкатулке потеряться в гиблом омуте, — пробормотал Том, подперев рукой щеку, -- цепь похожа на веревочную лестницу. Ммм, да. Только — состоящую из цепей. Она новая, крепкая. И сияет в темноте. Цветы прекрасны и опасны, лукавы и губят разум. Они цветут из гиблых вод и из болотного грунта. Кошка спит среди цветов. Она всклокоченная и… мм… дергается во сне. Это бесполезный, всклокоченный кусок меха, похожий на шевелюру Грейнджер. Рон с Симусом захихикали. Гермиона — надулась. — Лестница — ваши друзья, цветы — дети, а животины — вторая половинка, — ухмыльнулся Гера, — ай-яй, Том. Как нехорошо… — Какой… вздор, — отозвался Реддл и скоропостижно заинтересовался конспектами. — Фестрал? — Гермиону перекосило, — мой будущий парень — лич? — А у Невилла цветы переопылились, — заржал Симус. Невилл побагровел и под хихиканье Рона Уизли и Симуса Финнигана, закрылся учебником. И пополз под парту. — Вылезай, цветовод-переопылятор, — хихикал Симус, шаря под столом и норовя изловить скрывшегося там Невилла, — кошек ловить будем! Гермиона с сомнением покосилась на Реддла и поджала губы: — Подумаешь! Да не нужны мне какие-то фестралы…