Дуэт двойной тьмы

      Тьма. В ней Алан Вейк пребывал постоянно. Она уже не была ни его агентом, ни редактором. Только стражем он теперь мог называть то, что преследовало его от момента пробуждения и до конца ежедневной работы за печатной машинкой и отправки сознания в страну снов. Он, вернее его альтер эго, уже трижды побеждало своего злобного двойника и, как планировал сам писатель, уже совсем скоро должно было его убить окончательно.       Если бы у него спросили, что сложнее всего было делать в этом мрачном потустороннем мире, он бы ответил, что нет в таком мраке более тяжёлого занятия, нежели осуществление попыток определить, когда здесь начинается ночь. Призывать сюда свет было, как Алану казалось, невозможным даже с помощью его писательского дара.       В определённый момент, поддавшись панике, он начал вести ещё одну книгу, в которой, время от времени записывал, как в его настольной лампе сами по себе меняются лампочки, чтобы в один миг не оказаться полностью во власти тьмы.       «Интересно, а ищет ли мне эта сущность сейчас замену?» — думал периодически Алан.       О прошлой жизни вне этой огромной, но в то же время и ограниченной одним маленьким островком чёрной сферы, писатель предпочитал не вспоминать. Всё, что он чувствовал, когда думал о тех временах, о своей карьере и личной жизни — лишь надежда. Надежда на то, что его жена Элис в безопасности и... Сложно было в таких мыслях быть солидарным с самим собой, но Вейк действительно желал, чтобы его любимая нашла себе кого-либо, кто мог бы заменить его, кто мог бы заверить эту прекрасную девушку в том, что в её жизни больше не будет ничего плохого.       Мог ли он себя самого теперь называть человеком? После того, как его организм забыл про то, что такое голод. Возможно, всё было как-то связано с течением времени, которое, по-видимому, в этом месте досыпает всё, что его узники проспать не могут. Мебели в доме почти уже и не было. Там, где стояли стулья или табуреты, теперь только пустые или полупустые термосы с кофе или сломанные фонарики. В столе, за которым сидел сам писатель, был использующийся в данный момент термос и рабочий источник света — не покидающий своего владельца ни на секунду, щелкунчик.       Почему он не сошёл с ума?       Сложно объяснить, если тот, кому ты это объяснишь, никогда не был в шкуре самого писателя.       Он не просто писал о человеке, который также выглядел, как он, носил такую же одежду и то же самое имя. Нет! Алан и был им. Через него узник тёмного мира общался с теми, кто был ему необходим, чтобы не сойти с ума. Все, от лучшего друга до девушки-полицейской, с которой он пусть и не был особо знаком, но которая тем не менее внесла свой вклад в победу над тьмой и спасение всего, что было дорого Уэйку, приходили в его историю и общались с своим знакомым через его пальцы и кнопки печатной машинки. Он не принадлежал самому себе, когда только-только начинал прописывать новый диалог. Взрывы, убийство порождений тьмы и одержимых — всё это было его, но только не диалоги и не персонажи.       Боязливая тьма, которую Уэйк, как он думал, сдерживает своим присутствием, сделала всё, лишь бы свершить самоубийство или в целом смерть своего пленника чем-то невозможным. Дошло до смешного. Незадолго до событий, которые скоро будут описаны, куда-то пропала бритва, почти сразу после зеркала.       Ходить нашему герою было тяжело. Ноги всё сильнее и сильнее привыкали к сидячему положению или к неподвижности, во время сна. Глазам было всё больнее смотреть на заполняемые листы бумаги при включённой лампе.       В тот день. Или ту ночь. Алан сидел за своим столом и, как бы это не было удивительно, писал о продолжении пути самого себя к цитадели зла — маленькому домику на острове, единственной дорогой к которому является узкий деревянный мостик. В этом доме, с целью как следует поиздеваться над памятью главного героя, и поселился, не так давно, злой двойник писателя. С щелкунчиком в одной руке и тяжёлым помповым ружьём в другой он вышел из своего маленького, угнанного с ближайшей заправки пикапа и направился к мосту, по дороге пристрелив, особо не целясь, тройку одержимых лесорубов, не дав им и на пару шагов к себе приблизиться.       Он был зол. Так зол, что даже если бы щелкунчик перестал работать, а из оружия разом пропали бы все патроны, он бы голыми руками, ломая все мыслимые и немыслимые законы, убил бы всех, кто встал между ним и его местью. В голове одна за одной проносились мысли о том, как будет стонать от боли его нематериальный близнец, как его тело будет рассыпаться в прах, а вся его тьма раствориться в свете маленького фонарика. Даже почти сломанная нога, из которой всё ещё, преодолевая тонкую плоскость бинта, сочилась кровь, не мешала ему продвигаться через тьму, как ледокол проходит через льды.       Гнев пробирался через каждое вписанное в роман слово, сквозь каждую чернильную каплю, и наделял пишущего небывалым притоком жизненных сил и энергией. Казалось, уже с каждым упавшим и растворившимся порождением тьмы настольная лампа становилась всё ярче. Звуки, похожие на стон, разносились по всему дому от каждой тени.       Вот уже несуществующий Алан Уэйк стоит аккурат за той самой дверью, из-за которой слышится мертвенное холодное дыхание двойника. Револьвер отправляется в кобуру. Правая рука лезет в карман джинсов и возвращается назад уже вместе с найденным под ковриком перед входной дверью ключом.       Волнение с обоих сторон хрупкой деревянной двери нарастает!       Взрыв! И, к несчастью для реального Алана, не в его книге. Лопнула настольная лампа. Осколок, отлетев от края стола, слегка порезал левую щёку писателя, оставив малозаметный, но ощутимый шрам.       Неведомая сила подхватила творца, подняла над стулом и, пару раз ударив его ничего непонимающим, слабым телом о стену комнаты, выбросила несчастного в окно, прямо навстречу спокойной тёмной глади озёрной воды. Летел Алан недолго, тем более, что из-за непонимания того, что с ним происходит, он не сумел во время полёта ни задуматься, ни испугаться. Сильный удар о воду.       «Лишь бы только второй раз теперь не очнуться в какой-нибудь машине посреди леса!» — одновременно и просто подумал, и взмолился, непонятно кому, Алан.       Но нет. На этот раз он не потерял память и сумел самостоятельно выплыть, ухватившись за выступ пристани. Стоя на четвереньках и ловя ртом ставший за последние прошедшие секунды ещё более ценным, чем был до этого, воздух, он смог разглядеть знакомые чёрные туфли и край чёрного траурного платья.       Когда же Алан встал на ноги, он, не испугавшись, а лишь слегка вздрогнув от неожиданности, встретился глазами со своей старой знакомой, которая его давно не навещала. Тёмная сущность в обличие старой женщины в чёрном платье и с чёрной вуалью.       — Приветствую, мистер Уэйк, — знакомый замогильный, пробирающий до мурашек голос, казалось, привёл весь организм писателя в чувства, а сам он весь превратился в слух:       — Сравнительно долгим оказалось ваше пребывание в моём доме. И при этом вы всё так же бодры и находитесь в более-менее здравом уме...Похвально.       — Судя по тому, что ваша сила выбросила меня из окна, предварительно швырнув в стенку, вы всё же решились от меня избавиться.       — Напротив, юноша. Я предлагаю вам свободу и так соскучившийся по вам, называемый вами реальный, мир.       Алан удивился и, в некотором смысле, смутился из-за такой новости.       — В смысле... Отпустите меня в большой светлый мир, и мне не придётся для этого ничего делать? Алану было сложно, даже в своём сознании называть это существо той, кого оно старалось внешне пародировать. Искажённое отражение несчастной Барбары Джаггер. Чудовище, издевавшееся над его женой, друзьями и им самим, при этом живущее только благодаря нему, не заслуживало называться каким-либо человеческим именем!       — Насчёт последнего вы не правы, автор, — загадочная улыбка скользнула по бледному, непонятно чем освещаемому, лицу. — Вам нужно будет дать мне клятву. Клятву, которая будет касаться того, что вы сейчас пишите.       Алан с интересом, немного отступив назад, продолжал смотреть на женщину.       — Это было бы глупо, если бы вы думали, что какая-либо ваша деятельность ускользнёт от взора повелительницы теней в мире теней. Не так ли? — на какой-то миг писателю показалось, что в момент очередной демонстрации своей ухмылки его собеседница продемонстрировала ему свои, на удивление белоснежные, заострённые зубы.       — Так. Но чем вас не устраивает то, что я работаю над новой рукописью? Она же никак не касаться ни ваших планов, ни даже внешнего мира.       — Прекращение вставлять в разговор со мной вопросы — ещё одно условие заключения между мной и вами выгодного соглашения.       — Ну. Ладно.       — Я не так наивна, чтобы полагаться на ваше невежественное «ладно», — в её голосе явно было что-то змеиное. — Пожалуй, следует скрепить наш договор вашим желудком.       Алану уже некуда было отступать. Носок одной его ноги уже стоял на самом краю пристани.       Тонкий мертвенно-бледный указательный палец с длинным чёрным ногтем коснулся губ писателя. С его подушки прямо в рот пленника тьмы то ли слетела, то ли соскользнула какая-то странная туманная жилистая субстанция, устремившаяся по гортани прямиком в грудную клетку. Алана внезапно начало тошнить.       — Впишите в свой блокнот, связанный с ненужной заменой лампочек, пунктик про то, как вы засыпаете и просыпаетесь в каком-нибудь очень приятном для вас месте, — надменным и властным тоном проговорила женщина.       — А рукописи? — откашливаясь и пытаясь ударами кулаком в грудь выбить потустороннее нечто из своего тела, поинтересовался писатель.       — Возьмите с собой, сколько хотите своих творений. Показывайте их и продавайте. Пользуйтесь, как только вам будет угодно. Только...       — Дайте угадаю, не засовывать больше в печатную машинку последнюю страницу последнего романа?       — Именно.       Любые намёки на ухмылку уже успели исчезнуть с лица тёмной сущности.       — И ешё один пункт. Третий. Всё же лучше будет, если мы будем пользоваться хотя бы одним магическим числом из места, в которое вы вскоре вернётесь.       — Чего вам ещё надо?       — Мелочи. Просто, когда напишите о своём перемещении и пробуждении, добавьте в конце: Et sequens eum et eius umbra. Я настаиваю.       — Хорошо, — понурив голову, согласился Алан.       — Мне вас обратно в вашу комнату подкинуть? Или вы сами предпочтёте подняться по лесенке? Настаивать не буду.       — Нет уж, благодарю за предложение, — легка сгорбившись, но уже начиная выпрямляться и приближаться к лестнице, посмеиваясь, сказал Алан.       — Если нам с вами уже не будет суждено увидеться, знайте, тьма считает вас смелым человеком и талантливым писателем.       — Моя смелость — лишь результат работы другого писателя.       — Но вы же шли к своей цели, не зная об этом. Ни одной попытки сбежать или свести счёты с жизнью на протяжении длительного срока — то, на что не мог бы рассчитывать, как мне казалось, ни один смертный. Но чтобы вас не смущать, назову вас на прощание... Отличным персонажем.       Не зная, что и ответить, Алан коротко кивнул и зашагал к своему дому. Только на третьей ступени, когда он уже убедился в том, что женщина исчезла, просто растворившись в воздухе, он заметил, что правая нога стала немного ныть. При входе в свою комнату с блокнотом и печатной машинкой он обнаружил, что порезался, в районе коленки о торчащий из стены гвоздь. Но какое значение имеют такие мелочи, когда на кону целая человеческая свобода и возможность снова узнать о том, что такое еда?       Спустя сорок страниц с описанием мистической замены лампочки в настольной лампе, Алан наконец-то нашёл пустую страницу. Писатель подошёл к письменному столу, на котором теперь лежал ещё и кусок разбитого его телом окна и кусочки стекла. Сначала он взял только свою ручку, но, пройдя буквально пару метров, до места, откуда до кровати не хватало только двух-трёх шагов, он остановился, вернулся к столу и быстро, как только сумел, схватил в охапку все свои рукописи. Вместе с последним листом последней рукописи, торчащим из печатной машинки.       Он с разбегу, как ребёнок, запрыгнул на кровать, о чём нога тут же попыталась заставить пожалеть своего владельца. Но не в этот час для неё это было возможно. Откинув колпачок ручки в сторону, Алан, словно пытаясь записать только что приснившийся сон, до того момента, пока он не растворится в озере памяти, начал лихорадочно писать. Фразу, которую его попросила написать сущность, он вписал немного коряво, расхлябанным, почти пьяным почерком. Алан сунул блокнот подушку, а рукописи задвинул поближе к стенке, под кровать. Тело словно само по себе отключилось, писатель упал на кровать и старался заснуть. Буквально через минут десять ему это удалось.       — Теперь мы квиты, — раздался голос из темноты комнаты. — Надеюсь, больше тебя не увидеть, госпожа.

***

      — Тебе бы стоило поучиться у него нормально составлять предложения.       — О, леди, у нас с ним ещё вся вечность впереди.       — Не будь так самонадеян. Тем, что я ему сказала на пристани, я пыталась предупредить тебя.       — А я уж было подумал, что тебе не терпится занять место его жёнушки.       — Изыди из моего дома.       — Конечно, — до её слуха донеслись звуки шагов. — И, если мы правда больше не свидимся, я хочу, чтобы ты знала: ты — отличная девочка.