Quiritation

Я хотел снова услышать ее крики. Она извивалась на полу гостиной, пока моя безумная тетка, гогоча и плюясь, склонялась над ней. Грейнджер закричала. Прогнулась в спине, стуча пятками. Вцепилась в толстый ковер с такой силой, что ногти начали ломаться и отслаиваться от пальцев. Волосы сбились в колтуны, одежда потемнела от пота, мочи и крови; она кричала, пока не сорвала связки. В ее голосе мне слышались звуки, издаваемые кроликом, которого за день до этого поймал мой филин, мне слышались смертельный страх и разрушительная боль — примитивный животный крик. Он бил по ушам подобно грому, словно огонь проносился сквозь кровь. Это был крик страдающей души, запертой среди мучительных зим в аду, разрываемой на куски, разбрасываемые по самым отдаленным закоулкам Вселенной. Это было прекрасно. С каждым визгом мое сердце билось чаще, с каждым криком моя кровь ускоряла свой бег. С громким свистом Грейнджер сделала судорожный вдох и выдохнула со скрипучим криком. Звук эхом прокатился по комнате, провальсировал под расписанным фресками потолком, отразился от пурпурных стен и погас в мраморном камине. Он обернул меня, окутав плотным бархатом, обласкал кожу подобно теплому шелку. Он железными тисками схватил мой позвоночник, сжал нервы стальным кулаком. Кости в черепе ощутили пульсацию, мышцы ног напряглись, кровь прилила к члену. Я наблюдал, как Грейнджер стонала, извивалась под разрывающим плоть Круциатусом, и был вынужден схватиться за каминную полку, чтобы не позволить рукам проскользнуть под мантию. Грейнджер перевернулась, вытянув дрожащую руку. Она потянулась ко мне, приподняла голову. Мое имя с бульканьем вылилось из ее рта вместе с потоком крови и слюны, вытекло из ее глаз чистой, сверкающей слезой. Она прокричала мое имя раздирающим плачем. Она умоляла, упрашивала, заклинала. Она молила меня помочь, унять боль, но я лишь наблюдал за ней полными голодного огня глазами. Беллатрикс ударила другим проклятьем, и Грейнджер скорчилась на ковре, закричала, а я крепче вцепился в полку, ощущая пульсацию во всем теле. Разгоряченная кожа покрылась мурашками, кровь гудела, член пульсировал и подрагивал. Гермиона закричала, и я кончил. Последующие события превратились в смазанное пятно — сражение, падение люстры, побег, кровь на моем лице, в моих глазах. Я едва ли что-то чувствовал, что-то слышал. Темный Лорд явился в вихре дыма и гнева, и даже наказания, что он цедил сквозь зубы, пролетали мимо моего сознания быстрее, чем почуявшие грозу птицы. Для меня не существовало ничего, помимо тела Грейнджер, извивающегося в мучениях. Все, за исключением сокрушительной песни ее голоса, казалось нереальным. Я хотел снова услышать ее крики. После пережитого ничто не имело значения. Ничто. Кто выиграл войну, кто проиграл. Кто выжил, кто погиб. Пока она жива, пока жив я, было не важно, что еще произошло. После завершения войны я начал следить за ней, хотя в этом не было никакой необходимости. Газеты и сплетни делали все за меня. Простая, но амбициозная девушка стала героиней, купающейся во славе и восхвалении. Ее густые волосы и легкая улыбка с такой частотой мелькали в прессе, что я мог бы подсчитывать удары сердца в такт ее появлениям. Я следил за ней, выжидая, планируя, практикуясь. Мои навыки, такие слабые и бесполезные прежде, за последние месяцы отшлифовались; теперь земли Мэнора походили на дом зимнего Бога, покрытые разбросанными перьями павлинов, дрейфующими среди пейзажа подобно окрашенному кровью снегу. Месяцы планирования, месяцы подготовки. Мое внимание было абсолютным, концентрация — безусловной. Повышение и понижение статуса семейства Малфоев не удостоились особого внимания. Друзья, те немногие оставшиеся, что не предали наш союз, в итоге позабыли обо мне. Голос матери стал последней искрой пламени погасшей свечи; слова отца превратились в дым. Ничто из этого не имело значения, пока у меня оставались собственные желания, пока я вновь не услышу ее крики. На этот раз не было ни плача в затененных углах, ни скулежа над треснувшими раковинами. Никакого выкручивания окровавленных рук и ссадин от ощупывания жалкого сломанного шкафа. Никакой боли в суставах и припухших глаз из-за ночи, проведенной в топтании по холодным безмолвным камням. На этот раз задание было определено мной, для меня. На этот раз я одержу победу, что осветит душу и воспламенит кровь. На этот раз я обрету славу. На этот раз я удовлетворю желания. На этот раз я получу все, что хочу. Я хотел снова услышать ее крики. Я знал, что должен был подобрать идеальный момент; знал, что у меня будет лишь один шанс. Змей — гадюка — поджидает, пока не удостоверится в победе над добычей, а после наносит жертве удар ядовитыми клыками. Я выжидал, наблюдал, ждал, ждал, а после... После. Верный час. Идеальная возможность. Я знал, он настанет, требовалось лишь терпение. Знал, что буду вознагражден за месяцы тренировок и планирования. Знал, что на этот раз не провалюсь. Все случилось под ночным беззвездным небом. Я наблюдал, как она переходит улицу, и крепко сжимал палочку заледенелыми пальцами; горячая кровь громыхала под кожей. Шаги Грейнджер эхом вторили биению моего сердца, и наконец я увидел свой шанс. Я увидел его. Я им воспользовался. Я нанес удар. Она упала в тишине, дрожащая, свалилась к моим ногам. Я взял ее на руки, слегка коснувшись уголка глаз губами. Она дрожала в моих объятиях, ее волосы, подобно темным перьям, ласкали мое горло, бешеный пульс ощущался в ее стройной шее. Такая хрупкая, такая нежная, но я-то видел ее силу. Она выглядела настолько бесцветной и унылой, словно воробушек, но я знал — она кричала как сокол. Я пробормотал заклинание, которое бы заставило ее закрыть глаза, и развернулся. Ожидание подходило к концу. Комната была воссоздана по памяти. Определенный оттенок пурпурных стен, конкретное положение мраморной полки над камином, точно такой же толстый ковер. Все, вплоть до мельчайших деталей, идеально возрождало мое воображение, совсем так же, как это было в моих воспоминаниях. Я внес лишь одно ключевое изменение. Я не стал укладывать ее на пол, где бы она кричала и корчилась в муках. Я положил ее на кровать с серебристым хлопковым бельем и пуховыми подушками, кровать со стальным каркасом и железными цепями. Цепи стали ее путами, кровать — клеткой. Лишенная свободы, взятая в плен, она боролась с зарождающимся пониманием своего нового положения. Я удерживал ее руки от взмахов, удерживал ноги от пинков — я подрезал крылья моему соколу. Она лежала в центре кровати за руки и ноги прикованная к ее углам, грудь вздымалась, глаза блестели. Она огрызнулась, когда я протянул руку и погладил ее по лбу; за это я ударил ее. Один удар по правой щеке, второй — по левой. Задыхаясь, она приоткрыла рот, глаза наполнились слезами. Но она не издала ни звука. Не закричала. Я хотел снова услышать ее крики. Я не обманывался настолько, чтобы назвать свои следующие действия как-то иначе, кроме как настоящим именем. Некоторые из моих бывших соратников, закутанные в черные мантии и прячущие лица за серебряными масками, прикрылись бы скромностью и выдуманными названиями: соблазнение, совращение, разврат, блуд. Я неодобрительно покачал головой, взмахнув палочкой, оголил ее бледную золотистую плоть; свет упал на ее руки и бедра. Не было никакой нужды придумывать удобные имена. Изнасилование. Я прекрасно знал, что она бы никогда и ни за что не согласилась на это, и мне было плевать. Как сокол расправляет крылья и его крик разносится в небесах по команде сокольничьего, так бы и она раздвинула ноги и закричала для меня. Она была в моем плену, под моим контролем, и я возьму от нее все, что соизволю. Она хранила молчание, лежала смирно, лишь ее пальцы подергивались возле цепей и пульс бился в вене на шее. Возможно, она молилась, чтобы я не делал то, что оказалось неизбежным, как только я обнажил ее; возможно, она до сих пор считала меня трусом, слабаком, подлецом, которым я был в нашу последнюю встречу. Возможно, она думала, что я ни на что не годный, как это было прежде. Она всхлипнула и закрыла глаза, когда я сбросил на пол мантию. Дурак позволил бы ей бороться, силой бы овладел ее ртом, сопротивляющимся языком. Я все продумал, посчитав, что унижение могло бы выбить из нее сверкающие слезы, которых я так жаждал, но я знал, что она будет бороться и кусаться. Что более важно, это не позволит ей шуметь, и, как бы я ни желал ее слез, кое-что другое было нужно мне еще больше. Я хотел снова услышать ее крики. Я погладил член, наблюдая за ней, обхватил яички, оттянул крайнюю плоть, провел пальцем по уздечке и головке. Я гладил, ласкал, сжимал, пока член не стал твердым и отяжелевшим, пока не достиг крайнего возбуждения; встал на колени меж ее бедер. Не было никакого смысла нежничать, никакого смысла в притворной заботе о ее удобстве. Учитывая планы, которые я вынашивал неделю за неделей, вторжение во влагалище станет меньшей из ее проблем. Я плюнул в ладонь и добавил слюну к небольшому количеству смазки, выступившей на головке члена, и увлажнил его. Без дальнейших предисловий и колебаний я раскрыл половые губы и погрузился в нее. Она дернулась, но цепи крепко удерживали ее. Дыхание со свистом покинуло ее легкие, пронзительный выдох боли и шока. Нет, мне этого мало. Ни визгов, ни криков, ни сломленной песни ее голоса. Я вошел в нее, ее тугое сухое лоно крепко обхватывало меня. Толчок, еще один — она задрожала, а я почувствовал, как треснула ее плоть: создаваемое трение растянуло нежное тело до предела, разрывая на части, кровь хлынула во влагалище, облегчая мне доступ. Каждое движение вызывало у нее всхлип сквозь стиснутые зубы, каждый толчок заставлял слезы проливаться из закрытых глаз. Каждый издаваемый ею звук был коротким и тихим, заглушаемый шлепками, с которыми мои яйца бились о ее промежность. Я поморщился и выругался, эрекция начала спадать. — Гермиона, — сказал я, замерев. — Гермиона, посмотри на меня. Она отвернулась, так и не раскрыв глаз. «Нет, — решил я, — она не посмеет не подчиниться». Я вышел из нее — мой вялый член был окрашен в багровый — и сел на корточки. Я поднял палочку, направил на ее лицо, вынуждая поднять голову. — Ты будешь смотреть на меня, — произнес я и использовал первое из заклинаний, которые отрабатывал, доводя до совершенства, в течение нескольких месяцев. Игнис. Она взвыла, когда оплавились ее веки, заорала, когда они исчезли, превратившись в дым. Она кричала и извивалась, удерживаемая цепями, и мой член моментально затвердел. Ее темно-карие глаза, блестящие от слез, уставились в потолок, когда я снова овладел ею. Кровь собралась в уголках ее глаз, кровь стекала по щекам, кровь хлюпала во влагалище. Она заполнила мой член, разгорячила тело, и я начал жестче вбиваться в Грейнджер. Теперь она вопила. Она кричала и вырывалась с каждым моим толчком, дергала цепи, ерзала подо мной — и не переставала кричать. Я насиловал ее и смеялся. Смеялся от радости и экстаза, крадущегося вдоль позвоночника, проникающего во внутренности. Вот звук, который я желал, звук, который я жаждал. Она кричала от боли, страха и отрицания, а я насиловал и смеялся. Находясь глубоко в ней, я упивался, насколько плотным кольцом стенки влагалища сжимались вокруг члена при каждом толчке, но игнорировал это. В голове стучало, кровь пульсировала. Я ликовал при звуке ее визгов, ее мучений, заполняя ее горячими, липкими нитями спермы. Оттолкнувшись, я вышел из нее и наблюдал, как наши смешавшиеся жидкости вытекают из ее тела, наблюдал, как семя и кровь лужей стекают под ее зад, пропитывая серебристое постельное белье. Я скользнул в нее двумя пальцами и выгреб все остатки, ногтями царапая и без того поврежденную плоть. Встал с кровати и окрасил ее губы, сердце, соски густой кровью. Всхлипы и рыдания начали затихать, она лежала, дрожа всем телом. Она дернулась от моего прикосновения, ее глаза, лишенные век, смотрели в пустоту. Я хотел снова услышать ее крики. Я натянул мантию, позволяя ей свободно спадать с плеч, и взял палочку. Вырвал ее соски, чтобы она никогда не закричала от удовольствия, когда их будут облизывать. Вырезал ее клитор, чтобы она никогда не закричала от возбуждения, когда его будут сосать. Я снял перстень с руки и поднес к ее лицу, добела разогревая металл внутренним огнем. Поднес к ее горлу и поджарил плоть, чтобы каждый последующий крик нес мою метку. Круцио. Она извивалась, выгибаясь, на кровати, оковы впивались в запястья и лодыжки. Кровь сочилась сквозь кожу, разодранную борьбой, кровь вытекала из пор вместе с потом. Ее горло вздулось при очередном крике, кровоточащая грудь вздымалась и опускалась, пока Грейнджер ревела. Круцио. Она закричала, когда кровь потекла из носа и вспенилась в уголках губ. Она закричала, когда настолько яростно дернула оковы, что вывихнула запястья. Она закричала, когда из-за давшей сбой нервной системы тело начало содрогаться с такой силой, словно попало в турбулентность. Круцио. Она прогнулась в спине, лишь пятками и головой упираясь в кровать. Она кричала от боли, она кричала в знак протеста, она кричала с мольбой. Свободной рукой я обхватил член и на каждый крик одаривал себя очередным движением. Круцио. Она умоляла, заклинала меня остановиться, она рыдала и выла мое имя. Круцио. Вырвала руки из цепей, раздробив мелкие кости. Круцио. Перевернулась, скорчилась, выгнулась, и комната наполнилась сладкой чистой песней ее голоса. Она окутала мою душу солнцем и огнем, заполнила мой член кровью и жаром. Круцио. Она кричала, пока не смогла произнести ни слова, пока от голоса не осталось ничего, кроме чистого блаженного звука. Я вздернул член раз. Круцио. Второй. Круцио. Третий. Круцио. Она кричала для меня, пока я кончал. Я покрыл своим семенем ее живот и грудь, украсил ее кожу жемчужно-белым сиянием, которое за считанные секунды превратилось в розовое. Я стоял над ней, тяжело дыша, гордый, довольный проделанной работой. Ее голос надломился и исчез, когда я стряхнул последние капли ей в рот и наблюдал, как свет покидает ее выпученные глаза. Круцио. Ничего. Ни звука, ни движения. Ни крика. Я склонил голову и осмотрел ее. Дыхание отсутствовало, тело было неподвижно. Она лежала, молчаливая и безучастная. Ее пульс, неустойчивый и дикий, затихал. Я наблюдал, как он угасал. Ток крови из ее ран ослаб и остановился. Комната погрузилась в тишину. Слишком тихо. Я покачал головой, душевный восторг увядал, пока я созерцал ее неподвижную фигуру. «Нет. Нет, так не должно быть. Я еще не закончил». Я поднял палочку правой рукой, левой обхватив член. Взмах кисти, давление пальцев. Инферус. Я хотел снова услышать ее крики.