***
— Посмотрите, что мы нашли, шах! Ичиго с неохотой отвлекается на объявившегося степного, вздумавшего в своем хамском порыве отвлекать его сейчас. Он недовольно хмурится, устало растирает переносицу, когда поворачивается на отклик. — И что же?! — недовольно рявкает тот. Ичиго видит своего подчиненного, стоявшего как по струнке с прямой спиной, потного и грязного, залитого кровью, мертвой хваткой вцепившегося в предплечье… Куросаки скользит взглядом по рядом стоящей фигуре, по длинной засаленной рубахе, черным волосам, низко склоненной голове. — Детей сажай в крытую повозку, — отмахивается Ичиго, поворачиваясь назад к найденным им документам. — Потом продадим их. Но степной не уходил. И это непозволительное непослушание какого-то рядового терпкой злостью начинало зреть внутри Куросаки. — Мы нашли его в верхней башне, — все-таки решается заговорить тот. — За такой хорошей толстой дверью с множеством замков, шах. Ичиго замирает. Метавшиеся от адреналина мысли выстраиваются в логическую цепочку, он вновь поворачивается, изгибая одну бровь. — За такими хорошими дверьми, мой шах, обычно держат каких-нибудь важных чинов. Ичиго это и так прекрасно знал. И с большим интересом разглядывает тощую фигурку найденного… кого? Пленного? Политзаключенного? Насколько выгодный шантаж стоит перед ним на этот раз? Куросаки делает шаг вперед, затем еще и еще, останавливаясь перед этим тельцем, мысленно подмечая, насколько огромен по сравнению с ним. — Подними голову, — командует он. Но на его удивление черноволосая макушка даже не шелохнулась, все так же покорно свисая вниз. Заерзавший на месте степной нервно дернул того за плечо: — Оглох что ль?! К тебе обращается сам шах! Голова дергается, непозволительно медленно для такой ситуации поднимается вверх. Ичиго так захотелось сжать на затылке сальные пряди и дернуть, чтобы не повадно было испытывать его терпение, но сдерживается. С разливающимся по телу раздражением, ему открывается бледное изможденное лицо. И упрямо опущенный вниз взгляд. — Глаза на меня, — раздраженно рычит Куросаки. На этот раз его слушаются сразу, без дополнительного напоминая кто — есть — кто. И когда эти чертовы веки открываются, обнажая во истину огромные темные глаза, Ичиго вдруг осознает, что перед ним стоит девка. Простая тощая девка, с ужасом пялящаяся на него сейчас. — Имя? — оскалившись, интересуется он. Но та молчит. Смотрит на него во все свои глазища с плескающимся страхом в расширенным зрачке. Куросаки признает, ему нравилось производить такой эффект. Он должен производить такой эффект в своем положении, но еще ему нравилось получать ответы. По первому же запросу. А с этим у девки были явно проблемы. Он делает еще один шаг к ней, приближаясь неимоверно близко, отчего та судорожно выдыхает и выпаливает: — Рукия. Рукия Инудзури. Сразу бы так. — Почему ты здесь? С такого расстояния он замечает содрогнувшиеся мышцы тонкого горла, и в неимоверном для женщины упрямстве поджавшиеся губы. — Хотела бы я знать. Ичиго рыкает, хватая ее за ворот рубахи и подтягивая к себе. Ему надоели эти чертовы игры с уклончивыми ответами, и либо она залепечет тут как миленькая, либо прирежет ее на месте. — Не шути со мной. Ей едва удается удерживать равновесие, вытянувшись до мысочков в тянувшей вверх хватке. Это лицо — его лицо — маска из спекшиеся до черна крови и грязи прямо перед ней, так близко, что перехватывает дыхание. От него, от запаха гари и крови, от горящих демоническим огнем глаз. Животное. Это было животное в человеческой шкуре. А поверх той — вновь накинутые звериные, пробивающиеся волчьим мехом сквозь плотно сбитую кожаную броню. Животное. Человеком это быть не могло. — Меня похитили! — выпаливает Рукия, с метавшимся по его лицу взглядом. — И местный лорд решил… оставить. И я не знаю для чего! Не знаю почему! — Очевидно, эта дрянь лжет, мой шах! — встревает степной. — Что в ней может быть такого особенного, чтобы удерживать в плену? Рука Ичиго разжимается, девчонка оседает, вновь уверено вставая на ноги, когда его ладонь скользит выше. По выпирающим ключицам к тонкому горлу, перехватывая его у основания челюсти. И сердце у Рукии, кажется, пропускает удар. Она подчиняется хватке, поднимая голову и сталкиваясь с ним глаза в глаза. Пальцы на горле давят тянуще медленно, так щедро предоставляя ей возможность в полной мере осознавать происходящее. Я убью тебя. В какой-то момент инстинкт берет над девушкой вверх, в судорожном хрипе она цепляется за сжимающуюся ладонь в жалких попытках разжать пальцы. Рукия задыхалась в его руках, и она ничего не могла с этим сделать. Куросаки чувствует отдающийся в руке заходящийся в ударах пульс девчонки. Видит заполняющие глаза невольные слезы, иссохшие в жадных вздохах губы. — Очевидно… Он резко отпускает, отступая назад, отчего девчонка едва не падает, закашливаясь в попытках вздохнуть. — Сажай девку в обоз к военнопленным, но отдельно от остальных — командует Куросаки, на что степной вздрагивает и вновь выпрямляется. — И проследи, чтобы никто ее не трогал. Сам с ней потом разберусь. Рукия дергается на его замечание, но степной грубо перехватывает ее, заламывая руки и оттаскивая к выходу. — Будет исполнено, мой шах! Куросаки провожает их взглядом, все еще ощущая эхо бьющегося пульса в ладони. Сжимает пальцы в кулак, рассеяно думая об этой девке, о полных страхом глазах, о лжи, что она несла тут напропалую. Это было так очевидно. Зачем она тебе? Ичиго не мог дать ответ. В любом случае, прирезать ее он всегда успеет.***
Она старалась не задумываться о правильности совершенного выбора. Ни когда их, пленных, выстраивали для пересчета, ни когда сажали в обозы, увозя куда-то вне границ крепости, ни когда ее руки плотно вязали к столбу в шатре для заключенных. Она старалась концентрироваться на простых действенных фактах. На том, что могло бы как-то помочь. Концентрироваться на выстраиваемой лжи. Рукия дергается, когда возле нее неожиданно появляется солдат — нашедший ее степной. Она вскидывает голову вверх на его дерзкий отклик, с горящим в глазах упрямством сжимает челюсть, но с затаившемся внутри страхом осознавая, зачем он здесь на самом деле. — Тебя хочет видеть шах. Он отвязывает веревку от столба, грубым рывком поднимает ее на ноги и толкает в плечо, к выходу из шатра. Рукия едва не падает, но все же устаивает, с трудом заставляя себя поднимать эти проклятые ноги, с каждым шагом которые все больше и больше наливались свинцом. — Быстрее! Степной пихает её еще раз, в этом толчке Рукия практически вылетает из шатра, но замирает на месте, увидев перед собой черную в зареве праздничного костра фигуру. Она не сразу узнает его. Молодого, без чужой крови, правильными чертами лица, и с горящей в отблеске костров головой — гривой цвета наливного солнца. Рукия теряется. В собственных сбитых мыслях и в его пристальном взгляде. Она ожидала увидеть зверя, готовилась к этому, а перед ней стоял человек. — Девчонка, мой шах. В целости и сохранности. Ичиго смотрит на степного, затем вновь на Рукию. — Вы кормили ее? Степной кажется озадаченным таким вопросом, он нервно обводит глазами пирующих неподалеку товарищей. — Нет, мой шах. Только дали воды. Куросаки утвердительно кивает и подходит к ней, отчего Рукия непроизвольно выправляется, расправляя плечи и гордо вскидывая подбородок вверх. — На сегодня свободен! — отмахивается от солдата Ичиго, тот тут же ретируется. — А ты идешь со мной. Он ведет ее позади установленного лагеря, подальше от глаз пирующей орды, неспешно следуя позади и лишь изредка корректируя путь короткими наставлениями. Рукия старается не задумываться ни о целях, ни о месте, куда её ведут — вообще не думать, лишь концентрироваться на простых действиях. Шаг. И еще. И еще. Она чувствовала, что кожа на затылке зудит от пристального внимания, чувствовала давящее на все своё существо его мужское эго. Где-то внутри начал скручиваться узел парализующего страха, неметь в предвкушении грядущего челюсть. Этот путь не мог длиться вечно. Они выходят за пределы лагеря в укрытую ночью поляну, подходят к чернеющему зеркалу озера. Рукия останавливается, когда понимает, что впереди сплошь вода, а они на берегу. Застывает в ожидании своей участи, всё не решаясь повернуться. — Мойся. Она вздрагивает от прозвучавшего властного голоса где-то над макушкой, в растерянности на него оглядывается. — Что? — Мойся. — рычит Ичиго. — От тебя воняет. Рукия осматривает заросший берег, с омерзением думая о местной фауне, о холодной цветущей в тине воде. — Что… здесь? Его рука выпадает вперед резко и неожиданно, с болью пронзая ее плечо, отчего Рукия с приглушенном писком падает в воду. Руки и ноги тут же затягивает черный дурно пахнущий прибрежный ил и водоросли. — Я не люблю повторяться. Рукия с гневом вскидывает голову, но единственное понимает в этом долгом бесполезном взгляде, что он скорей утопит ее, чем позволит просто так выйти. Она тяжело вздыхает и заставляет себя подняться, отряхнуться от липкой пленки грязи и сделать шаг глубже в воду, с содроганием чувствуя под стопами расползающийся в панике тварей. Она заходит дальше, вода уже достаёт до ключиц, а у нее потихоньку начинают постукивать зубы от холода. Рукия не совсем понимает, что он хочет, поэтому оборачивается на него с немым вопросом. — И рубаху свою заодно простирни, — бросает ей Ичиго, усевшись на берегу. Рукия раздраженно фыркает, поворачивается спиной, с трудом стягивает через голову мокрую одежку. Она делает, как он велел — лениво трет ткань в подобии стирки, растирает кожу рук, плеч и шеи. Смывает с лица грязь и пыль, окунает голову, зачесывая назад мокрые пряди. Все это лишено смысла — ублюдок пожалел и кусочка мыла! — но все же Рукия готова признать, ей стало лучше. Смыв с себя осадок двухмесячного плена, она с облегчением выдыхает. Хоть от нее теперь и пахнет тухлым илом. — Все! — властно командует Куросаки. — Выходи! Он ждет, пока она вновь натянет на себя рубаху, выйдет из воды, ополоснет измазанные в иле ноги. Рукия посильнее перехватывает себя руками, мокрая ткань облепляет тело подобно второй коже, а ночной воздух чувственно холодит, пробирая до костей. Ичиго провожает ее до близ стоящих растянутых шатров, учтиво открывает поло одного из них. Девушка мнется в нерешительности, но она так промерзла — ей, Богу, слышно, как стучат зубы! — что ныряет в этот полумрак. Внутри горит всего одна небольшая масляная лампа, Рукия тут же бросается к ней, касаясь горячего стекла промерзшими руками. Шипит на обжигающую боль, растирает ладони о колени и вновь прислоняет к стеклу, пока кровь с покалыванием не возвращается в пальцы. — Снимай все с себя. Она замирает на его заявление, с опаской оглядывается на стоящего поблизости парня. Тот выглядел расслабленным, явно довольным преимуществом владельца ситуации. Но Рукия не шевелилась, сидела на месте, сверля того негодующим взглядом из-под лба. Он что, хочет, чтобы она осталась совсем нагой? Даже у простой девчонки может быть гордость. — Еще не хватало, чтоб ты издохла от холода, — хмыкает Ичиго, направляясь вглубь, где берет покрывало и кидает ей. — Укрыться можешь этим. Рукия подбирает старое плетенное покрывало. Конечно же, этот ублюдок прав. Она может заболеть, и тогда уж точно не выживет — степникам такая обуза ни к чему. Проще прирезать. С трудом изворачиваясь, девушка умудряется укутаться в покрывало и стянуть с себя рубаху. Мокрая ткань с громким чваканьем падает на пол. Ичиго подходит ближе, отчего девушка сильнее стягивает на груди ткань, наклоняется, подбирая одежку. Испытывающие проходится по фигуре взглядом. — Сядь там. Он кивает куда-то в сторону, вглубь шатра. Рукия слушается и садится у импровизированного лежбища из гор одеял и звериных шкур. Подбирает ноги, плотнее прижимая колени к груди, укутывается по самое горло, отстранено наблюдая за движениями шаха. Ичиго в один отжим набирает практически полведра воды с ее рубахи, встряхивает её, развешивает на натянутой под куполом веревке. — Мой шах, как вы и просили, ваш ужин. — Спасибо. Он принимает миску, полную горячей еды, от служивого, усаживается неподалеку от девушки, лениво перемешивает содержимое, перед тем как проглотить первую ложку. — Откуда ты? Рукия заставляет себя не смотреть на него. Вообще не поднимать глаза в ту сторону, концентрировать все свое внимание на замысловатых узорах устеленных на пол ковров. Не думать ни о еде, ни об аппетитных запахах, ни о голоде. Она знала, знала слишком хорошо в угоду собственного опыта, чего тот пытается добиться. И чего ей ни в коем случаем нельзя допустить. Он не должен узнать правду. — Из небольшой деревни на северо-западе. — Как оказалась в этих краях? — Ехала вместе с дядей продавать меха на ярмарке в Эрегорне. Нас арестовали якобы за контрабанду. Дядю в итоге отпустили, меня — нет… Куросаки в понимании хмыкает, съедает еще одну ложку. — И что ж, он бросил тебя? Рукия выдыхает, плотнее прижимая колени к груди. — Он сказал, что вернется. С отцом и остальными, чтобы во всем разобраться и забрать меня. Но вы пришли раньше. — Складно получается, — спустя какое-то время вновь говорит Куросаки. — Но я все равно тебе не верю. Сердце бухает где-то в глотке, Рукия сглатывает и решается поднять на того глаза. — Зачем удерживать в башне простую деревенскую девчонку? — А где еще меня надо было держать? — выдыхает девушка. — Это же так удобно! В любой момент можно… Она замолкает, проглатывая последние слова. Дурадурадура… Это вовсе не то, что ему нужно знать. Но этот ублюдок уже учуял запах крови. — Тебя снасильничали? Кучики демонстративно сжимает челюсть, удерживаясь от того, чтобы не рявкнуть в ответ. Это не твое дело. Не твое. Не твое. Не твое. Это только её оставленные в прошлом воспоминания. Смытые в грязной озерной воде. Это только её. И ничьим больше быть не могло. — Та жирная свинья, что мы вздернули на стене? Ичиго отмечает, как расширятся в изумлении ее глаза, как раздуваются ноздри в судорожном вдохе. Так очевидно… Значит правда. — Видел, как заблестели твои глаза на его вспоротый труп, — спокойно пожимает плечами парень. Он закидывает еще пару ложек в рот, перед тем как швырнуть на пол миску. — Можешь вылизать. Рукия не реагирует, все так же продолжая разглядывать чертов ковер под ногами. Ичиго и злит и веселит одновременно эта ее строптивость. — Не голодна? — ухмыляется он. — Так хорошо кормили там? — Нет, — выдыхает девушка. — Не позволяет воспитание. Куросаки с интересом поднимает брови. — Я не собака, чтобы вылизывать чужие миски. — Даже если будешь подыхать от голода? — едко интересуется тот. Она действительно голодна. И чтобы иметь хоть какие-то силы, нужно питаться, пусть лишь и чьими-то объедками. Жизнь же важнее, так? Но еще Кучики помнила хорошо выученный за эту жизнь урок: как ты — так и с тобой. А Рукия не собака, и не позволит обращаться с собой, как с собакой. Она человек. Она не такая, как он. — Тогда и задумаюсь об этом принципе. А пока, пожалуй, останусь ему верна. Рукия выдерживает его взгляд, с содроганием ожидания очередной вспышки гнева. Но Ичиго, лишь фыркнув, толкает к ней миску ногой. Проехавшись по ковру, та останавливается практически у её бедра. — Не заставляй пихать тебе пищу в глотку. Кучики косится на миску, оказавшейся практически на половину полной. В непонимании хмурится, сжимается, когда Куросаки встает и направляется куда-то в дальний угол шатра, но все же берет предложенное в руки, с урчанием в животе вдыхая пряный аромат тушеного мяса с овощами и с жадностью поглощая его. Она упускает момент, беспечно увлекшись горячей едой, когда Ичиго в один неожиданный шаг оказывается возле нее. Его рука подобно броску кобры кидается к ней, забираясь под покрывало и, в жалких девичьих попытках отбрыкнуться, перехватывает тонкую лодыжку. Он резко тянет на себя, удерживая ногу в стальной хватке, и смыкает на ней толстый обод оков. Рукия слишком поздно осознает это. — Что за… — Это чтоб помыслов о побеге не было. Она с ужасом смотрит на тяжелый толстый металл, окольцевавший лодыжку, на идущую в темноту такую же толстую цепь. На его самодовольное лицо прямо перед собой. — Я что, похожа на идиотку?! — зло рявкает Кучики. — Вздумаю бежать, пока… Рукия замолкает на пришедшее к ней осознание. Незачем приковывать того, кого привели лишь на допрос, так? Цепи нужны вовсе не для этого. В слепом отчаянии она бросается вперед. Миска отлетает куда-то в сторону, Куросаки ощутимым толчком опрокидывает ее на спину, усаживается на ноги, пресекая любые попытки сопротивления. — Ты же не дура. И прекрасно знала, к чему все идет. Глаза предательски начинало жечь от соли накатывающих слез. Рукия судорожно вдыхает, когда он нависает над ней, склоняется ниже. Она скалиться на едва различимую в полумраке легкую ухмылку. — Совсем-совсем не дура. Это видно по твоим глазам. — Но это не значит, что я не буду сопротивляться. Куросаки хмыкает. Ее реакция предсказуема. — Эта свинья… — неожиданно меняет тему Ичиго. — Это он сделал из тебя женщину? Она замирает от этого вопроса, в непонимании сводит брови. Ему зачем это знать? Но память коварна, и эхо прошлого отдается в воспоминаниях помимо ее воли. Далекого-далеко прошлого… — Это не твое дело, — шипит она. — Кто-то другой из замка? — спокойно продолжает Ичиго. — Только скажи, и если эта тварь еще жива, обещаю, он пожалеет об этом. Рукия искренне не понимает, чего он добивается. Она вообще не понимает ни ход его мыслей, ни логику поступков — ничего. Видела только горящие в темноте глаза, перекатывающиеся под смуглой и шрамированной кожей рук мышцы. Зверь и ничего больше, который лишь жаждет повода, чтобы вновь кого-нибудь задрать. — Нет. Он нежно касается щеки, обводит костяшками пальцев скулу, скользит по подбородку, вдоль бьющейся вены на шее, меж ключиц и ниже — к оголенной полоске белоснежной кожи груди. — Я не беру женщин силой. — Тогда зачем все это? Его губы трогает улыбка, Ичиго склоняется непозволительно близко, от него веет жаром, горячим и сухим южным воздухом степей. Рукия облизывает пересохшие губы, в отвращении отворачивает лицо, когда ощущает чужое дыхание на коже. — У тебя ведь по сути немного вариантов, — шепчет куда-то ей в шею. — Либо остаться здесь, со мной. И быть такой, как… нужно. — Либо? — выдыхает Кучики. Куросаки касается ее кончиком носа, медленно ведет вдоль плеча, вдыхая сырой аромат озерной тины. — Либо я верну тебя в шатер к пленным, где не смогу гарантировать сохранность. Ичиго чувствует, как она застывает под ним, как ужас прорастет внутри девичьего тела. Дернувшуюся грудь на движение его губ вдоль шеи. — Гуляющая пьяная солдатня. Кто не решится воспользоваться ситуацией? — А почему нельзя просто отпустить? — с надеждой спрашивает Кучики. Он отрывается от тела, чтобы посмотреть на нее, а затем прижаться в целомудренном поцелуе к щеке. — Потому что ты врешь мне, Рукия Инудзури. А я не понимаю зачем. Ей не удается удержать слез. Кучики зажмуривается, сдавленно выдыхая, всеми силами стараясь не думать… не думать… не думать… — Но я говорю правду… Влажный горячий язык скользит по шее, сухие мозолистые ладони — по груди и ребрам, распахивая покрывало. Рукия с силой сводит ноги на устремившуюся вниз вдоль живота руку. — …я же тебе говорил… Он не любит повторяться. Она уже хорошо это знает, но ничего поделать с собой не может. Куросаки испытывающие прикусывает скулу, требовательно проходится языком по плотно сжатым губам. Не задумывайся о правильности свершенного выбора. Так когда-то говорил ей брат. Сделанного не воротишь, с достоинством принимай грядущие последствия собственных решений. Какими бы ужасными они тебе ни казались. И Рукия сдается. Подчиняется его желанию, выдыхая в раскрытые губы, чувствуя давящие пальцы на ее женском естестве. Она вцепляется в его плечи, не подпуская ни ближе, ни дальше — держа ровно настолько, насколько это было для нее выносимо. Не думай о том, насколько длинной может оказаться эта ночь. А он был чуток. Трогал ее так, как могло бы понравиться. Проходился по чувствительным точкам языком. Целовал, кусал и давил-давил, заставляя волны тупого физического желания прокатываться по женскому телу. И когда она содрогается от его пальцев, приглушено стона и достаточно излившись собственными соками, Куросаки отстраняется. Поднимается на ноги, развязывая плотный пояс хакама, под ее взглядом спускает их вниз. — Ты пожалеешь… Толи Ичиго не слышал, толи проигнорировал. Рукию это не особо волнует. Она глубоко вдыхает, когда он разводит в стороны ее сомкнутые колени. Выдыхает, когда чувствует давящие прикосновение к себе. — Ты пожалеешь об этом. Он заполняет ее быстро, в одном простом движении. С одним на двоих стоном и последующим жадным вздохом. — Черт… Куросаки утыкается в ее шею, захлебнувшись накатившими волнами обжигающего удовольствия. Невозможно горячая, так плотно сжимающая его. Он будто лишал ее девственности. — Не смей… Рукия обхватывает ладонями его лицо, заставляя поднять, но Ичиго не поддается. Ей приходится впиться в него ногтями, до болезненного вжать их в кожу, чтобы заставить обратить на себя внимание. — Не смей кончать в меня… Его взгляд расфокусирован, зашорен мутной дымкой желания. Он пробно двигается назад, затем проникающе вперед, отчего Рукия судорожно вдыхает. — Слышишь?.. не смей… В смешении их вздохов, их стонов, движений, она не сможет сказать, сколько раз он брал ее. Ночь не кончалась, его желание тоже, заставляя прогибаться под собой в жесткой хватке на бедрах или талии. Когда Ичиго рухнет рядом, тяжело дыша в испаряющейся пленке пота, Рукия будет благодарить Богов, что хоть в чем-то повезло — он ни разу не излился в нее. Она чувствует, лежа рядом и бессмысленно уставившись в натяжной потолок шатра, как дыхание Куросаки замедляется, успокаивается недавно кипящая в венах кровь. Он засыпал, а ей становилось все невыносимей от высыхающего на коже семени. Не думай... не думай... не думай... Кучики поднимается на ноги, цепь предостерегающе брякает, Ичиго разлепляет глаза, перехватывая девушку за вторую лодыжку. — Куда? Она останавливается и впервые смотрит на него так: сверху-вниз. — Хочу смыть с себя… тебя. Он отпускает, тут же устало смыкая веки. Рукия ступает медленно, чувствуя непривычный груз железа за собой. Подходит к тазу с водой, где шах умывается, берет тряпку, смачивает и трет-трет следы его прикосновений к себе, смывает плоды желания. Не задумывайся о правильности свершенного выбора. Но Рукия не могла ни думать о том, что было бы, скажи кто на самом деле. Не думать о возможных вариантах событий, о других исходах этой ночи. Что было бы, скажи она, что не простая девчонка. Что она Рукия Кучики. Наследница великого дома Кучики, герцогиня Северной Империи. Служащий лейтенант в войсках кавалерии. Что на самом деле политзаключенная, используемая убитыми лордами, как предмет шантажа. Что было бы тогда? Не задумывайся... На самом деле она знала ответ. Знала, что получив рычаг давления в ее лице, орда степников двинулась бы на север, сметая все на своем пути, подобно саранче. Она знала, что это не сравнимое по ярости и жестокости войско вторглось бы в Северную Империю. Им был нужен лишь повод. А войны начинались и из-за меньшего. Цена империи или цена одной гордости? Она знала ответ, поэтому сейчас и оттирала со своей кожи остатки ночи. Не задумывайся о правильности свершенного выбора. Потому что его у тебя нет.