Темнота подступала.
Лишь по мостовой звонко стучали детские шаги. Возвращаться в интернат совершенно не хотелось. Сегодня он опять ничего не продал, а это значит, что его опять ждёт наказание. Генри шел по тротуару, пиная мелкие камешки, и думал о том, что Мисс Малес* придумает на этот раз. В лучшем случае его просто лишат ужина, а возможно, как вечера, будут пороть кожаным ремнем. Городские часы начали отбивать полночь. Хмельные рабочие, вылетевшие из дешёвых баров за пьяные дебоши, потянулись домой. Их глаза были пусты. Редко в этом городе можно было встретить людей со светлым взором, почти каждый имел тяжёлый, затянутый мазутной поволокой грязи и разврата взгляд. Вдалеке уже мелькнули окна приюта, и парень заметно стал сбавлять шаг. Он прекрасно помнил тот день, когда очутился здесь. Тогда Генри проснулся от ласкового зова матери: «Сынок, просыпайся, Мисис Чарминг* приготовила блинчики». Это было поистине прекрасное утро… Быстро поев, Генри и Мари́ побежали собираться. — Наконец-то, я ждала этой поездки целую вечность! — с воодушевлением протараторила сестра. — Не говори ерунды, на самом деле прошла лишь неделя, — ответил брат, утаив, что и сам считал дни до сегодняшнего путешествия. Через двадцать минут они уже были готовы и ждали родителей у входа.***
— Генри, не мог бы ты купить воды? — спросил отец, останавливая машину у обочины. Согласившись, Генри забрал деньги и побежал в магазин. До чего глупые мысли тогда занимали его голову. «Вода с газом или без? Не расстроится ли папа если я принесу не ту?» — думал Генри, хватая первую попавшуюся бутылку и отправляясь на кассу. Расплатившись, уже на выходе из магазина мальчик заметил улыбающиеся лица своей семьи и думал, что он, пожалуй, самый счастливый человек в мире… у него было все: дом, еда, любящая семья – все, что нужно человеку, и все это рухнуло в одночасье… На отцовскую машину с бешеной скоростью неслась фура, кажется, что водитель уснул прямо за рулем; ударившись о дорожное ограждение, грузовик влетел в старенький родительский логан. Много воды утекло с тех пор, а душевные раны так и не затянулись. Говорят, что время лечит, но почему тогда с каждым днём становилось все больнее. Лица родителей стирались, оставляя в памяти лишь глупые имена, которые ничего не дают… Он всё ещё помнил яркую улыбку младшенькой и теплый мамин взгляд, но все это было так далеко, так эфемерно. Как больно вспоминать. Лживые соболезнования — все, что слышал мальчик в течение ближайших недель после аварии. На похоронах каждый словно считал своим долгом оказать маленькому Генри свою «искреннюю» поддержку. Десятки жеманных женщин пускали фальшивые слезы, деланные джентльмены пожимали ребенку руки, все как один приговаривая: «Ты справишься! Ты сильный! Ты мужчина!». Но далеко не в этом он нуждался. Боль в глазах ребенка не утихала не на секунду. Собирая детские вещи, миссис Чарминг утверждала, что теперь у Генри все снова будет хорошо. Губы на худом, словно лошадином лице, исказила грустная полуулыбка. Семья Селлаут* являлась дальними родственниками мальчика, но тот видел их впервые. Тетя Мич мерзко ломала губы в широкой улыбке: — Ну, иди сюда, мой маленький, — нарочито нежно выговаривала она. — Дай тете Мич тебя обнять. — Тянула она к ребенку свои одутловатые руки. Дядя Баффи же скромно стоял в стороне и с сожалением глядел на ребенка. Кто бы мог подумать, что все так сложиться. Почему-то всю фальшь во взглядах и движениях окружающих замечал только мальчик. Говорят, что дети особенно чувствительны ко лжи, но ведь это не значит, что взрослые не должны замечать ее вовсе. Глава семейства Селлаут поднял чемоданы с детскими вещами и понес немногочисленный багаж к машине. Худое лицо мистера Баффи исказилось из-за тяжести поднятых вещей, но он постарался не подать виду (он ведь мужчина). Тетя Мич в свою очередь усадила мальчика на заднее сидение автомобиля и, велев пристегнуться, прошептала: — Готовься, засранец, ты едешь в новый дом Машина тронулась, и Генри осознал, что обратного пути не будет. По прибытии мальчика грубо вытолкали из машины и отправили в дом. Выделив ребенку небольшую комнатку на чердаке, что продувался всеми возможными ветрами, дворецкий сообщил, что на все ближайшее время это — его место пребывания. Уже через полчаса Генри буквально вытащили из его комнаты и повели по длинным коридорам величественного особняка, холодок пробежал по спине от надменно глядящих со стен картин. Холодные статуи и древние вазы никак не придавали уюта старому дому, а лишь делали его более жутким. Мальчика грубо втолкнули в кабинет, где за столом сидела Мисис Селлаут. — Тетя Мич, что происходит? — спросил Генри, непонятливо уставившись на родственницу. Это была грузная женщина с одутловатыми конечностями и вечно красным лицом, Генри и не заметил, как провел параллель с сеньором Помидором из детской сказки про Чиполлино. Женщина, оторвав взгляд от бумаг, уставилась на ребенка: — Мой милый мальчик, сейчас тебе нужно поставить тут свою подпись, — проговорила миссис Мич елейным голосом. Генри, не задумываясь, подписал протянутые ему бумаги. — Баффи, все готово, можешь увозить его, — ухмыляясь и потирая руки, сказала она. — Ты, мой дорогой, только что собственными руками лишил себя всего. Затерявшись в собственных воспоминаниях, Генри и не заметил, как почти дошел до интерната. Заворачивая в очередной проулок, он почувствовал резкую боль в области затылка. Развернувшись, он увидел мужчину, что вновь замахивался на него, испугавшись, Генри словно в замедленной съемке сделал то, что меньше всего ожидал от самого себя: он щелкнул пальцами, и время остановилось… все казалось таким правильным, будто так было всегда, будто так и должно быть. А в голове словно таймер отмерял песчинки времени. «ТИК-ТАК, ТИК–ТАК», — стучали внутренние часы, сообщая о том, что время уходит и нужно что-то делать. Генри хотел скрутить преступника, но что-то его остановило; натянув на ладони рукава своей рубашки, он развернул мужчину, снова щелкнул пальцами и побежал в обратную сторону.***
Очнувшись уже в больнице, Генри пребывал в полнейшем недоумении, столько вопросов крутилось в его голове: «Как я здесь оказался? Сколько здесь пробыл?» Перехватив одну из медсестер, он закидал ее вопросами. – Доктор Онест, ваш пациент пришел в себя, — визгливо вскрикнула девушка. Статный мужчина в белом халате подошел к постели, задавая классические для осмотра вопросы и попросив медсестру удалиться, он произнес: – Любезный, ну и как вас угораздило? Ты свалился прямо посередине площади, и все признаки указывают на сильное переутомление. — Мужчина с укором посмотрел в сторону мальчика: – Как это произошло? Генри не придумал ничего лучше, чем ответить, что просто устал на работе. Мистер Онест взглянул на него с характерным недоверчивым прищуром и ответил: — Молодой человек, вы что-то явно скрываете от меня. Рой мыслей вертелся в голове Генри, она буквально закипала. «Не могу же я ему рассказать, что остановил время щелчком пальцев, а после запустил его обратно», – подумал он, а брови доктора стремительно поползли вверх: – А, ну-ка, попробуй еще раз. «Черт, вы что, читаете мысли!» — воскликну Генри. — Молодой человек, будьте любезны, не кричать об этом, — шикнул мужчина. — Насколько я понял, вам необходимо лишь щелкнуть пальцами, ну же, не стесняйтесь, продемонстрируйте, — улыбнувшись, проговорил доктор. Почему-то Генри показалось что ему можно доверять, щелчок и время остановлено, рука сама потянулась к мужчине, одно прикосновение, и он словно пробудился ото сна. Стряхнув дрему, мужчина ярко улыбнулся и протягивая руку сказал: – Ну, что ж, добро пожаловать, меня зовут Франк. – Генри, – скромно ответил мальчик, протягивая руку в ответ.***
Дверь в кабинет директора интерната тихо скрипнула, и в комнату зашел мужчина средних лет: – Здравствуйте, я по поводу усыновления Генри Севайда*.