Приворот

В царской кладовой тихо. Слышно только как домовая мышь скребётся да сухарь точит, покуда кот Пантелеймоныч до нее не добрался. Тот сейчас спит на печи возле кухни - Васька сам видел, когда шёл сюда. Приехал он давеча поздно, к ужину не успел, даже с кухни уже всё прибрать успели. Вот и решил спуститься на склад, значит, поживиться маленько. Здесь, в кладовой что повыше хранили только то, что к завтраку подавали на стол двору, однако, перекусить да и выпить всегда находилось. Горела кем-то забытая свеча. Вася не стал её тушить – покуда он здесь пожару не бывать, а в потьмах суетиться не хотелось. Он взял хлеба, козьего сыра и мёду в большом кувшине да и присел на мешки с крупой в уголке. Хорошо было здесь, покойно глубокой ночью. Слобода спала. Вдруг, скрипнула половица где-то за дверью, сами шаги были тихие, иначе он бы их услышал. Васька зачем-то вытащил нож из-за голенища, затаился. Что за невидаль? Сам себе подивился. Кто чужой здесь ходить-бродить станет, повсюду опричные, да и вообще. Однако, ножа не выпустил и являть себя не спешил. Интерес был, кто, кроме него поживиться по ночам ходит. Он увидел сначала босые ноги, мягко ступали они по каменному полу. Сарафан переливался в свете единственной свечи. Из-за полок с яствами да с кувшинами самой девицы не видать было. Грязной ухмыльнулся про себя. Кто-то дочку боярскую похитил да держит её здесь? Или царица служанку послала за снедью в тёмный час? Да по что ей на царскую половину? У неё там свои погреба, отдельные. Нет. А сарафан богатый был. Подол расшит жемчугами, серебряной нитью. Можно было схватить её потихоньку, нож к горлу да за дверь. Помиловаться да заодно узнать кто такова. Остановилась она напротив одной из полок, лица всё ж не видно – кадки с грибами закрывают. Васька сидит тихо в своём тёмном углу, почти и не дышит. Глядит чёрными глазами. Руки с длинными пальцами да массивными перстнями проводят по полкам, по круглым кувшинным бокам, словно присматриваются – что взять. Застывают то над одной крынкой то над соседней. Значит, знает, что здесь разлито. Васька и сам знает: тут медовуха в среднем ряду, дальше и вина и хлебные и фряжские: романея, рейнское, мушкатель... Сам царь любил больше зелёное. Вдруг не кстати подумалось Василию, что тот мог крепко выпить, однако пить не любил, а на пьянство гневался. Фигура всё двигалась между рядов снеди и кувшинчиков, и скляночек и бочонков и бутылок из англицкого стекла. Стало ему видно и блузу тончайшего прозрачного шёлку, словно облачко вокруг рук – едва переливается паутиной, и плечо совсем белое, не из земного мира. Да и не пил же я почти, подумалось Грязному. Откуда здесь девки в срамных нарядах по ночам разгуливают? И привидится же такое, а ведь и Святки прошли уже седмицу как. Однако, вот совсем обычный звук раздался – взяла значит кувшин с полки, что больше всех приглянулся, да вышла на свет-то, к самому столу, на котором тут иногда отсыпали да завешивали что-то. Васька чуть не расхохотался! Федора, как есть! Наряд девичий, а лицо-то, басмановское, его кудри чёрные, бесовские. Видать, царь услал за вином, словно стольника или чашника какого, ей-богу. Хоть и глумился, а знал почему так. Говорили, что царь, как только Фёдор у него ночует, отсылает всех опричников и рынд и податней, кто обычно в час ночной службу нести должен. Только у дальних дверей остаются стеречь. Судачили, что Фёдор кинжал под подушкой держит и спит с открытыми глазами. Но это всё россказни были. Васька ходил с ним в походы, спал Федька как обычный человек - закрывши глаза, что под головой его было – то только Господь ведал… Да ведь и царя рядом тогда не было. Тот тем временем не сильно торопился. Водил задумчиво пальцем по горлышку кувшина, по кругу. Видно было, тревожит что-то и словно тени залегли под глазами. Ну, да, может, это свеча почти догорела, вот и мерещилось. Чего ему тревожиться-то, самому Басманову? Так задумался крепко, что не заметил как сползла лямка с плеча. Васька вытянул шею, поглядеть, сам не зная зачем. Увидел темнеющий розовым сосок под тонким шёлком. Должно быть холодно ему босому-то стоять на каменном полу, но тот и вовсе не обращал на это внимания. Затем покрутил один перстенёк на пальце, открыл крышечку, и как только искусно она уместилась там, и в противовес былой своей медлительности ловко высыпал, что было внутри - прямо в кувшин. После чего иссяк, выдохся словно после боя, стёр с раздражающего влажного виска плечом и упёрся в столешницу, будто ноги его не держали. Видать всё ж непросто ему далось это. Однако, вскоре он расправил плечи, глядел на свои дрожащие руки покуда не успокоились, подхватил кувшинчик и зашагал тихо прочь. Грязной отёр пот со лба, уже было хотел спрятать нож, что всё это время в руке держал, да только Фёдор вдруг встал, как вкопанный. Постоял так у самого выхода спиной, а потом обернулся с улыбкой. И чему только? Не мог он его видеть, не стал бы при нём дела свои тёмные вершить. Хоть и любили они посмеяться вместе, стравить да запугать, кто не мил стал, но только Федька всё равно своей жизнью жил, особенной. И никто, ни он, ни Малюта, ни батюшка его, ни сам Иван Васильевич –ничего о нём толком не разумели. Васька подумал, что однажды он не станет прятаться: заберёт у него кувшин и не моргнёт - выпьет до последней капли. Только, кажется, ему в отличие от царя, это уже без надобности.