Молодость

Затонск. 1895 год.

      Седовласый мужчина сидел в старом, потрёпанном временем кресле. Багряная, некогда бывшая лакированной, кожа потрескалась, и тонкая светло-серая паутина мелких бороздок неровными кружевами опутала истёртую ткань. В камине, едва слышно потрескивая, догорали поленья. Ароматный еловый жар тёплой рукой пробегал по коленям, рукам, иногда касался лица, заставляя мужчину щуриться.       За окном вьюжило, мелкие крупинки колкого снега порывами бились о стекло, пытаясь прорваться в тепло из ледяной мглы. Казалось, упрямое снежное войско штурмует неприступные прозрачные стены.       Ровным боем часы пробили полночь.       Наступило Рождество.       Мужчина закрыл глаза и глубоко порывисто вздохнул, крепко сжав в руке хрустальный бокал с янтарным напитком. Напряжённая вена на лбу, словно живая молния, перечеркнула морщины и, вторя бегу секундной стрелки, начала пульсировать...       Будто услышав немой призыв, откликаясь на внутреннюю мольбу, в тихом пространстве комнаты раздался треск рвущейся бирюзовой ткани портьер. Рассекаясь надвое, полотно покорно впустило в комнату мерцающий сноп ослепляющего света, вспышкой озарившего всё вокруг.       В искрящемся ореоле показался изящный силуэт молодой красивой женщины в струящемся по телу белом шёлковом платье, вышитом жемчугом. Будто паря по воздуху, красавица вошла в комнату и встала напротив кресла. Свет, принёсший таинственную гостью, угас, как только её ступни коснулись дощатого пола.       – Здравствуй, Жан… – раздался добрый женский голос.       Пожилой господин вздрогнул, прислушиваясь к лёгкому звуку дыхания женщины, и медленно открыл глаза.       – Ты, – тихо произнёс он. Затем снова порывисто вздохнул и прошептал: – Ты пришла. Но почему?       Будто ребёнок, Лассаль смотрел в голубые глаза рождественскому чуду. По его щекам, блестя в сполохах огня, покатились слёзы. Женщина улыбнулась и рассмеялась смехом молодой кокетки:       – Я соскучилась по тебе, Жан.       Лассаль поднялся с кресла и сделал шаг ей навстречу. Тонкий аромат летнего цветущего луга окутал мужчину, вскружив голову и пробудив воспоминания.       – Я простился с тобой навсегда. Навсегда, слышишь? Как можешь Ты дразнить меня, озорная девчонка!       Женщина вздохнула с грустью и, взяв у Лассаля бокал из руки, со стуком поставила его на столик у камина. Немного помолчав, она тихо сказала:       – Ты так был беспечен, так вероломно неосторожен, растрачивая моё доверие к тебе, дорогой Жан, что, когда я ушла, ты не сразу понял, чего лишился. Однако сегодня я услышала твой зов, тихий, но пронзительный. И я пришла.       Жан благоговейно взял красавицу за руку и подвёл её к небольшой софе, обитой бархатным синим вельветом. Они сели друг напротив друга.       – Дай мне на тебя посмотреть, – прошептал он, пряча кисть её руки в своих тёплых, согретых еловым жаром, ладонях.       – Смотри Жан, – она нежно провела свободной рукой по его щеке, огладив морщинки.       Они долго молчали, и Жан Лассаль с упоением ловил образы былого, бурным потоком ворвавшиеся в его память. Одно время года сменялось другим, менялся сам Жан, превращаясь из загорелого веснушчатого мальчишки в бравого статного мужчину, офицера гвардии короля. В ярких цветах мелькали улыбки, раздавался задорный смех, и свежий молодой ветер трепал волосы цвета пшеницы.       – А помнишь, – сказал он, и глаза его наполнились мальчишеским задором, – как беспечно мы проводили дни, весело купаясь в тёплой летней реке и собирая землянику, и ромашки на полях были покрывалом для наших разгорячённых солнцем тел?       – Помню, – с доброй улыбкой ответила гостья.       – Мы бегали наперегонки, запускали бумажного змея, и дом на дереве был нам надёжным убежищем от ливня и грозы, клокочущей и рвущей небеса на части. Ты это помнишь?       – Конечно.       Жан отвел взгляд к огню и вспомнил, как дрожали ЕЁ ресницы и как вырывался из любимых губ сладкий стон, когда он их целовал. Он смущённо продолжил:       – А помнишь ли… ту любовь, что постучалась в сердце, заставляя его биться, и слёзы счастья от встречи с родной душой? Тот первый поцелуй и ночи, наполненные страстью до краёв. А затем смех детей, домашний уют и едва слышное гуканье малышки в колыбели, моей доченьки… И это помнишь?       – Помню, Жан. Всё помню, – волшебная дама улыбнулась. – Для тебя был распахнут весь мир, и были отворены врата счастья. Ты был молодым путником, и я шла рядом, радуясь твоим победам, сожалея неудачам. Ты был смел, и добром была наполнена твоя душа…       – Когда же ты покинула меня?       – Когда ты потерял веру и извёл в себе нежность на войне, когда заглянул в лицо смерти. Когда твоё открытое сердце захлопнулось, затуманив разум разрушающим вихрем цинизма. Затем в угоду миру ты отказался от того, без чего я не могла более быть... От Любви. Тогда первая грозная морщина провела черту между нами. Ты покинул милый сердцу дом, оставив в горе тех, кого я подарила тебе. Я так отчаянно звала тебя, но ты меня больше не слышал. Где же ты сейчас, Жан?       Она с тревожной заботой посмотрела ему в глаза.       – Что с тобою стало?       За плечами Жана Лассаля выстроились призраки тех, кого он беспощадно губил, став пешкой в чужих интригах. Она слегка отпрянула от него.       – О. Ты превратился в жестокого убийцу, и холодная сталь – все твои душевные порывы. Без дома и семейного тепла в чужой стране ты постарел. Ты стал ненужным…       – Замолчи! – Жан отпустил её руку, резко встал и в два шага подошёл к окну, спрятав лицо в ладони и тихо прошептав:       – Мне больно. Былого не вернуть.       Он повернулся к ней, и губы его скривились:       – Как ты смогла прийти ко мне, женщина? Ко мне, варвару и разбойнику? – он беспомощно развёл руками.       – В Рождество случаются чудеса.       – Я не верю в чудеса.       – Но я здесь, Жан, посмотри. Это чудо рождено по милости тех, кого ты когда-то любил. Самых надёжных друзей, подаренных мною, Молодостью. Пока ты скитался, твоя жена молила о тебе ночами, просила даровать спасения и, лёжа на смертном одре, загадала последнее желание. Она просила, чтобы я пришла к тебе. Чтобы напомнила о том, как ты её любил.       – Адель, – произнёс он забытое имя, и боль пронзила его сердце, а душа будто пробудилась ото сна, забившись птицей. Он стал задыхаться.       – Да, она здесь, – продолжила гостья, указав на своё сердце. – И дочь твоя здесь. Малышкой она так часто звала тебя, и зов тот был рождён неуёмной жаждой отеческого благословения и защиты. Но когда ей суждено было покинуть мир, она тебя простила. Я смогла прийти к тебе по тонкой нити, свитой её горячей молитвой о тебе. О тебе, Жан… Ничто, слышишь, ничто не забыто у Молодости: ни слово, ни мысль, ни порыв души.       Лассаль смотрел в окно, и плечи его вздрагивали.       – Доченька моя, – прошептал мужчина, и раскалённое добела чувство любви наполнило его с головы до пят.       Она тихо продолжила:       – И сын твой Люк, и лучший друг Эжен… тебя благословляют добрым словом. Они меня просили не дать тебе забыть о них, и вот я здесь. Это ли не чудо?       – Чудо. Это чудо, конечно, – устало сгорбившись, произнёс Лассаль.       Она поднялась и подошла к нему, положив руку на плечо.       – Пойдём со мной, Жан. Я проведу тебя сквозь время и память обратно к тем, кому ты так нужен. Я счастлива сейчас. Ведь наконец-то ты меня услышал.       – Но как такое возможно? – спросил он, с надеждой вглядываясь в лучистые глаза Молодости.       – Не спрашивай об этом, просто поверь мне, как верил раньше. В просвете портьер вспыхнул яркий свет, и белый мерцающий сноп снова озарил комнату. Молодая женщина с нежной улыбкой указала Жану путь рукой, предлагая сделать шаг.       Жан Лассаль медленно подошёл к светящейся двери и обернулся:       – Спасибо, – сказал он с детской улыбкой, полной надежды, и, зажмурившись, медленно переступил искрящийся порог.       Свежий Летний ветер, благоухая цветами и довольно гудя, бережно подхватил его и понёс в прошлое. Постепенно лик пожилого мужчины начал меняться, наливаясь молодостью, и тело его стало приобретать стройные очертания, наполняясь силой.       Тёплым летним вечером 1860 года в Париже случилось странное событие, попавшее в летопись города. На миг небо, дома, улицы осветили яркие сполохи светлого огня. Казалось, весь город загорелся белым пламенем. Поднялся сильный ветер, пронёсшийся вихрем по улицам, опрокинувший несколько экипажей и перевернувший скамейки. А после наступила невозможная тишина.       Жан оказался у двери своего дома в тот миг, когда должен был тридцать пять лет назад покинуть его. За дверью он услышал, как плачет его Адель. Сердце неистово колотилось. Он постучал. Дверь открыла она, та, любовь к которой, оказывается, жила в его сердце много лет. Жадно вглядываясь в родные черты, он порывисто обнял свою родную душу, уткнувшись лицом в её волосы, вдыхая до боли родной запах.       – Папа! – раздался тоненький голос из детской.       Он улыбнулся и прошептал сквозь слёзы:       – Я ТЕБЯ слышу.       А Молодость с улыбкой на устах всё ещё стояла посереди комнаты с камином, где только что повстречала Старость. С грустью осматривая её обшарпанные владения, красавица порывисто вздохнула. Затем подошла к столику, взяла бокал с недопитой янтарной грустью и бросила её в камин. Бокал со звоном рассыпался на осколки, а холодная влага загасила огонь.       Раздался звонкий радостный смех, и всё завертелось и закружилось в цветочном водовороте. Комната исчезла, исчез и дом.       А утром соседи с удивлением заметили на месте старого строения поляну с цветущими посреди холодной зимы вишнями.