Все мои девять жизней.

Наверное, это просто очередная неинтересная история жизни кота, потратившего все свои девять жизней, прожив лишь одну, но мне хочется верить, что она имеет место быть. Такие истории положено начинать с самого начала, но как бы далеко я не заглядывал в свои воспоминания, мне не удается вспомнить тот миг, когда я впервые раскрыл свои глаза и увидел этот мир. Но кто такое помнит, правда ведь? Все мы – и люди, и коты – одинаково забываем свои первые воспоминания, даже не так: мы не запоминаем их вовсе. Мне все время думалось: почему? Неужели мы считаем их неважными и ненужными? Или просто не успеваем запомнить тот миг, взбудораженные непосильной задачей привыкнуть к тому, что мы есть, существуем и отныне должны продолжать жить и развиваться. Или слишком юны и неопытны, что попросту не умеем запоминать. Честно, я не знаю. Наверное, люди знают, ведь у них есть биология... Что-то я не туда забрел, извиняюсь. Ну так вот, мы не запоминаем свои самые первые воспоминания, но у каждого есть то особенное «первое» в кавычках, которое является точкой отсчета – именно начиная с этого образа вы помните себя собой и свою жизнь. Именно с него ваша жизнь и начинается. Сколько бы ни думал, я не могу определиться чей образ в моем самом раннем, старом, «первом» воспоминании стал моей точкой отсчета. Я смотрел на черное небо и не мог определиться, что я вижу на нем – нависающий над городом желтый светящийся диск или же зияющую дыру на его полотне? Я лежал у обочины дороги на совсем не мягком, холодном снегу, чувствуя, что слишком слаб для действий, но хуже слабости физической была слабость моральная, а в довершение всего этого беспредельное одиночество и чувство ненужности тоже сжали мое бренное тело в свои тиски. Наверное так я и отжил бы свою первую жизнь: лежа в грязном снегу, слабый и немощный, с отвратительно затекшими глазами и прилипшей к боку грязью, которая тут же схватилась на морозе и засохла тяжёлым комом. Оставалось лишь смотреть на луну и жалобно вопрошать: «Почему я никому не нужен?» А она будто понимающе ласкала меня своим почти ощущаемым мягким светом и просила держаться еще немного. Только вот не уточняла за что держаться: за эту жалкую пародию жизни, коих у меня еще восемь? Но я, конечно, как полагается порядочному котенку, безропотно держался, послушно лежал на грязном снегу и ждал, собирая на себе большие и маленькие пушистые снежинки. В эту холодную беззвездную ночь мимо меня проходили толпы людей, проезжали машины, а я ленивым взглядом провожал их, даже не надеясь ни на какое чудо. Но оно пришло. Сначала мне показалось, что он собирается пройти мимо, как и сотни-тысячи до него, но человек вдруг оглянулся и прищурился, будто неуверенный в том, что он только что увидел. Вытащив из уха белую капельку, он подошел ко мне, присев на корточки с улыбкой протянул свою теплую руку, чтобы коснуться пальцами моего уха. По сравнению с холодом, который отнюдь не заботливо укутывал меня в пушистое снежиночное одеяло, его пальцы показались такими теплыми, почти горячими, что с непривычки я съежился и дернул ушком. Честно говоря, мне стало страшно, что он мог обидеться на этот жест, но его аккуратные пухлые губы растянулись в приятной улыбке. «Такой милый!»,– сказал он, и не успел я подумать: «Кто? Я что ли?», как тут же оказался в его теплых, тогда еще таких больших ладонях. Или просто я был таким маленьким, что с легкостью в них помещался? Немного опустив молнию куртки, он заботливо спрятал такого грязного меня за ней и забавно ткнул пальцем в мой пушок на голове, оставив след. «Не волнуйся, малыш, скоро мы будем дома»,– вдруг сказал он, хлопая своими длинными пушистыми ресницами, на которых, прямо как на мне минуту назад, оседали снежные хлопья. «Дом...»,– подумал я,–«мы будем дома?..» И заснул в тепле его добрых рук, пряча свой нос в его почти не колючий шарф. С лунного диска на небе началось мое первое воспоминание, но моя жизнь началась именно с добрых глаз этого человека. __________________________ «Отлично, теперь ты чистый»,– с довольной улыбкой заключил он, поставив руки в бока. Его темные волосы были взъерошены, на руках красовались свежие царапины (моих лап дело), а с синей футболки капала вода. И я почти ни о чем не сожалел, кроме этих царапин, ведь сам был пострадавшим. И вообще, что значит «чистый»? На мне вода и шампунь, как я могу быть чистым при этом? Высунувшись из-под полотенца, я начал слизывать с себя эту гадость. «Какой же ты лапушка!»– Он снова рассмеялся.– «Я назову тебя Ки, потому что ты “киё”*, а еще ты рыжий... Не спрашивай где связь». А я и не собирался спрашивать, но лишь потому что не мог. Для меня было чем-то естественным понимать его на уровне чувств; я буквально в воздухе чувствовал его эмоции и переживания; я мог прочесть его мысли по глазам, а что он видел в моих? Ничего – просто большие янтарные кошачьи глаза. Чувствовал ли он мои эмоции и переживания? Он и не догадывался о некоторых из них. Я мог понимать его без слов, но не мог донести свои чувства и мысли. Несправедливо. Однако странно, что от этого я даже больше к нему привязался – это глупо, но я даже чувствовал за него ответственность. __________________________ Дни шли, я рос: в одной ладони уже не помещался и поэтому он брал меня в обе и гладил по откормленному животику большими пальцами рук. Я так привык к нему, что когда он уходил утром, я спал у двери в темной прихожей и ждал его: я просто не мог иначе. Каждый раз, открыв дверь и встретив на пороге меня, он наклонялся, чтобы с улыбкой погладить меня по голове и только потом разувался. «Ну что, поужинаем?»– Спрашивал он, открывая холодильник. Мне полагался мой кошачий корм, но, опустошив свою миску, я забирался на стул рядом с ним, глазами выпрашивая кусочек его еды. После ужина мы оба шли в зал смотреть фильм, а он все тискал меня и восхищался как быстро я расту и обещал, что к своему первому дню рождения я буду огромный, как медведь. А я подумал, что действительно хотел бы провести с этим человеком этот день рождения, а может жизнь... а может и все девять. Но все разрушилось в тот день, когда дверь открылась, но никто меня не погладил: конечно, это было бы сложно с бережно обнимаемой клеткой в руках. «Ки, это Руфус и Кира»,– он взглядом указал на клетку, в которой я теперь уже заметил барахтающихся белесо-голубых птиц,– «они несколько дней поживут с нами, а потом вернутся к своей хозяйке. Их нельзя трогать»,– он поставил клетку на столик в зале и пригрозил мне указательным пальцем. Я хотел фыркнуть и закатить глаза, как иногда делает он, но, конечно, я сдержался, как и полагается хорошо воспитанному коту. «Больно мне нужны твои попугайчики»,– подумал я и прыгнул на диван, чтобы поближе рассмотреть временных соседей,– «да тут и есть-то нечего: перья да кости»,– мне опять захотелось фыркнуть. Птички, то есть Руфус и Кира, только сидели на своем шесте и смотрели своими маленькими глазками-бусинками то на меня, то друг на друга. Заглядевшись на их необычные голубые перья, я подумал о том, что они действительно очень красивые по сравнению со мной и моей линяющей обычного рыжего цвета шерстки. Почему-то это меня расстроило. Зачем мне быть красивым? Пытаясь быть с собой честным, я построил в голове цепочку из слов. Чтобы... Он... Меня... Любил?.. А я... Люблю его? Кажется, да. Но люблю, потому что считаю красивым? Мне захотелось разобраться: у него глаза не только добрые, но и очень необычные - в ночь нашей первой встречи они горели синим пламенем, как звезды на небе, но когда он задумчив или устал, в них появляются вкрапления желто-зеленого, почти как у меня, а когда идет дождь, они становятся серыми. Вдобавок ко всему эти ресницы - не у всех людей такие есть, я видел людей, я знаю. У него действительно красивые глаза. А когда он улыбается, щеки поднимаются к глазам и они выглядят как два полумесяца. Я думаю, его губы из тех, которые люди находят привлекательными, я думаю, он сам очень красивый человек и люди его признают таковым, но вопрос в том, за это ли я к нему привязался? Но разобрав слова, которыми я его описал, мне показалось, что тут есть преувеличения, например, сравнение его глаз с звездами. Может быть, подумал я, я так его полюбил, что для меня он красив в любом случае? Мы любим красивых или любимые нам кажутся красивыми? Слишком сложно для моего кошачьего ума. Пока я погряз в своих мыслях, вдруг, как гром средь бела дня, громко хлопнула дверь. От неожиданности я подпрыгнул на месте, но по неосторожности свалился на клетку бедных попугаев, сбив ее со стола. Мы все оказались на полу, но он, когда вошел, сразу кинулся к клетке. Не ко мне. «Черт, что же делать?! Она так расстроится»,– шикал он, взяв Руфуса на ладони. Как меня когда-то. Руфус больше не барахтался, размахивая своими крылышками, и не смотрел ни на кого своими маленькими глазками-бусинками. «Как же я ей скажу, Ки? Я же просил их не трогать»,– вдруг обратился он ко мне. Мне очень не хотелось его расстраивать, но его голубые глаза вдруг стали серыми, а в их уголках заблестели слезы. Я подошел поближе к клетке, в которой, не двигаясь, лежала Кира. Она была похожа на пенопластовую игрушку, украшенную красивыми перьями, на неживую игрушку. Все это как мгновение пронеслось передо мной, в моей голове, и я осознал, что не могу позволить этому случиться. Я не позволю ему плакать из-за меня. Я приземлился на свои четыре лапы, клетка не упала, а птицы продолжали щебетать друг с другом, иногда поглядывая на меня. Я не почувствовал себя хуже, не чувствовал ни физическую, ни моральную слабость, но тут вошел он и, увидев, что все в порядке, улыбнулся и ласково провел рукой по моей спине. Вот тогда я почувствовал слабость. Она растекалась внутри меня медленно, как яд, от самого сердца до всех конечностей вплоть до пушистого хвоста, но парадокс был в том, что даже осознавая весь наносимый себе ущерб, я терся ближе, прижимался теснее к его ладони, будто только это является противоядием в целом мире. Но это ложное чувство - лекарства от смерти не существует. Руфус начал что-то отвратительно напевать, а Кира барахталась, перелетая из одного угла клетки в другой (, видимо, не вынеся это "пение", но это лишь мои домыслы). От этого зрелища его лицо так и засияло яркой улыбкой, брови поползли вверх, а глаза зажглись радостью, как два ярких сапфира. Я устало выдохнул и опустился на его колено, медленно проваливаясь в сон. Так я без какого-либо сожаления отдал две свои кошачьи жизни в обмен на его улыбку. _____________________