***
Ханна звонит в пятом часу утра. Дин вываливается из кресла на пол с острым чувством дежавю. Несколько секунд он стоит на коленях, уткнувшись лицом в ковёр и приказывая себе встать. А затем выуживает телефон и кармана куртки и зло шепчет: «Ну что?». Ханна холодно интересуется, не причинил её звонок неудобств, и Дин закатывает глаза, всё ещё не проснувшись до конца. Сэм продолжает дрыхнуть. Он громко храпит. Дину удалось заснуть лишь сорок минут назад: он изучал сигилы, который они нашли на бедолаге, погибшем рядом с Рок-Спрингс, и заказывал онлайн всякие шутки для бункера, вроде кофе-машины, что не будет выдавать напитки со вкусом жжёного пластика. Дин снова ощущает вкус еды, и иногда это слишком. После возвращения всё казалось картонным — пиво, бекон, всё. Будто он жевал измазанные жиром бумажные пакеты из-под фастфуда. Сейчас Дин чувствует все оттенки вкусов и ароматов, включая запах изо рта. Это одновременно и благословение, и проклятие. Дин выходит из номера мотеля, как можно тише закрывает дверь и подносит телефон к уху. Холодный воздух бодрит. Недавно прошёл дождь, и дышать свежестью очень приятно. — Это нормально, что?.. — У Каса ничего не нормально, — Дин трёт ладонью лицо. — Что случилось? — Он… Думаю, ему нужно есть, — отвечает Ханна. — По крайней мере, иногда. Кастиэль утверждает, что это привычка, но я вижу, что он устает без еды и испытывает чувство голода. — Ладно. Ладно. Тогда пусть ест. Покупай ему еду, если он про неё забудет. Не давай ему долго обходиться без неё. Он любит чизбургеры. — Дин вспоминает Кастиэля в дешёвой униформе работника заправочной станции, бумажный пакет из «Бургер Барн», круги под глазами Каса, похожие на синяки, и снова трёт лицо, отгоняя навязчивый образ. Когда он думает об этом, его мутит. Как будто он съел чёрную дыру. Проглотил тень. — Касу нравятся чипсы «Баглз» и печенье «Литтл Дебби». Не разрешай ему есть это дерьмо. Ему нужны овощи. Например, морковные палочки или… — Прости, но я знаю, как поддерживать в человеке жизнь, — перебивает Ханна. — Дело в том, что у него проблемы с температурой. — Что? — шипит Дин. — У него, типа, жар? — Нет. У Кастиэля болят зубы, когда он ест что-то холодное. Иногда. Не постоянно. Меня это беспокоит. Он сказал, что такого раньше не происходило. Люди могут этим заразиться? Это болезнь? — встревоженно спрашивает Ханна. Дин смотрит на небо. Он выдыхает и на секунду чувствует головокружение, словно смех бурлит внутри и давит на мозг, стремясь выйти наружу через лоб. Над деревьями появляется тонкая оранжевая полоска, сверчки сходят с ума в кустах за мусорными баками, а Кастиэлю, чёртовому ангелу Божьему, понадобился «Сенсодин». — Ух ты, — произносит Дин. — Это плохо? — голос Ханны звучит ближе, как будто она прикрыла рот ладонью. — С Кастиэлем что-то серьёзное? — Ага, — фыркает Дин. — Это так серьёзно, как боль в животе, когда ты объелся. — Ты надо мной смеёшься, — говорит Ханна. — Ты совсем не волнуешься о… — Чувствительные зубы, — объясняет Дин. — Многие от этого страдают. Купи специальную пасту с пометкой «для чувствительных зубов». Пусть Кас чистит ею зубы каждый день. Через неделю или около того станет лучше. Убедись, что он продолжит пользоваться этой пастой. — О, — восклицает Ханна. — Да, я так и сделаю. Спасибо. — Не за что. Ханна прощается. Дин не торопится возвращаться в мотель. Несколько минут он сидит на перилах, глядя на стоянку, и прислушивается. В соседних номерах работает телевизор, по шоссе проезжают грузовики. Птицы начинают петь, радуясь тому, что наступает новое утро. Дин мало на что обращал внимание, пока был не в себе. Особенно на музыку, не говоря уже о пении птиц. Дин заходит внутрь лишь тогда, когда понимает, что замёрз. Некоторое время он наблюдает за спящим Сэмом — тот засунул одну подушку подмышку, спутанные волосы падают на лицо — а потом берёт со стола бумажный пакет с остатками ужина и вновь выходит на улицу. Дин горстями бросает на стоянку остывшую картошку-фри и представляет, как Кастиэль чистит зубы в ванной мотелей, сняв плащ и развязав галстук, и смотрит на своё отражение. Представляет его лицо, серьёзное, мрачное, и зубную пасту в уголке губ. Человек. Почти. Вероятно, с запахом изо рта. Дин думает об этом, а затем приказывает себе перестать и просто швыряет картошку вниз. Наконец птицы её замечают. Они слетаются на крошки и дерутся из-за них. Дин не сводит с них глаз, пока не встаёт солнце.***
— Я призналась ему, что никогда не видела фильмов, — тон Ханны намекает, что это была большая ошибка. Дин сидит в машине и ждёт Сэма, который должен принести отчёт патологоанатома. А Ханна и Кастиэль, судя по всему, находятся в пригороде Восау, в какой-то ангельской коммуне. Пять ангелов и три собаки из приюта живут в скрипучем викторианском доме. При нём есть сад. Никто из ангелов не горит желанием вернуться на Небеса. Ханну это не злит. Ей просто грустно. Кастиэль изучает сад и курятник, а Ханна заперлась в ванной и жалуется Дину. — Он сказал, что тебе нравится звёздная война? — «Звёздные войны», — поправляет её Дин. Ханна стонет в отвращении. — Он пересказал мне сюжет. Это заняло всю дорогу до Висконсина. — Дин громко смеётся, представляя себе, как Кастиэль с энтузиазмом рассуждает о тёмной стороне. Вот умора. — Я рада, что тебя это забавляет. Я слушала об осаде Набу два часа. — Господи, — вырывается у Дина. — Метатрон засунул ему в голову приквелы? — Я начинаю подумывать о том, чтобы его убить, — говорит Ханна. — Эй, ты только что?.. — Да, — Ханна понижает голос. — Я пошутила. И как я?.. — Это была очень удачная шутка, — отвечает Дин. Он барабанит по рулю, возится с настройками радио, хотя оно играет еле слышно. — Знаешь, ты понимаешь, что делаешь. Кастиэль счастливчик. Ему повезло, что у него есть ты. — Мы, — мягко произносит Ханна. Дин что-то мычит в ответ, но не поправляет её, хотя, наверное, должен. Потому что никого нельзя назвать счастливчиком, если Дин рядом. Но он не в настроении. Дину хочется, пусть и на одну секунду, согласиться с Ханной. Он не знает, почему она так добра к нему. — Позаботься о нём, — просит Дин. — Конечно, — обещает Ханна.***
Телефон звонит три раза. Дин в это время по локоть в теле гуля. Потом он звонит ещё раз, когда Дин достаёт из багажника жидкость для розжига. День выдался дерьмовый, а ночь ещё хуже: когда Дин возвращается в мотель, весь в саже и кладбищенской земле, он так зол, что это его по-настоящему пугает. Он до сих пор точно не знает, что делает метка. Вдруг она ещё горит под кожей? Дин не уверен, что сможет провести грань между сумасшествием и риском; он не доверяет себе в этом вопросе. Поэтому он солгал Сэму: сказал ему, что хочет рёбрышки из «Эпплбиз». Эта закусочная дальше всего от мотеля, Сэма не будет, по крайней мере, сорок минут, и Дину они нужны. Ему нужна каждая секунда, чтобы сидеть на краю кровати, закрыв лицо ладонями, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он не желает брать трубку — ему не хочется на кого-то орать, он боится потерять контроль. А если он его потеряет, что случится тогда? Раньше Дин понимал, где находится грань, та черта, где он мог остановиться, не наносить удар, не нажимать на курок. Теперь он этого не знает. Не знает, где заканчивается он и начинается граница. Дин не может взять трубку, не может — он развалится на части, как повреждённая коробка передач. Но это Ханна звонит. Это Ханна, и Дин обещал, что ответит, если будет ей нужен. Звонок Ханны означает новости о Касе, и он не в состоянии жить в неведении. Поэтому Дин берёт телефон. Его руки трясутся, когда он нажимает на кнопку и подносит аппарат к уху. — Да? — выдыхает он, чтобы сказать хоть что-то. — Я хочу домой, — говорит Ханна. — Ханна? — Я хочу домой, — повторяет она. И Дин слышит боль в её голосе, слышит, как он дрожит. — Мы не должны здесь быть. Не должны быть изолированы в отдельных сосудах. Нам следует быть вместе. Нас создали для этого. Но мы так долго воевали и спорили, что я не знаю — были ли мы когда-либо целыми? Правильными? Я этого не знаю. — Такое впечатление, что Ханна плакала. Дин не имеет понятия, могут ли ангелы плакать. Может ли Ханна. Или ангелы обретают эту способность только тогда, когда находятся на Земле слишком долго, вбирая в себя хаос. И ярость немного отступает. — Ты в порядке? — Да. Прости. Я веду себя, как человеческое дитя. Наши братья и сёстры, они разбросаны по всей стране. Их поиски очень утомляют. А то, что немногие из них готовы вернуться на Небеса, утомляет вдвойне. И разбивает сердце. — Ну, — тянет Дин, — все ваши начальники были засранцами. Теперь ангелы прогуливают работу. И разве можно их в этом винить? — Нет, — отвечает Ханна. — И да. А как дела у тебя? — У меня всё отлично. — Ну, разумеется, я и забыла. Кастиэль прав — ты не способен сказать правду о собственном… — Эй, — возмущённо пыхтит Дин. — Что ещё он обо мне рассказывает? Он слышит тихий смех Ханны, и внутри вскипает гнев, но одновременно он чувствует что-то ещё, что-то более доброе. Дину хочется рассмеяться, но он не может. Ещё нет. Он слишком напряжён, слишком взвинчен. Но он хочет смеяться. Это уже что-то. Пальцы, вцепившиеся в одеяло, начинают разжиматься по одному. — Только хорошее, — уверяет Ханна. Она замолкает, и они просто сидят, ничего не говоря. Дин слушает, как тикают часы, как шумит ветер снаружи, как Ханна вертит в руке ключи, а её туфли задевают гравий. Он слышит, как хлопает дверь машины, и наступает мягкая, успокаивающая тишина. Смешно, как они похожи друг на друга, Ханна и Кас. Ещё смешнее, что Дин осознаёт это только теперь. Странный юмор, сила и печальное чувство долга. Дин не имеет понятия, насколько серьёзно наверху относятся к братско-сестринским узам, учитывая, что сколько раз ангелы сражались друг с другом. Но есть Кас и Ханна. И Дин гадает, знают ли они, понимают ли, насколько это по-человечески, как это обыденно и привычно: искать уединения в машине, чтобы жаловаться на свою семью. Дин делал это не единожды. Он задаётся вопросом, знает ли это Ханна. Рассказал ли ей Кас и об этом тоже. Иногда Дин воображает, как это могло быть. «Мой друг Дин». Или, когда Дин чувствует себя подавленным: «Мой хороший знакомый». Тот, кого я знал. Кто превратился в чёртового демона. Интересно, какие истории рассказывает о нём Кастиэль. Превратились ли они в предупреждение? Или раньше они были веселее. Возможно, когда-нибудь Дин умрёт, а Кастиэль вернётся на Небеса, снова будет в безопасности, с нимбом, сильный, как гора. И он станет рассказывать Ханне небылицы о том, как Дин жульничал, играя в бильярд, тысячу лет назад. Ну да, конечно. Тем не менее, Дин не перестаёт об этом думать. Что не объясняет, почему он не отвечает на звонки Кастиэля, почему мысль о том, чтобы услышать его голос, невыносима. — А ты, — несколько минут спустя выдавливает Дин. — А ты?.. Кас сказал тебе, что он… ну, когда вы со всем разберётесь. Он собирается вернуться? С тобой. Он что-нибудь говорил? — Да, — осторожно произносит Ханна. — О, — вздыхает Дин. — Так что всё решено. — Решено? — У него всё будет в порядке, он… пойдёт домой. — Дин, что ты имеешь в виду? — Я не знаю, — огрызается он. — Это ваше ангельское дерьмо. Вы вернёте ему силы, и Кастиэль займёт своё законное место. Верно? Так что тебе от меня надо, чёрт возьми? — когда Дин перестаёт вести себя как скотина, Ханна выдаёт что-то непроизносимое, от чего у Дина несколько секунд звенит в ушах, а на глазах появляются слёзы. Видно, на этом уровне бытия человеческий мозг не в состоянии воспринять подобные слова. — Ничего себе. Ладно. — Зачем ты это делаешь? — спрашивает Ханна. — Почему ты с ним не поговоришь? Кастиэль звонит тебе, я знаю. Но ты не берёшь трубку. Я вынуждена скрывать разговоры с тобой, чтобы пощадить его чувства. Ты не желаешь с ним говорить, а он хочет говорить только о тебе. Ты понимаешь, насколько глупо ты выглядишь? Или все люди на свете боятся… — Дин нажимает на «отбой». Ханна тут же ему перезванивает, но он не отвечает. Через минуту на экране начинает мигать индикатор. Новое текстовое сообщение. «Он сказал мне, что ты не трус». Дин гадает, продолжает ли Кас так считать.***
На дисплее высвечивается номер Ханны, но звонит Кастиэль. Он в Миссури, со сломавшейся машиной, чемоданом и человеческим сердцебиением, а больше у него ничего нет. — Ханна взяла на себя управление Небесами. Но сейчас всё будет иначе. По-другому. Больше никакого… принуждения. Она показывает нашему виду новый путь, — в голосе Кастиэля восхищение и знакомая Дину грусть. Кастиэль рассказывает, что Ханна воспользовалась представившейся возможностью и сделала трудный выбор: собрала разношёрстную ангельскую стаю и отправилась за победой. По мнению Кастиэля, она поступила правильно. Но Дин слышит, о чём он не договаривает, в чём пытается убедить себя, видит проникающий сквозь трещины свет. У Кастиэля усталый голос. Дин гадает, как давно Ханна ушла, сколько Кастиэль просидел в номере мотеля, прежде чем набрался смелости ему позвонить и начать жить человеческой жизнью. — Мне её не хватает, — признаётся Кастиэль. — Ты не ушёл на Небеса, — Дин повторяет это уже в третий раз и чувствует себя глупо, но он не может перестать, не может придумать, что ещё сказать. — Нет. Ханна предлагала, но нет. — Прости. — Это было моё решение. — Нет, я имею в виду… в смысле, и это тоже. Прости меня за то, что я облажался. — Тебе не за что извиняться, — тут же откликается Кастиэль. Это почти рефлекс. Он никогда не злился на Дина и не винил его в том, что произошло. Просто простил его и до сих пор продолжает это делать. Его прощение — как вода из незакрывающегося крана. Это сводит Дина с ума. Пугает. Приводит в восторг. Заставляет ощутить собственную уязвимость. По крайней мере, Сэм накричал на него. Слава богу, это сделал хоть кто-то. — Метка… — Речь не о грёбаной метке. А о том, что я был трусом. — О. — Я бросил тебя на произвол судьбы, — признавать это больно, а жестокость этого признания ранит. — Я перестал с тобой говорить. Ты разбирался с моими проблемами, а я ничего не дал тебе в ответ. Ничего. Я мог взять чёртову трубку, но я этого не сделал. — Дин… — У меня нет оправданий, — перебивает Дин. — Не надо их придумывать. Наступает тишина, а затем Кастиэль медленно произносит: — Я не был уверен, почему ты перестал мне отвечать. Я подумал… — он замолкает на мгновение и немного меняет тему: — Ты разговаривал с Ханной. Довольно часто. Я был рад тому, что ты разговариваешь хоть с кем-нибудь. — Она, э-э-э, она хороший человек. — Да. Ханна дарит надежду. Нам, — говорит Кастиэль и немедленно поправляет себя: — Им. — Так что ты действительно?.. — Да, — отвечает Кастиэль, так, словно он не понимает, зачем Дину нужно, чтобы он это повторил. — Не думаю, что моё место на Небесах. — Он вздыхает. Не задумчиво, а устало. А потом его голос делается тише, словно он невольно озвучивает свои тайные мысли. Если бы Кастиэль был менее рассеянным, более бодрым, скорее всего, он вряд ли бы это сказал. Дин прислушивается к его дыханию, к каждой паузе и помехе, когда губы Кастиэля оказываются слишком близко к микрофону. Дин соскучился по этим звукам. — Я не знаю, где моё место. — Оно здесь, — выпаливает Дин и слышит, как Кастиэль рвано выдыхает сквозь зубы, как будто у него что-то болит. — Дин. — Приезжай, — говорит Дин. Он ощущает, как его покидает напряжение, как поддаются решётки, кирпичи, замки. Ощущает, как уходит ярость, уплывает на маленьких лодках, как отлив. Дин давно не чувствовал себя таким чистым, не чувствовал себя настолько хорошо или хотя бы не очень плохо. Он держал всё внутри, сжимая так крепко, что оно выдавливалось через кончики пальцев. Он был кровоточащим камнем. Дин больше не хочет злиться и испытывать страх. Он желает себя отпустить. Желает держаться. Ему хочется доказать, что Кас не ошибся насчёт него, насчёт того, кем Дин был раньше и кем может стать снова, если постарается. Он хочет быть храбрым. Хочет быть достойным восхищения в голосе Каса, как Ханна. Хочет совершить невозможное. Самая невозможная вещь, какую он может придумать, — то, что в нём осталось что-то, желанное для других. Что он может подарить кому-то что-то ценное. — Возвращайся, — просит Дин. — Возвращайся домой.***
Он сидит на пристани, опустив ноги в воду и закатав штаны. Пальцы касаются низких волн, набегающих на берег. Воздух прохладен, но вода всё ещё про-летнему тёплая, чуть холоднее воды в ванной. Дин слышит запах сосен, мокрой травы, озона, мха, чистой озёрной воды и первых желтеющих листьев. На него падает тень, и он поднимает голову. Это Ханна, а не кто-то другой. Она смотрит на него мягко и немного печально. Вертит в пальцах начинающий желтеть лист. — Люди не могут ходить по чужим снам, — произносит она. — Даже такие, как Кастиэль. — О. Ясно. Они вместе глядят на воду, на возвышающиеся холмы и тонкие облака, слушают трели птиц. Есть лишь лес, озеро и небо, мир, нарисованный крупными мазками. На тысячи миль вокруг нет никого, на кого можно охотиться или причинить боль. Это самый приятный сон за очень долгое время. — Теперь я понимаю, почему Кастиэль хотел, чтобы я пришла сюда, — после паузы говорит Ханна. Дин перевод на неё взгляд. Она роняет лист в воду, и его уносит течением. — Видеть это мир и по-настоящему ценить его… — Ханна замолкает, а затем продолжает: — Это разные вещи. — Ты не узнаешь, чем обладал, пока это не потеряешь, — хмыкает Дин. — Это правда, — Ханна улыбается. — Находясь вдали от Рая, я впервые увидела его. Увидела то, кем мы должны были стать. Как низко мы пали. — Она смотрит на него с любопытством: — А ты любил свою человечность до того, как её потерял? — Нет, — отвечает Дин. — Не знаю. — Из воды выпрыгивает рыба, ныряет снова. Дин наблюдает, как по поверхности расходятся круги. — Я прочитал Сэму столько лекций — о демонской крови, о том, как остаться человеком или превратиться во что-то другое. Я настаивал на человечности, но не уверен, что мне самому она нравилась. Быть человеком означало выбор между жизнью и смертью. Я не думаю, что это любовь. — А сейчас? Дин закрывает глаза. Пытается почувствовать тепло солнца на лице, то, как ветер шевелит волоски на руках и макушке. Чувствует жёсткость деревянных досок, на которых сидит, сквозь ткань джинсов. Слышит запах воды, как скрипит дерево в том месте, где об него разбиваются волны, стремясь опрокинуть опоры, и в итоге обволакивают камни на берегу. Это сон, но Дин ощущает собственную плоть и тепло внутри, ощущает, как сжимается желудок и поскрипывают колени, когда он болтает ногами. Он видит все изменения в своём теле: где оно износилось, где стало сильнее, где линии глубже, а где шрамы превратились в узор. Он чувствует щетину на щеках и знает, где появился жирок. — Да. — Дин не открывает глаз. Ему это не нужно, чтобы почувствовать мимолётное прикосновение к плечу. — Удачи тебе, — говорит Ханна. — С жизнью. — И тебе, — искренне желает Дин. Проснувшись, он идёт на кухню, чтобы выпить воды. Достаёт из шкафчика стакан, наполняет его из-под крана и идёт в библиотеку. И чуть не роняет стакан, чуть не разбивает его на тысячу осколков, потому что на старом диване спит Кастиэль, укрывшись плащом и подложив под голову грязную сумку вместо подушки. Из уголка рта течёт слюна; она рука свисает и почти касается пола. Дин ставит стакан на стол, опус кается на колени рядом с диваном. Его рука замирает над головой Кастиэля, над его чёртовыми встрёпанными волосами. Секунду спустя Кастиэль шевелится, и они с Дином едва не сталкиваются лбами. Кастиэль приоткрывает один глаз, сонный и растерянный. — Мфф, — произносит он. Дин наклоняется, обхватывает его лицо ладонью, целует его лоб, челюсть, висок, волосы. Покрывает поцелуями скулы и линию бровей. Возможно, он сошёл с ума. Дин чувствует себя так, будто он летит. Он не знает, куда делись давящий на плечи груз и беспокойство, но они пропали. Дин отстраняется. На лице Кастиэля появляется выражение нежности и удивления. Кажется, он стал на несколько лет моложе, словно каждый поцелуй дарил им больше времени, больше минут, возвращал жизнь им обоим. Возможно, так оно и было. — Я не мог с тобой попрощаться, — признаётся Дин. Сейчас он должен всё рассказать. — Я думал: если я отвечу, если я возьму трубку, ты скажешь мне, что уходишь, что с тебя хватит, что всё кончено. Я не мог этого вынести. — Дин, — бормочет Кастиэль, ещё не проснувшись до конца. У него красивое лицо. Оно всегда было таким красивым? С морщинками в уголках глаз. Кастиэль сжимает ладонь Дина так крепко, что он чувствует, как бьётся его сердце. Человеческое сердце, такое, как у Дина. Или какое у него когда-нибудь будет, когда вновь станет человеком. — Если бы ты сказал мне об этом, я бы ответил… — Кастиэль замолкает, словно слова застревают у него в горле. Дин притягивает его к себе и целует всюду, куда может дотянуться, пока им хватает дыхания. — Прости, — повторяет он между поцелуями. — Прости. — Перестань. — Кастиэль садится, нависает над Дином, продолжающим стоять на коленях рядом с диваном. — Перестань. Я уже тебя простил. — Он наклоняется, трётся щекой о волосы Дина. Они так близко, что Дин чувствует его каждый вдох и выдох. Кастиэль такой тёплый. У Дина начинает кружиться голова. — Твоя сестра передаёт привет, — говорит он, внезапно меняя тему, но Кастиэль лишь улыбается. — Она?.. — Мне тоже снятся сны. — О. Круто. — Дин смотрит на дверь, на сумку Кастиэля и кое-что осознаёт. — Как ты сюда попал? У нас же четырнадцать засовов. На секунду Кастиэль перестаёт выглядеть ошеломлённым и нахохливается, как гордая птица. — У меня есть навыки, — надменно заявляет он, и Дин смеётся до боли в груди.***
— Дорогая Ханна, да святится твоя ангельская сущность, — произносит Дин и фыркает, потому что он ведёт себя как пятилетка. Он откашливается, садится на кровати прямее и бросает взгляд на дверь, чтобы убедиться, что она закрыта. — Привет-привет. Сэм и Кастиэль в библиотеке. Они смотрят на кинопроекторе записи тренировок предыдущих Хранителей знаний и делают пометки. Дин обещал приготовить им сэндвичи, но вместо этого пошёл в свою комнату. Некоторое время назад он разозлился и чуть не швырнул книгу в стену, но остановился в последний момент. Остановил себя, проглотил гнев, разжевал его и вновь приступил к работе. Это исторический момент. Самый маленький исторический момент мира. Но он что-то значит. — Это не срочно, — говорит Дин и чувствует себя, как придурок. — Я знаю, ты занята важными ангельскими делами. Я просто хотел поговорить. Ты не обязана, э-э, отвечать, если не хочешь. Я хотел сказать, что потерял контроль, но справился с этим. Я справляюсь. Мне становится лучше. Хорошо? Я тут рассказываю о своих чувствах, так что ты и твой братец можете перестать задаваться. — Дин прокручивает сказанное в уме и трёт ладонью лицо. — Я имею в виду... ты оставила Каса тут. С нами. Со мной. И я просто хотел сказать, что… я работаю над этим, потому что я никогда… я не хочу снова всё потерять. Кас человек, и я ни за что на свете… — Дин осекается. Глядит в потолок. — Береги себя и не забывай о нас. Я о нём позабочусь. Тишину нарушает стук в дверь. — Дин? — тихо зовёт Кастиэль. — Ты?.. — Я в порядке, — откликается Дин. — Уже иду. — Вытирает руки о колени и думает, осталась ли у них индейка, или есть только ветчина и сыр. Впрочем, ветчина и сыр — тоже хорошо. Он открывает дверь. На Кастиэле растянутый свитер, а за ухом карандаш. Бывший ангел похож на эксцентричного профессора. Дин улыбается ему. Кастиэль улыбается в ответ. — Ты хочешь есть? — Очень, — говорит Кастиэль. Дин может это исправить.