***
— Как ты выжил в той аварии? — испуганно пищат мальчишки, сжавшись перед ним в кресле. Он, в оборванной одежде, но без единого синяка на теле, лишь добродушно улыбается. Не знает, не понимает. — Я… я не знаю, — он пожимает плечами, уже в глубине души понимая, что что-то не так, что то, что с ним происходит, ненормально, но страшно, слишком страшно признать это, — Наверное… меня не задело? — Так не бывает, — их зрачки сужаются от страха, они жмутся друг к другу, глядя на него, словно на обезумевшее животное, готовое в любой момент броситься на них, — Ты монстр! Не убивай нас, пожалуйста! Прошу! Не убивай!***
Его сражения происходят каждую ночь, как только солнце зайдёт за горизонт, а он устроится в своей кровати и закроет глаза, настраивая свой разум на новую схватку. В этой схватке ему не придётся махать кулаками, нет — его враг не таков, его нельзя победить в рукопашную. Сознание медленно уплывает, убаюканное сном, но сон не приносит никакого успокоения, оплетая его склизкими чёрными щупальцами в зелёной слизи и утягивая на дно. Вокруг него месиво тошнотворного чёрно-зелёного, но всё, что он видит перед собой — лишь парня, который, ничем не отличается от него. У него такая же фигура, та же убогая, на его взгляд, школьная форма, те же светлые пшеничные пряди, небрежно растрёпанные из-за его нелюбви к укладке. Лишь бледная, словно у мертвеца, кожа, испещрённая красными, выступающими сосудами, выдаёт его истинную суть; лишь чёрные когти на пальцах выдают природу того, с кем ему предстоит драться; лишь исказившиеся в ужасной улыбке губы, обнажающие ряд зубов с длинными, как у вампира клыками показывают, что за чудовище стоит перед ним; лишь один взгляд этих чёрно-зелёных, равнодушных и безжалостных глаз говорит ему, что перед ним — ёму. Ёму… Это слово он слышит от матери в пятнадцать лет, когда, устав от ночных мучений, вынуждает эту вечно несерьёзную и сюсюкающую с ним женщину рассказать всё, что она знает. Она моментально хмурится, отводит взгляд, нервно кусает губы — но вынуждена ответить; слишком сложно уже не замечать того, что на её сыне никогда не бывает даже синяка. Он слушает, жадно впитывая новые знания и называя его вечного врага новым именем. Теперь ёму для него — мерзкое, злобное и исполненное ненависти чудовище, прячущееся во тьме и нападающее на слабых. И успокаивающий лепет матери о том, что не все ёму плохие, он уже почти не слышит — у монстра, живущего у него внутри, теперь есть имя, и ему плевать на его мотивы — снисходить к врагу он не собирается ни при каких обстоятельствах. Ёму злобно рычит, как только Акихито произносит его имя, и всё вокруг моментально вспыхивает в ярком пламени. Зелёные молнии ветвятся, скрещиваясь друг с другом, пол под ними накаляется докрасна и исходит трещинами. Всполохи магического огня бомбардируют его с пулемётной скоростью, а он только и успевает латать барьеры. В каком-то плане он даже наслаждался этим — здесь, во снах, он был равен по силе собственному врагу; в реальной жизни ничего, кроме бессмертия, вторая половина его личности Канбаре не приносила. Да и его наградой можно было назвать весьма сомнительной. Схватка продолжается до самого рассвета, пока ёму не растворяется в зеленоватой дымке и Акихито не распахивает глаза, чувствуя себя как после тяжёлого похмелья, а затем встаёт и, чувствуя себя ещё более усталым, чем вчера, медленно плетётся в ванную. Иногда для Канбары наступают ночи настоящего блаженства и счастья, после которых он чувствует себя отдохнувшим и посвежевшим. Это ночи, когда ёму не приходит. Он не знает, почему, и ему, в общем-то плевать — главное, что враг даёт ему передышку, восстановить силы, что, с его стороны, весьма благородно; впрочем, возможно роль здесь играет и общее для них двоих тело. Акихито не видит снов, но ему и не нужно — спокойная и тихая чернота всегда лучше, чем зелёное пламя и скалящиеся клыки.***
А потом ёму выходит из-под контроля. Он приходит в себя над распластанным на истлевшей траве телом с глубокими, рваными ранами на спине. Лес вокруг изувечен и изуродован, обугленные и вырванные с корнем деревья ещё дымятся, словно напоминая о прошедшей битве, которая не осталась в его памяти. Руки Канбары трясутся и обагрены кровью, и ему не нужны объяснения, чтобы понять, что он сделал. В его голове проносятся воспоминания всех прожитых им лет. Он видит лица мальчишек, трясущихся от страха напротив него и молящих о пощаде, видит лица Хироми и Мицуки, а затем ещё и ещё, миллионы людей, которых Канбара никогда не знал, но которых знал Он, бессмертный и бездушный, тот, с кем он делил своё тело. И они смотрят на него, их искажённые лица мелькают перед ним в темноте, с глубокими, рваными ранами. Они кричат ему в лицо: «Чудовище! Монстр, недостойный жить!» и начинают плакать кровавыми слезами. Когда Мицуки приходит к нему домой в следующий раз, то застаёт квартиру пустой. Он исчезает, трусливо сбегая прочь, в глубине своей чёрной души понимая, что сбежать от самого себя не получится. Но находиться рядом с сестрой того, кто чуть не расстался с жизнью от его руки, было выше его сил. Возможно, когда-нибудь у Акихито хватит сил смотреть ему в глаза — а сейчас он чувствует себя нечистым, заразным, словно носит в себе смертельный микроб и недостоин находиться в одном обществе рядом с чистыми, непорочными людьми. Ночи, проводимые им в подворотнях, ночлежках или на холодной земле в каком-нибудь лесу превращаются в сплошную пытку — ёму, казалось, вошёл во вкус, осмелел, сумев заполучить себе его тело. Он мелькает во тьме, шепчет ему елейным голосом прямо на ухо, тут же растворяясь в пустоте, когда Акихито в гневе желал нанести удар. — Долго ты собираешься бегать от себя? — ехидно шепчет парень, так похожий на него… если бы не эти чёрные с зелёным огнём глаза, если бы не эта безжалостная улыбка монстра на его губах, — Ты всю жизнь только и делал, что бегал и прятался. Ты лгал себе всю свою жизнь, научившись делать это ещё на руках нашей матери. Утайки и ложь — ты вырос на этом, ты до сих пор притворяешься, будто ты обычный человек… не желаешь признавать очевидное… признавать меня… Должен сказать, у тебя в этом природный талант. Он разрывается между сном и явью, не в силах заснуть, не в силах и бороться с усталостью и изнеможением. Измученное сознание наотрез отказывалось засыпать, но телу был нужен отдых, и Акихито метался в этом бреду, ненавидя себя, свою мерзкую двойственную сущность, свою жизнь, своё бессмертие. Он слоняется по лесам, словно зомби, отчаянно моля всех богов о том, чтобы ему на пути попался хотя бы один страж границы миров, способный его одолеть. Потому что всё это слишком невыносимо. А потом его, обессилевшего и валявшегося на холодной земле, словно поломанную, выброшенную и никому не нужную тряпичную куклу находит Насэ Мицуки. — Убей меня, — из последних сил шепчет он, с мольбой глядя в её глаза, чувствуя, как по щеке скатывается слеза, — Умоляю… убей… — Не дождёшься, — холодно цедит она, подходя к нему, а затем, неожиданно, вдруг хватает за шкирку и с превеликим трудом поднимает на ноги. — Хироми сказал, чтобы я не дала тебе помереть до того, пока он не будет в состоянии лично набить тебе морду, — говорит она как бы между прочим, — Пойдём. Обопрись на меня. Он гораздо выше и тяжелее её, и Мицуки сама сгибается в три погибели, волоча на себе ослабевшее и почти бесчувственное тело. Его старый, деревянный дом кажется Акихито маяком посреди бушующего урагана. Девушка, кривя нос от запаха крови и лекарств, которым, кажется, пропитано все вокруг, кое-как дотаскивает ослабевшего парня до койки. А затем сидит подле него, пока он окончательно не засыпает. Той ночью ёму не приходит к нему. И следующие пару недель — тоже.***
— Я сражаюсь с ним каждую ночь. Он произносит эту фразу тихо, почти не слышно, сидя в палате Насэ Хироми и каким-то безжизненным взглядом смотря на перебинтованного парня, неподвижно лежащего на кровати. Но Мицуки слышит это — и смотрит на него шокированным взглядом, не веря своим ушам. — …Что? — выдавливает она из себя. — Он приходит ко мне, — просто отвечает Акки, — И мы деремся. Во снах. До самого рассвета. — Боже… — шепчет Мицуки, прижимая руки ко рту. — На самом деле он довольно давно уже не являлся, — пожимает плечами Канбара, будто говорит о погоде, — Хотя… Не то чтобы я скучал по нему. Изо рта парня вырывается какой-то хриплый смешок, неудачная шутка повисает в воздухе, еще больше усиливая напряжение. Мицуки совсем не до смеха. «Я и сам был бы не прочь умереть, если бы это было возможно», — вспоминает она тот разговор во дворе деревянного дома в лесах. Она теперь понимает его. Она на его месте тоже желала бы смерти.***
— Пообещай, что убьёшь меня. Хироми, отвлекаясь от своих мыслей, удивлённо вскидывает голову, смотря на него во все глаза. Акихито лишь мрачно щурится, глядя на опускающееся за море солнце, а вечерний бриз играет в его светлых, пшеничного цвета волосах. — Что? — повторяет страж, будто уверенный, что ослышался. — Когда станешь сильнее, — негромко говорит Канбара, — Пообещай, что убьёшь меня. — Но… — что-то пытается возрасить Хироми, но Акки жестом прерывает его. — Я устал, — тихо говорит он измученным голосом, — От всего этого. Я дерусь с ним каждую ночь, сколько себя помню. Ты не представляешь, как долго я искал забвения — и не мог найти его, как долго я желал смерти — но не умер. — Я не могу сейчас, — вздыхает Насэ, переводя взгляд на вечернее небо, — Сил не хватит. Максимум — ёму снова возьмёт контроль над тобой. Но я согласен — когда буду готов. — Спасибо, — тихо вторит ему Акки, прикрывая глаза, и Хироми, глядя на его осунувшееся, полное муки и какой-то вечной усталости лицо, впервые в жизни становится его искренне жаль. Он обещает себе, что убьёт его — убьёт, дабы прервать, наконец, его мучения. Но Хироми, как бы он ни отрицал это на словах или даже в собственных мыслях, всё же понимает, что делает это не ради Насэ, прочих стражей или даже всего человечества. Он делает это ради него, простого парня Акки, чья жизнь на веки-вечные была отравлена въевшимся в его тело, подобно гнили, паразитом из Призрачного мира. Потому что в тот день Хироми впервые чувствует, как Канбара Акихито, полукровка-ёму, который по идее должен был быть его заклятым врагом, вдруг становится ему дорог.***
Канбара, на самом деле, догадывается, что терпения воинов призрачного мира надолго не хватит. Даже если семья Насэ и смягчилась настолько, что согласилась на сотрудничество с несколькими ёму, это не меняло того факта, что его голова до сих пор ценнее любых других обитателей Призрачного мира. Поэтому когда он, решившись, наконец, выйти из кокона ненависти к себе и хоть раз сделать что-то хорошее, спасти несчастную, запутавшуюся девушку от самоубийства, получает кровавый клинок в сердце, он лишь морщится от боли и как-то обречённо вздыхает — ну вот опять за старое… Пустой лепет Куриямы Мирай поначалу как-то проходит мимо него — первое время он просто сожалеет, что долгожданное спокойствие было вновь утрачено. Последние несколько месяцев он был даже счастлив, в какой-то мере — если конечно в его случае данное слово вообще употребимо. Ёму его беспокоил всего пару раз, почему-то всё чаще и чаще избегая схваток, лишь маяча в языках зелёного пламени и что-то ему шепча, он почти вылез из своей скорлупы и смог, наконец, хотя бы чуть-чуть почувствовать себя нормальным человеком, и даже с Хироми и Мицуки, до того момента обращавшихся с ним в лучшем случае как с бешеной собакой, которая в любой момент может озвереть и броситься на них, завязалось какое-то странное подобие дружбы. Зато теперь вместо комфортного времяпровождения в одиночестве он был вынужден получать кровавые клинки в грудь от этой милашки в очёчках в самых неожиданных местах. Боже, когда же эти стражи уже наконец научатся делать свою работу аккуратно! Либо убивайте так, чтобы наверняка, либо не трогайте вовсе — но нет, сидеть без дела им, видимо, натура людская не даёт, чтоб её… Но, к его собственному удивлению, он привыкает к обществу Куриямы Мирай быстрее, чем сам от себя ожидал. В конце-концов он всё же уломал её прекратить шпынять его кровавым мечом, а затем… А затем он сам не ожидал, как привязался к ней. В своей обычной жизни она была напуганным, замкнутым, полностью несамостоятельным подростком со страшенными комплексами — совсем не вяжется на роль воина призрачного мира! А он… Он принял, наверное, самое важное решение в своей жизни — забить на то, что он полуёму, а она — страж, и попытаться жить, как нормальные люди. С каждым прожитым днём он привязывается к ней всё сильнее и сильнее, несмотря на её явные попытки прекратить общение. Он пытается убедить себя, что вся причина его симпатии — в её очаровательных очках, к которым, так уж вышло, у него столь нездоровый интерес. Но он чувствует, где-то в глубине своей души, что привязывается к Курияме не только он — при её появлении он чувствует в груди приятное тепло и какую-то странную, лёгкую двойственность, будто ёму в нём тоже рад этой девушке, посланной убить его, рад не меньше него, Акихито. Возможно, поэтому у неё получилось так легко вновь вернуть ему свою человечность, когда ёму в очередной раз вышел из-под контроля? Акихито не знал, а спросить не мог — его вторая сущность более не посещала его, а раньше настроена на разговор явно не была.***
Когда Курияма вырывает ёму из его тела, он, как ни странно, не чувствует облегчения. И дело даже не только в его скорби и тоске по Курияме — он чувствует, будто лишился части самого себя. Очень плохой, ужасной, совершенно чудовищной части, отравлявшей жизнь ему и угрожавшей всему человечеству — но чего-то, что принадлежало ему, было им, частью его самого. Возможно, поэтому он слышал зову ёму из Призрачного мира даже сквозь Грань, к которому были глухи прочие стражи? Могло ли так получиться, что у них было гораздо больше общего, чем он считал всю свою сознательную жизнь? Но если так — тогда зачем была вся эта война? Чего ёму За Гранью пытался добиться, еженощно подвергая его пыткам, заставляя сражаться с собой, испытывать свою силу? Если думать уж совсем нелогичным образом это можно было бы принять за своеобразный эквивалент тренировки — довольно садистской, на взгляд Акихито, тренировки. И жестокой. И выматывающей. И, он хочет быть честен хотя бы с собой, довольно эффективной. По крайней мере убегать от стражей он научился сравнительно хорошо. Но только смысл во всём этом, если в своём человеческом обличье всё, что ему доступно из его потенциально безграничных сил — лишь бессмертие? Акихито всегда считал, что знает своего противника, знает Ёму За Гранью, как самого себя — потому что он и был им. Он уверен в том, что ёму — злобное, жестокое, исполненное ненависти чудовище, воплощение всей ярости, всего отчаяния, всего горя, что выросло в людских сердцах и обрело физическую форму. Однако теперь Канбара начинает думать, что, в сущности, не знал о своей второй половине почти ничего. Он не сомневался, что существо, способное уничтожить мир щелчком пальца, могло легко заполучить контроль над его телом, если бы только по-настоящему захотело этого. Однако ёму, казалось, всячески оттягивал этот момент — вместо этого заставляя его каждую ночь изнывать от мук бесчисленных схваток. Почему он так поступал? Наслаждался его страданиями? Тогда почему внезапно перестал? Полюбил Курияму так же, как и он сам? А способны ли ёму на любовь… или вообще на какие-нибудь светлые чувства? И… стоит ли ему ревновать к, по-сути, самому себе?! Он отправляется За Грань этого мира, понимая, что уже не представляет своей жизни без Куриямы Мирай, девушки в очёчках, что так необдуманно пожертвовала собой ради него, ради того, кто как раз больше всех других заслуживал смерти, более того — больше других желал её. Он чувствует странную дрожь в пальцах правой руки, на которой вздулись красным вены и выросли длинные, чёрные когти: видеть это в реальности, а не во снах — ещё более жутко. Он знал, что обязан вытащить Мирай из Призрачного мира — ради Сакуры, ради Мицуки, ради самого себя. Но ещё он обязан встретиться с Ёму За Гранью, встретиться с самим собой — чтобы, наконец, получить ответы на все вопросы.***
Когда его заклятый враг вновь возвращается в его тело, Канбара вдруг чувствует, что словно обретает утраченную целостность. Ёму внутри него больше не кажется паразитом — напротив, он словно недостающий пазл, без которого он сам был как огрызок, неполный, незавершённый. После возвращения Куриямы и их нового приключения в Призрачном мире он уже не хочет думать ни о чём, лишь наслаждается счастьем с девушкой, ради которой готов был отдать всё, что у него было. Спустя месяцы блаженной тишины по ночам, Акихито, наконец, начинает видеть сны. Другие, совершенно не те, что сопровождали его всё детство. В них нет зелёных языков пламени, ужасной улыбки монстра, равнодушных и безжалостных глаз ёму. В них ему видится ярко-голубое небо с проплывающими по нему перистыми облаками и поле ярких, солнечных цветов, залитое белым светом. Лепестки кружатся в рассветных лучах, растворяющихся в светло-рыжих волосах Куриямы, когда он наклоняется к ней и целует её, глубоко и нежно, вновь чувствуя это блаженное тепло. Ёму по прежнему с ним, он знает это. Даже во снах, где он со своей девушкой валяется посреди залитых солнцем подсолнухов, он временами ловит его задумчивый взгляд, видит краем глаза бледную тень где-то на горизонте. Его вторая сущность наблюдает за ним, он это знает — но не делает ничего, чтобы разрушить столь хрупкое и уязвимое счастье. Неужели… неужели он всё же был прав, неужели ёму всё же способны на любовь? Почему-то столь не к стати в голову Акихито вновь приходят мысли об отце, о котором мать отказывалась говорить наотрез…***
Их счастье рушится, как карточный домик, когда вся закулисная игра семьи Насэ раскрывается. Полуёму, способный уничтожить мир, и носитель проклятой крови из клана-изгоя, который ненавидят все стражи до единого — Канбара не удивляется, когда Департамент в открытую объявляет на них охоту. Он лишь морщится от боли, закрывая собой испуганно дрожащую девушку и ловя своей спиной пули спецназа — ей страшно, он чувствует это; проклятая кровь способна убить любого ёму, но, увы, бесполезна против людей. А ему плевать — Ёму За Гранью в любом случае залечит все его раны. Они уезжают из города, как только получается оторваться от погони. Хироми на прощанье обнимает его, Мицуки не может сдержать слёз, отпуская Курияму, а сам Акки ловит сочувствующий взгляд Изуми. Ёму больше нет в её теле, сила величайшей из семьи Насэ ослабла раза в два, и Акихито не сомневается — она, наверное, жалеет о том, что вообще заварила всю эту кашу, что связалась с Фуджимой Мироку, и, наверное, о многом ещё. Но что сейчас толку, если за их с Куриямой головы теперь назначена награда, а ненавистный ему Мироку возглавил на них охоту? Полуёму во главе с целой армей охотников на нечисть — и двое изгоев, из которых один не может управляться собственными силами… Хорошее противостояние, ничего не скажешь. Они встречают Мироку лицом к лицу в его старом, деревянном доме посреди лесной глуши. Какая ирония — место, где всё началось стало местом, где всё, видимо, и закончится… Семья Насэ всё же встала на его сторону — но какой в этом смысл? На стороне Фуджимы весь Департамент, а сиреневые щупальца ёму внутри него жадно извидваются, мечтая оплести тело Канбары и впитать в себя силы самого сильного существа Призрачного мира. Когда тысячи пуль вонзаются в его плоть, когда щупальца, обрастающие лезвиями, пронзают его насквозь, когда в глазах темнеет, а в ушах слышится последний, отчаянный вопль Куриямы, Акихито думает, что, наверное, всё это и было целью Мироки с самого начала — заполучить его, заполучить Ёму За Гранью, чтобы более никто, не один человек или ёму не мог ему противостоять.***
Они с Ёму За Гранью стоят посреди объятого зелёным пламенем каменного храма, стены которого, столь же иллюзорные, как и всё вокруг, видели немало жестоких битв между человеком и монстром, бывшими на деле лишь частями одного целого. Теперь, когда жизнь вытекает из тебя, словно кровь из ран, когда до наступления столь желанной смерти остаются считанные минуты, Акихито вдруг думает, что никогда не видел в жизни ничего похожего на этот храм. Возможно, это было что-то из прошлого Ёму За Гранью, а может быть — даже кусочек Призрачного мира, принесённый Им в его тело и разум. Ёму напротив него стоит неподвижно и молча смотрит на него. Не рычит, не скалится, ни насмехается — лицо его непроницаемо, взгляд зелёных глаз неотрывно следит за ним. — Умираешь? — тихо вопрошает он. — Ты не представляешь, как я желал этого, — отвечает ему Акки. Странно, столько лет они вместе — но это первый раз, когда они просто говорят, не пытаясь убить друг друга самыми изощрёнными методами — Из-за тебя. — А Курияма? — вновь спрашивает ёму, — Оставишь её Мироку? Последнего из проклятой крови, которого ненавидят все стражи? Догадываешься, что он с ней сделает? Акихито догадывается. Его сердце сжимается от боли и отчаяния, когда он понимает, насколько любит её. Любит — и этого ничто не изменит. А потом он смотрит на ёму — и впервые видит в его глазах то же самое. Она должна жить — знают они оба. И, может быть, хотя бы ради неё их вечная вражда, наконец, закончится. — Мы должны спасти её, — говорит Акихито, — Но без тебя мне не справится. Поделись своей силой. И он протягивает ему руку. Ёму некоторое время молча смотрит на протянутую ладонь, а потом улыбается. Не так, как это было раньше — нет, теперь его улыбкая слабая, почти… добрая. — Ты всё-таки догадался. — До чего? — не понимает Канбара. — До того, что между нами не так уж мало общего. Мы с тобой вместе с самого рождения и я, честно сказать, очень долго ждал, пока ты это поймёшь. — Это поэтому ты мучил меня каждую ночь? — скептически поднимает бровь Акихито, на что ёму лишь усмехается. — А кто лечил тебя каждый раз, как ты ломал ногу, падал с крыш, попадал под машины или под удары стражей…? Если посчитать, сколько раз я спасал твою — нет, нашу жизнь, — можно, знаешь ли, сбиться со счёта. Ты — это я, Акихито. А я — это ты. Ты понял это ещё тогда, в первый раз, когда я был вырван из твоего тела, и лишь это помогло тебе победить меня, это же вернуло меня к тебе. Но принял ты это лишь сейчас. — Учитывая, что мы две стороны одной личности, не думаю, что тебя это сильно должно удивлять, — хмыкнул Акихито, чувствуя, как когтистая лапа ёму смыкается вокруг его руки. И пусть на его бледной коже вздуты вены, а вместо аккуратных ногтей — чёрные когти, ладонь ёму теплая, а сам жест кажется ему слишком человечным для монстра из Призрачного мира. Храм рушится вокруг них, языки зелёного огня подбираются всё ближе, когда две части одной души, принявшие, наконец, друг друга, сливаются в объятии. Зелёные нити опутывают их тела, связывая неразрывно и навечно, а затем ёму и человек соединяются воедино. Акихито чувствует, будто его выворачивает наизнанку, будто его нутро разверзается, выпуская наружу целую Вселенную. Перед глазами мелькают обрывки безумных видений, мечутся во тьме зелёные молнии. Он видит, как космос проносится мимо него, видит как Галактики рождаются и умирают за секунды. Каждый миг истории Земли проносится мимо него, пока его разум пытается объять необъятное. Канбара чувствует, как огромная, несокрушимая сила наполняет его, как миллиарды удивлённых голосов ёму врываются в его голову… а потом наступает тьма. Он по-прежнему чувствует боль, когда медленно приоткрывает глаза, перед которыми стоит туман. Зрение проясняется, когда он чувствует энергию, бурлящую в нём, волнующуюся, ждущую возможности освободиться пламенным пожаром. Всхлип Куриямы и неверящее «Сэнпай? Ты… жив?» что-то разбивает внутри него, и Канбара чувствует, как в нём разгорается ярость. Он поднимается на ноги, видя под собой лужу крови. Семья Насэ и Мирай удивлённо таращатся на него, когда Акихито переводит взгляд на Фуджиму Мироку, делающего пару шагов назад. Канбара чувствует внутри невероятную гармонию, словно то, что тяготило его всю его сознательную жизнь, наконец, исчезло. Двойственность его души сменилась на приятную целостность. Он знает, что любит Курияму Мирай. Он знает, что ненавидит Фуджиму Мироку. И он знает, что теперь у него есть сила, способная разорвать это чудовище на кусочки. Он медленно идёт к опешившему мужчине, почувствовавшему, как его план рушится на глазах, когда глаза самого Канбары вдруг вспыхивают ярко-зелёным. Его светлые волосы шевелятся словно от порывов ветра, когда зеленоватое свечение окутывает всё его тело. Канбара улыбается, когда вокруг него вспыхивают сгустки пламени, готовые нести смерть тому, кто возжелал завладеть его силой, завладеть частью него самого. Кому осталось жить считанные секунды. Акихито невероятно легко, когда он понимает, что война в его душе, которую он вёл с самого рождения, наконец, закончилась.