Двойники

Я знал капитана Смоллетта уже несколько лет, с тех самых пор, как он впервые появился в нашем городке – неразговорчивый, высокий человек, опрятный до болезненности, привыкший довольствоваться самым необходимым – впрочем, до традиционного образа скупого шотландца ему было еще далеко. Сумму, которую с него запросил за постой старый Уильямс, хозяин «Свистка», капитан заплатил беспрекословно, да и своего слугу – хмурого малого средних лет – он не обижал. За то время, пока он жил у нас – обычно капитан останавливался в нашем городе на несколько месяцев, пока его корабль стоял в порту на кренговании, – он почти ни с кем не завел близких отношений, хотя и частенько просил меня составить ему компанию, когда собирался навестить местных лавочников или же прогуляться по окрестностям. Он больше слушал, чем говорил, и, признаться, первые несколько лет я даже не знал, чем он занимается, пока он не оговорился, что вернулся из Америки, куда возил товары. - И как вам там понравилось, сэр? – спросил я с любопытством. Мне-то не приходилось бывать дальше соседних ярмарок. Капитан поднял бровь. - Не могу сказать, - сказал он сухо. – У меня было много дел, которые требовали моего пристального внимания. - Что же это за дела такие? Неужели вам совсем нечего вспомнить, сэр? – я был несколько взволнован, поэтому позволял себе больше вольностей, чем обычно. - Да нет, почему же, - ответил он, добросовестно задумавшись, - Кое-что я помню. Но, поверьте, в этом нет ничего интересного: таверны, переговоры, аукционы, дороги… Почти все это вы можете увидеть и в Англии. Разве что говорят там иначе – очень много иноземцев. Потому мне пришлось трудно во время допросов. - Допросов? - То есть, расспросов, - поправился капитан и больше ничего не пояснил, замкнувшись в себе. Уже позже я узнал, что в Америке он пробыл без малого год, и страшно возмутился: у меня не укладывалось в голове, как можно было побывать в чужих краях и ничего не рассказать об этом! К тому времени из его скупых рассказов я понял, что капитан прошел полмира на своем корабле, но для него будто не существовало ни чудных животных, ни чужеземных обычаев, ни войн, ни приключений – его гораздо больше интересовали биржевые акции и речи в Парламенте. Он вел настолько добропорядочный, размеренный и скучный образ жизни, что я не мог себе представить его на палубе корабля. Изредка к нему приезжали друзья – и тогда я видел капитана совершенно преобразившимся: он становился говорливым, вспоминал о прошлом, и однажды я даже подслушал отрывок из его речи, в которой он с отвращением упоминал о какой-то поездке на край света за каким-то сокровищем. Услышать много мне не удалось, меня вскоре застала жена хозяина таверны и немедленно заняла меня разговором. В то утро, когда началась эта история, я должен был сопровождать капитана Смоллетта на ярмарку, но моя кобыла внезапно захромала, и ему пришлось ехать одному. Он вернулся раньше обычного и вместо того, чтобы послать за мной, зашел ко мне сам. Моросил мелкий дождь, дорогу развезло, и коричневые хвостики сорных злаков намокли и цеплялись за мои шерстяные чулки не хуже репья. Окрестности будто затянуло серой пеленой, и край луга вдалеке сливался с небом, по которому плыли клочкастые облака. Я чинил изгородь в тени дома, раздумывая о том, сколько денег в этом году нам принесет шерсть при нынешнем положении дел, поэтому не сразу заметил, как капитан появился из-за дома. Он был одет в черный теплый плащ, спрятав от дождя лицо, и его сапоги были перемазаны в глине. Это было так необычно, что я уставился на его ноги во все глаза. - Вы не слишком заняты, друг мой? – спросил он, и в его голосе мне послышалась неуверенность. Я пожал плечами, наконец оторвавшись от разглядывания чужих сапог. - Да нет, не слишком, сэр. А что случилось? Он пробормотал что-то в сукно плаща, а затем сказал громче: - Окажите любезность выпить со мной. - Выпить с вами? – недоверчиво спросил я. - Мне нужно с кем-то выпить, - твердо ответил он. - На ярмарке что-то случилось? - Я там не был. И мне нужно выпить. Но я не матрос, чтобы кутить в таверне, и не адмирал, чтобы наслаждаться вином одному. - Л-ладно, - я почесал затылок под хвостиком парика и поежился, когда с треуголки на шею капнула вода. – Дайте мне только переодеться, сэр, и я к вашим услугам. Его комната была по-спартански аскетичной, и я, как обычно, оробел в этой чистоте, такой необычной для таверны: стол и крепкие, приземистые табуреты были выскоблен до белизны, пол и потолок были отмыты, и даже в самых темных углах не было и следа ни паутины, ни мышиного дерьма. Слуга налил мне крепкого рома со сливками, и я опять удивился – на этот раз тому, что капитан подразумевал под «выпить». В молчании мы съели взбитые в пену сливки, вобравшие в себя весь алкоголь, но капитан только больше нахмурился и залпом выпил ром. - Еще, - коротко скомандовал он слуге, и тот послушно пошел вниз, чтобы принести нам еще бабба. - Здесь есть хорошее вино, - хмуро заметил капитан, будто я был виноват в том, что он позвал меня в гости. – Выпьем еще по стаканчику бабба, потом я угощу вас вином. Некоторые говорят, что напитки лучше не мешать, но, черт возьми, что они понимают в вине! Глаза у него сегодня были беспокойные, полные темной тревоги, и он не смотрел мне в лицо. Мне почему-то упорно казалось, что я сижу в суде – то ли рядом с судьей, то ли на скамье подсудимых, и никто из нас не торопился начать разговор. - Так что же случилось по дороге на ярмарку, сэр? – спросил я наконец, когда мы прикончили первую бутылку вина, и слуга ушел вниз, чистить плащ своего господина. Дождь припустил сильней и теперь барабанил в запертые ставни. – Вы никогда не пропускали ярмарочного дня. Капитан взглянул в камин, будто искал там совета, и невпопад заметил: - Я скоро уезжаю. Не знаю, вернусь ли сюда еще. - Жаль, - искренне огорчился я. От вина – а, может, от рома - я расчувствовался. - Не жалейте, - сердито возразил капитан. – Еще стоит поискать человека хуже меня. - Вас? Почему? - Потому что, - мне вдруг показалось, что он устал. – Сегодня я видел кое-что. Кое-что плохое. - Плохое? – тупо переспросил я. – Надо сказать об этом магистрату. Неужели опять кого-то убили на дороге? - Нет, нет, - нетерпеливо отмахнулся капитан, будто я говорил о пустяках. – Это не имеет никакого отношения к грабителям и убийцам. Скажите лучше, друг мой, вы верите в призраков? - Я? Н-не знаю… - А я не верю, - отрезал он и налил себе вина. – Никогда не верил и не собираюсь. Капитан отхлебнул вина, подержал его во рту, будто хотел прополоскать им рот, и уже спокойно заметил, после того, как проглотил его: - Я видел своего двойника. Вы зря улыбаетесь, - он погрозил мне пальцем, и я немедленно спрятал улыбку. - Однажды я уже видел его. Дважды, если быть точным. И всякий раз это было не к добру. - Это был просто похожий человек, - робко заметил я. – Так бывает. Он засмеялся. - Я ехал верхом, подсчитывая в уме расходы, и встретил священника у дороги, которая ведет на кладбище. Мы перекинулись парой слов – он даже высунулся из окошка своей кареты от волнения (мы говорили о том, какие товары выгодно везти в Англию), когда я заметил другого всадника. Я снял шляпу, чтобы поприветствовать его, и вы знаете… Он сделал тот же самый жест. Потом мы встретились глазами. Это был я сам. Может быть, хуже, чем я сам, не знаю – если вы понимаете, о чем я говорю. Но это был я. - А священник видел его? - Как раз в тот миг он отвернулся, чтобы достать свой список покупок. А его кучер – из тех парней, которые заметят, что в него стреляют, только в тот миг, когда в него попадет пуля. Когда этот человек – этот я – проехал мимо, меня окатило холодом. Я понял, что слишком задержался здесь. Достаточно оттягивать неминуемое. - Бррр, - я поежился, и даже тепло от очага будто потеряло свой жар. – Не говорите так, прошу вас, сэр. - Какой смысл обманывать себя? Послушайте: в первый раз я видел его на аукционе. Я ведь говорил вам, что из-за нужды в деньгах водил работорговый корабль? Да, у меня был собственный корабль, прекрасный торговый корабль, – мы возили из Индии медь, порох и специи, пока нас не подстерегли французские каперы. Благодаря нашему доблестному флоту, который поспешил на помощь, я и моя команда остались в живых, но корабль уже нельзя было починить, и его обломки гниют у Мадагаскара. Я купил его на деньги, которые мне достались из одной поездки – и мой корабль, мой «Гордый» был славным кораблем, но несчастливым. Мне пришлось платить жалованье своим матросам из собственных денег, да еще и возмещать стоимость груза – я был разорен и искал любую работу, чтобы поправить свое положение. На моем попечении мать и ее муж, - пояснил он. – Мои братья тоже ей помогают, но они сами не богачи. Один – учитель, а они никогда не получали много и вряд ли будут, а второй – торговец, для торговли времена-то нынче тоже не ахти. Нет, я не опустился до того, чтобы встать наравне с бесчестными работорговцами, которые возят чернокожих из Африки на продажу в Бристоль. Я взял денег в долг, купил шхуну и стал тем, кто возит в Америку белых рабов. Мы называем их слугами, но они – воистину рабы. И мне пришлось продавать их на аукционе. - Как?.. - Очень просто. Съездите в Бристоль, послушайте, как на рынке расхваливают чернокожих. Я делал то же с белыми в Бостоне. Почти все они были бедняками, истощенными, несчастными, голодными, и у них не было денег, чтобы заплатить мне за переезд и за кормежку. Их дети умирали в пути, и мой врач ничего не мог, да и не хотел с ними делать. «Они все равно мучаются, - говорил он. – Зачем продлевать их страдания?». В чем-то он был прав. Я видел, как родители продают этих самых детей, чтобы самим остаться на свободе. Я видел, как они дерутся друг с другом, когда делят деньги. Я видел, как по моей вине любящие семьи расставались навсегда – потому что их покупали разные хозяева, и я знаю, что вряд ли им суждено встретиться еще раз – я слышал, сложно накопить нужную сумму, чтобы выкупить себя из рабства. И ведь не туземцы продают друг друга, нет... Это делают христиане и продают христиан, - он еле слышно вздохнул, не отрывая глаз от огня. - Тогда-то я и встретил своего двойника в первый раз, - капитан неожиданно перевел тему. – Он был среди рабов, подготовлен к продаже. Я был так заинтригован, что навестил его хозяина на следующий день, но мой двойник уже был куплен, и никто не мог ничего о нем сказать, никто вообще его толком не помнил. А потом меня начали преследовать несчастья. - У вас затонул еще один корабль, сэр? – спросил я. - Нет. Я кое-кого встретил, одного дальнего знакомца. И потратил немало времени на то, чтобы найти этого кое-кого и воздать ему по его заслугам. Я хотел забрать его в Англию, чтобы его здесь судили, но вышло так, что я стал убийцей, едва не погибнув сам. Видите, с кем вы имеете дело? С человеком, который нарушил все заповеди, которым клялся следовать. Я глядел на его пальцы. Он задумчиво вертел в пальцах оловянную ложечку, которой ел сливки, и она тускло блестела при свете огня. Я не знал, что ему ответить – он вовсе не был похож на безжалостного убийцу, и его признания повергли меня в смятение. - Вам надо исповедоваться, сэр, - наконец сказал я, и он встрепенулся, будто проснувшийся пес. - Вы думаете, я этого не делал? «Откуда мне знать?» - сердито подумал я, но только пожал плечами. - Тогда рассказать об этом властям, я не знаю… - Никого здесь не волнует, что произошло в колониях, и судьи, как бы они ни хотели денег, не смогли придумать подходящего прецедента. А в колониях этот человек – бывший пират – многим насолил, потому они приняли известие о его гибели со стоическим спокойствием, взяв с меня штраф. - И отчего же вы тогда мучаетесь, если вам всё простили? – закричал я. - Все закончилось хорошо, а вы все бередите старые раны! Вам нужно жениться, и жена – хорошая или плохая – мигом вылечит вас от былых сожалений, потому что прибавит нынешних. Капитан странно посмотрел на меня. - Я уже был женат, - коротко сказал он. – А потом встретил двойника во второй раз. - Простите, - пробормотал я, и мне захотелось провалиться сквозь пол комнаты, в зал таверны, где из очага шло тепло, а не холод, и тени были дружелюбными и пьяными, в отличие от здешних. Эти тени полностью закрыли капитана, окутав его незримым, но ощутимым коконом, и его наклоненная голова, опущенные плечи казались мне символом отчаяния, той безнадеги, которая ошеломляет, когда встречаешься с ней лицом к лицу – из нее нет выхода наверх, к свету, единственный путь, который остается, – все ниже и ниже, в катакомбы безумия. Разговор наш после моей неуместной ремарки вовсе расклеился, и я пробормотал какую-то чушь насчет того, что меня ждут дела, схватил свою шляпу, и плащ, висевшие на вешалке у двери, и ретировался под серый дождь. В голове у меня слегка шумело, после выпитого вина и бабба с ромом, и я остановился у дверей, чтобы чуть-чуть прийти в себя, под навесом, где обычно привязывали лошадей. Здесь пахло соломой и сеном, лошадиным потом и навозом, а в дальнем углу конюхи на бочке играли в кости. Я зажмурился и глубоко вдохнул, будто это могло помочь мне прочистить голову. - Что, неужели мой хозяин так сильно напоил вас? – с заботливой грубостью спросил меня слуга капитана, мягко и еле слышно появившись из теней. – Не надо ли вас проводить до дома? Я покачал головой, а затем, спохватившись, кивнул. - Ему нельзя много пить, капитану-то, - буднично заметил слуга. – С людьми, которые не сидят на одном месте и путешествуют в одиночку, всегда так. Бог знает, какой заразы они наберутся в этих чужих краях, соберут все проклятья, а потом возвращаются сюда, прогнившие насквозь. Лучше бы он заручился своими знакомствами и отправился на военный флот, тогда бы ему было куда как легче, да и денег там можно сколотить целое состояние! Вытрите-ка лицо, оно у вас все красное. Вот так, да. Я бы дал вам кое-что глотнуть, чтобы ваша жена не догадалась, что вы выпимши, да мои запасы как раз кончились. - Я не женат, - ответил я. – Вы, должно быть, говорите о моей сестре. - И хорошо, и не женитесь, - нараспев ответил тот. – Счастья это не приносит, одну мороку. Я вот посмотрел на своих хозяев, так ни за что жениться не хочу – если жена всем хороша и умна, так обязательно поставит свою туфлю на шею. Если же нет – на кой тогда и жениться? - Жена капитана тоже им вертела? – спросил я не без интереса. - Он, что, и об этом рассказал? Вот плохо-то дело, - он покачал головой, но на его губах ужом проскользнула глумливая улыбка превосходства. – Нет, не успела. Она была совсем молоденькой, когда они поженились – из хорошей семьи, но ни мать, ни тетки не успели ее испортить наставлениями. Да и характер у нее был такой, что лучше ей было родиться парнем – ни он, ни она жениться друг на друге даже и не думали, но ее отец – он был какой-то шишкой на таможне в Бостоне – вбил себе в голову, что зять-капитан торгового корабля поможет ему в делах, и заставил их обвенчаться… Была там одна девка у него в служанках, хитрая стерва! Все помогла устроить. А после свадьбы, когда у них не складывалось, капитан уехал по делам куда-то, да там и пропал. Потом оказалось, что попал в беду, но все думали, что сбежал от свадебного ярма. - Что за беда? - Да там история еще мутней, чем со свадьбой, - ответил слуга. – По чьему-то наущению он каким-то образом оказался в тюрьме со всякой швалью – и ему должно было быть приговоренным к каторжным работам. Кто-то хорошо за это заплатил. А его жена, девчонка, оскорбленная тем, что окружающие думали, будто он бросил ее брюхатую – сами знаете, как люди горазды на слухи, - переоделась в мужскую одежду, притворилась доктором (в Америках на это много ума не надо, знаешь, как прикладывать подорожник – и уже доктор) и отправилась его искать. И нашла, в конце концов. - А потом? – уже с интересом спросил я. Таких дурных женщин мне еще не доводилось встречать. - Да-а, что потом! Потом оказалось, что недруг капитана таким образом хотел от него избавиться, а молодой доктор, явившийся невесть откуда, только мешал всему делу. Капитан-то сразу хотел ее отослать к родным, когда сбежал из тюрьмы, да она не послушалась, решила, что без нее он пропадет, и опять поехала за ним – тут-то ее, бедняжку, и схватили. Убить не убили, но порезали сильно – да она еще и лихорадку подхватила, сгорела быстро в придорожной таверне, куда ее принесли, всего неделя и прошла. Скандал был на всю колонию, и капитана даже хотели повесить, да он как раз куда-то опять пропал на индейских землях с какими-то трапперами. Когда вернулся – не в себе был, словно индейцы из него душу христианскую вынули, исковеркали, а потом назад вставили, – все про каких-то двойников твердил, якобы он сам себя где-то там видел. Мол, второй раз да второй раз – и опять беда, ничего другого от него было не добиться. Ну а потом ему уже помогли вернуться домой – когда мой хозяин начал говорить, что убил пирата из Южных морей и хочет понести за это наказание. Он закончил свою речь совсем задумчиво и вздохнул: - Нет, не буду я вас провожать, дойдете ведь сами? Негоже его одного оставлять сегодня… - Он видел двойника в третий раз, - оборвал я его, и слуга взглянул мне в глаза. По его взгляду я понял, что, несмотря на свой насмешливый тон, этот человек верил в призраков – тревога, опасение, страх: вот что я увидел в его вопросительном взгляде. - Идите-ка вы домой, - наконец ответил он. – Выпейте-ка чего-нибудь согреться да ложитесь в постель. Еще не хватало, чтобы эта зараза на вас перекинулась. С этими словами слуга поспешил в таверну, а я – дав себе еще немного времени, чтобы прийти в себя – побрел домой. Он был прав, я никак не мог согреться, и когда думал о капитане, мне становилось тошно, будто каким-то чудным образом я становился им самим, и его сухой рассказ оживал в моей душе. Даже дома я никак не мог найти себе места, дела валились из рук, и я твердо решил, что поговорю с капитаном на следующий день, чтобы объяснить ему… Что я мог ему объяснить, я не знал, но мне казалось, что так смогу чем-то помочь, разделить груз. С этими мыслями я уснул, провалившись в тревожный сон, а на следующее утро узнал, что капитан Смоллетт поспешно покинул нашу деревню поздней ночью.